– Чего проще? Отыграй назад. Открой по-быстрому склады, запусти Лавейкину на девятьсот рублей в суд. А остальное похорони. И все будут довольны. Ну, может, кроме котовцев, которые уже вляпались, да еще стажера нашего.
Андрей резко поднялся, навис над щуплым Чекиным.
– Сколько можно мордой об стол меня возить? Ты что, Александрыч? Издеваешься?! Иль впрямь за сволочь держать стал? Я только что Лавейкину на Слободяна расколол. Так что отступать поздно. И еще: ни перед кем другим, кроме тебя, оправдываться бы не стал! В общем, деваться некуда. Поехал к котовцам арестовывать Богуна и – будь что будет!
– А кого тогда вместо тебя командовать отделом назначат? – тихо поинтересовался Чекин.
– Не понял?
– Не ври – всё ты понял. У тебя ловленный мизер. Панина – пассия секретаря обкома Кравца. Он ее и двигает. Значит, если не отступишься…Как она в кабаке грозила? Разотрут? Да и дело тебе заканчивать не с руки. И по-мужски сомнительно, и процессуально: ты отныне лицо заинтересованное. Если о вашей связи прознают – а Панина, случись кость на кость, сама об этом позаботится, – тебя от дела так и так отстранят. Только с вонью. Тальвинский шумно задышал, не зная, на что решиться. Чекин залез в сейф, вытащил исписанный листок в линейку с тусклым штампом о регистрации, протянул Тальвинскому: – Заволокиченная паленая анонимка из Весьегонска. Немедленно выезжай и чтоб до вторника тебя никто не видел. Это – приказ.
– А – кому передать дело?
– Кто ж его, кроме тебя самого, поднять сможет? Разве что я, – на поцапанной чекинской физиономии вновь установилась обычная скользящая усмешка.
4.
Спустя еще час в кабинете Чекина раздался резкий звонок.
– Здравствуй, Аркадий. Это Сутырин. Куда у тебя анархист Тальвинский запропастился?! Надо, додумался беспредельщик: склады КБО опечатал. Долго я его прикрывал! Но и моему ангельскому терпению пришел конец!
– Тальвинский в Весьегонске. Исполняет отдельное поручение.
– Где?!.. Погоди, а кто тогда?.. У кого уголовное дело?
– У меня.
– У тебя?! Ты хочешь сказать, что это все ты?
– Уголовное дело у меня, – лаконично подтвердил Чекин.
В трубке наступило молчание: полковник Сутырин пытался осмыслить услышанное.
– Покрываешь? – догадался он. – Между прочим, у меня обком требует отчета. Им уже сообщили, что милиция парализовала бытовое обслуживание областного центра. Что скажешь?
– Склады опечатаны законно. Добыты доказательства причастности к хищениям крупных хозяйственных руководителей. В первую очередь – Слободяна. Возможно – и нынешнего директора КБО Паниной.
– Да не директора вшивого КБО, а председателя горисполкома! – в ярости перебил Сутырин. – Только что на сессии горсовета утвердили. Она тревогу и подняла. И теперь лично от секретаря обкома поступило указание немедленно распечатать склады. Ваше счастье, что генерал сегодня в Москве и указание передали непосредственно мне. Словом, так, Чекин. Слушай приказ. С этой минуты никаких следственных действий! И к понедельнику подготовь уголовное дело для передачи в следственное управление области. Будем выправлять ситуацию. Тогда к приезду генерала доложу, что инцидент исчерпан.
– Выправлять – это значит, опять «рубить концы»? – со злостью уточнил Чекин. – Там же такие роскошные выходы появились. То, что за КБО зацепились, – всего лишь ручеек. По существу мы вышли на планомерное обекровливание химкомбината. Не пресечем, комбинат просядет. Пятнадцать тысяч человек окажутся на улице. А десяток забогатеет. Скажу больше! Перед нами система. Если сейчас ее не перекрыть, завтра из-под нас страну вымоют! Да и склады все равно опечатаны. Осталось инвентаризацию, обыска и допросы провести. Дайте хоть до понедельника время. На другом конце провода установилось озадаченное молчание: впервые за время совместной работы голос ироничного Чекина дрожал от волнения.
– Повторяю для особо непонятливых! Ни одного следственного действия! – с нажимом повторил Сутырин. – Ты понял, у кого все на контроле? Насчет складов тоже не беспокойся. Начальник УБХСС уже дал команду котовцам – так что сегодня же распечатают за милую душу. Вопросы есть?
– Есть. Куда мы катимся-то?
– Отвечаю: пошел вон…Ты еще здесь? – послышалось через несколько секунд.
– Да вот колеблюсь, в какую сторону бежать.
– Стоять на месте. Вот что, Аркаша, думал, неожиданно удивить. Но, гляжу, не до сюрпризов. Я себе еще одну должность зама пробил. Под тебя. С генералом согласовано. Так что христом Богом – не подставляйся!
Полковник Сутырин отключился.
5.
Рябоконь беспокойно выгуливался по «предбаннику», с раздражением вслушиваясь в нескончаемое журчание из-за прикрытой двери внутреннего кабинета. В кабинете этом Виталий Мороз допрашивал нервного, верткого человечка – заведующего Первым складом КБО Аристарха Богуна. Допрашивал, что называется, на совесть: иногда подсаживался к Богуну, и тогда голос его звучал доверительно и сочувственно. Потом, когда малюсенькая и острая, будто спичечная, головка Богуна склонялась так низко над столом, что жидкие жирные волосы начинали салить стекло, Мороз вскакивал и с видом окончательной решимости вскрикивал: «Довольно с меня! Если вы окончательно решили сесть в тюрьму, так чего я-то стараюсь, отговариваю!?».
От периодических этих вскриков Богун терялся, вздрагивал панически, смотрел умоляюще и…молчал. Мороз с надеждой вслушивался в это молчание – не дозрел ли? После чего вздыхал как человек, дивящийся мере своего терпения. И – все начиналось сызнова.
« Слишком много сам трепется. А надо подследственного разговорить. Тогда и «расколется», – привычно отмечал про себя Рябоконь, но не вмешивался.
По большому счету, плевать ему было и на потуги Мороза, и на ворованные тыщи Богуна, а, пожалуй, и на тех, кого Богун щуплыми своими плечиками пытается огородить. Потому что имя им – легион, и игры эти давно обрыдли старшему оперуполномоченному ОБХСС, живущему ожиданием «дембеля».
Из головы его не выходил Лисицкий. Два часа назад, когда только завезли свеженького, дерзящего еще Богуна, раздался звонок. Звонил «Грачик» – самый никудышный из агентов Лисицкого, – Рябоконь давно различал их всех по голосам. Но в этот раз сообщил, видно, что-то дельное, потому что, бросив слегка ощипанную жертву Морозу, Лисицкий выскочил на улицу. А еще через полчаса в отсек заглянул Марешко и с видом чрезвычайно огорченным сообщил: только-де позвонил начальник УБХСС области. Дело у Тальвинского забирают в областной аппарат. Поэтому всякую работу приказано приостановить, а собранные материалы положить на стол руководству.
Вот с того времени и не выходит из головы Рябоконя исчезнувший непредсказуемый «корешок». «Ведь знает же, что по краю ходим. Так нет, опять вяжется», – в какой раз бессильно выругался он.
– Ну, вот что! – на этот раз вскрик Мороза был неподдельным и отвлек Рябоконя. – Мне надоело выслушивать лепет. Есть документы, свидетельства. Письменные признания. Вы прекрасно знаете, что я ни на грамм не верю в вашу невиновность, сами вы, естественно, тоже должны понимать, что на этот раз не выкрутиться. – Не знаю ничего, – буркнул Богун. Какую-то слабость уловил он в раздражении оперативника и оттого слегка взбодрился. – Невинен!
– А вот невинных на зоне ой как любят! – послышалось от двери. Как ни ждал Рябоконь возвращения блуждающего опера, но – вздрогнул. А впрочем, может, именно потому, что ждал.
– Тальвинского до сих пор нет?
– И не будет, – значительно произнес Рябоконь.
Но Лисицкий, взъерошенный – явно, после драчки, – видимо, не расслышал. Он пролетел «предбанник», не раздеваясь, подхватил стул, перевернул его спинкой вперед и интимно подсел к перетрусившему Богуну.
– Ну что, сосок?
– Какой еще сосок?
– А вот этот, – оперуполномоченный со вкусом зачмокал губами. – Мы ж тебя сегодня посадим. Тем более, вижу, ты и сам не против. А там придется учиться губами чмокать. Знаешь, почему?
Развеселившийся недобро Лисицкий подманил расхитителя и пошептал ему на ухо.
– А как ты думал! – твердо посмотрел он в ошарашенные глаза. – Это, брат, тюрьма. Свои крутые законы. Придется отрабатывать ворованные денежки. Представляешь, старый, картину? Эдакая темная ночь, широкая кровать с такой, знаешь, упругой пружиной. И мадам Панину, взопревшую, кричащую, очередной хахель на этой кровати пялит. А? Какова картинка? Ты ведь на нее давно пузыри пускаешь, на главную расхитительницу! Нет? Не главная?… А в это время та же ночь, камера мужиков эдак на семьдесят, клопы, вонь, и тебя, знаешь, самого так у параши! Ох, колорит! Ох, игра судеб!
– Что вы от меня хотите?! – Богуна трясло.
– А ничего я от тебя больше не хочу. Ты у меня и так под колпаком. Думаешь, вытянут? Хрена! Потому что ты теперь как таракан опрысканный. Лучше подальше держаться. На хищение-то мы вышли. Значит, сдавать кого-то – хошь не хошь – придется. А кого? Тебя, конечно. Да еще дурочку эту престарелую. Как ее?..
– Лавейкину, – опрометчиво подсказал Мороз.
– Именно так, – сквозь зубы подтвердил Лисицкий: фамилии этой он добивался от Богуна. – Потому что против вас, лопухов, прямые улики. И вас не жалко. А по мне так даже веселей, чтоб ты один прошел. По первости возни меньше, а, во-вторых, на таких уликах, да еще в непризнанку, получишь до упора. А если начнешь «колоться» и главной окажется Панина или – не приведи, господи… – он опять пошептал, отчего Богуна перетряхнуло, – так тут для меня пропорция обратная: пахоты на год – раз, неприятностей по башке – два. Люди со связями, не чета тебе, сморчку пугливому. А результат: что так учетная «палка», что эдак. Так что по мне, родимый, закупай вазелин и вот это тренируйся, – он опять почмокал губами.
– Ах да! Совсем забыл, – Лисицкий весьма натурально прихлопнул себя по лбу. – У меня для тебя еще сюрпризец припасен. Глянь-ка. Жестом фокусника он вытянул из кармана то, что накануне, с величайшей осторожностью демонстрировал Морозу главбух Краснов, – ведомость восстановленного движения товаров на Первом складе.