– Видал, как красным бьет? – Лисицкий самодовольно развернул перед Богуном один из листов. – Кумачом, так сказать, в последний раз. Не ведомость учета, а прямо первомайская демонстрация. А ты, дурашка, решил, что если картотеку уничтожил, так и концы в воду?
– Ничего я не уничтожил.
– Не понял.
– Не уничтожил. Спрятали.
– Где?!
– У племянницы на даче.
– Сам?!
– Нет.
– Ну, рожай!
– Приказали.
– Рожай, говорю. Кто? Панина?
– Да.
– Я так понял, что ты все-таки по душевной своей подлости надумал заложить остальных, – в Лисицком изобразилась такая невольная досада, что Мороз, знавший, как продирался маленький опер к этому признанию, едва сдержал восхищение.
– А чего? Отсиживаться за всех? Можно подумать, больше других…
– Понятно. Речь, дышащая интеллектом. Запретить я тебе этого, увы, не могу по должности. Как говорится, гражданское право. М-да, опять новые обстоятельства, пахота. Ладно, что делать? Послушаем.
Незаметно для раздавленного Богуна он сделал знак, предлагая остальным оставить его в кабинете с подозреваемым.
Мороз вышел в предбанник, к Рябоконю. – Великий артист, – с восхищением произнес он.
– Да, артист хоть куда, – неприязненно согласился Рябоконь. – Чего лыбишься-то?
– Нравится, как работает, – ответил Мороз. И, устав сдерживаться, добавил, жестко глядя в мрачную физиономию. – А вот завистников я не терплю. Особенно если под личиной друзей.
– Оно и видно, что пацан еще, – вяло отругнулся Рябоконь.
Решительно открыл внутреннюю дверь:
– Николай Петрович, на минуту.
Лисицкий кивнул.
– Значит, так, – он открыл ящик, выдернул несколько чистых листов, кинул поверх авторучку. – В правом верхнем углу: «Начальнику…» Ну, это после. В центре строки: « Явка с повинной». Да с большой же буквы, грамотей! И дальше двигай по порядку, как мне рассказывал. Маракуй. Если что, я по соседству.
Потрепав Богуна за плечо, вышел, прикрыв за собой дверь.
– Ох, сгрызет он мне нового паркера, – поплакался Лисицкий.
– Коля, ты велик, – Мороз в показном раже вытянулся и коротко кивнул в знак восхищения. – Но как же тебе Краснов ведомость-то отдал?
– Отдаст он, пожалуй, – под колким взглядом Рябоконя Лисицкий чувствовал себя неуютно.
– Тогда как же?
– Хватит тянуть! – прервал тяжелое молчание Рябоконь. – Выкладывай, чего натворил!
Лисицкий кротко вздохнул:
– Больно вы нервны. Я бы сказал: не по возрасту.
– В рыло дам, – коротко пообещал Рябоконь.
– Не даст. Строг, но справедлив, – успокоил Лисицкий обалдевшего Мороза. Но аргумент, похоже, подействовал.
– Изъял при обыске, – неохотно сообщил он.
– Та-ак! – зловеще протянул Рябоконь. – Обысками, стало быть, балуешься. И где, любопытно?
– Да будет тебе сверлить, Серега. В общем, я чего рванул? Оказывается, там в КБО, как мы склады прикрыли, беспредел пошел. По наводке Шимко, пара бугаев из ихнего кооператива начали у Краснова ведомость отбирать. Он в кабинете Паниной заперся, они – ломать. Детектив!
– Ну?
– Так прихватил постового подвернувшегося. Тормознул первую же легковушку. Ксиву в зубы. Прилетели: дверь взломана. Краснов пузыри пускает. Говорит, только отняли. Но вынести не успели. Как раз к инженеру-технологу потащили.
– И ты там же нарисовал постановление на обыск, – подсказал Рябоконь.
– Нет, я им сначала по-хорошему вернуть предложил. Но, понимаешь, ни в какую. А обстановка напряженная: девки из бухгалтерии голосят.
– А, ну раз девки…Ладно, все это полбеды, – неожиданно успокоился Рябоконь. – Андрюха мужик порядочный: постановление твое об обыске задним числом подмахнет. Главное – рыло в горячке никому не набил.
– Да что рыло? Я ведь при обыске сначала ничего не нашел, – скорбно признался Лисицкий.
– Ну?!
– Все обыскал. Сейфик еще оставался, махонький такой. Он, технолог этот, у них за секретаря партбюро.
– Ах ты, сука! – Рябоконевская голова мелко затряслась, словно в ней началось землетрясение, и вздувшийся рубец задергался на запылавшем лице.
– Ты знаешь, что этот полудурок сделал? Сам себе подписал приказ на увольнение, – снизошел он до Мороза. И, обозлившись на младенческую его непонятливость, заорал:
– Вскрыть партийную кассу без санкции райкома, без его представителя! Может, там еще и ведомости платежные были? Или… что, взносы?!
Лисицкий благоразумно смолчал.
– Ты идиот, – отбросив сомнения, констатировал Рябоконь. – Ты свихивался и – свихнулся. Погоди! Они, если не полные дундуки, еще обвинят, что ты кассу партийную под шумок подчистил.
– А что собственно Коле делать оставалось? – Морозу надоела собственная непонятливость. – Если спрятали туда, их проблемы.
Не в добрый час встрял он.
– А то, что тихари вроде тебя до пенсии досидят – ни себе, ни людям! А этот вот опер от бога завтра на гражданке на сто рэ куковать будет. Потому что лезет как на амбразуру.
– Заткни фонтан, Серега, – устало остановил поток ругани Лисицкий. – И не кидайся на парня. Он со временем нас обоих стоить будет. Да и вообще – надоело по команде «фас» работать.
Он прислушался к шуму на улице – кто-то продирался через потайную калитку.
– Чего паникуешь? На хищение-то вышли. Богун нам сейчас полную раскладку даст. За выходные проведем обыска. Кого надо, Тальвинский в клетку покидает. В понедельник КРУ [10] начнет инвентаризацию по складам – уж нам-то с тобой Никандрыч не откажет. И никуда от нас в этот раз мадам Панина и иже с нею не денутся. А там, может, и по убийству Котовцева концы всплывут. Так, Виташа?
Он подмигнул Морозу. Тот закивал в ответ, окончательно влюбленный в это море решимости и обаяния. Таким, хоть и на свой лад, был и Тальвинский. Меж этими людьми он чувствовал себя на месте.
– Наивняк! Твою мать! Столько лет в ментовке – и такой наивняк! – поразился Рябоконь.
– В чем дело? – обеспокоился Лисицкий.
– А в том, что дело у Тальвинского отобрали. В том, что через полчаса после твоего отъезда сюда позвонили из управы и дали команду склад сегодня же распечатать, а все материалы – на стол руководству. Потому как уже обком подключился. И сама Панина, надо думать, с минуты на минуту будет здесь – вызволять Богуна. А вот не она ли, кстати?
Голоса во дворе стали более явственны, и среди них действительно прорезался знакомый хрипловатый тенор.
– Чего ж молчал-то?! – Лисицкий опрометью метнулся в оставленный кабинет.
Увы, Богун сидел в той же позе над тремя разбросанными листами бумаги, на одном из которых значилось: «Хочу чистосердечно признаться…», на другом – «Уважаемые товарищи! Я, Богун Аристарх Леонидович, готов рассказать о фактах с моей стороны». Слово «моей» было зачеркнуто и вновь надписано сверху. На третьем листе было узорчато, со старанием выведено «Явка с повинной». Рядом красовалась дважды обведенная виньетка.
– Что это?!
– Да не знаю я как писать, – Богун тоже прислушивался к усиливающимся голосам за окном. – Вот думаю, с чего начать положено. Может, продиктуете?
– Пиши, дефективный, – Лисицкий в отчаянии от совершенного промаха придавил пальцем листок со словами «Явка с повинной». – По наущению директора КБО Паниной с целью создания излишков я… Ну?!
– Щас, щас, – засуетился Богун. – Вот в туалет бы.
– На параше сходишь. Пиши, ублюдок!
Поздно: входную дверь распахнули.
– Где Лисицкий? – с порога потребовала Панина. – Чего он от меня, как девица от члена бегает?
Тут же, увидев обоих через приоткрытую дверь, стремительно пересекла «предбанник».
Нагнувшийся над закаменевшим Богуном Лисицкий безнадежно распрямился – явка с повинной не состоялась.
– А! И этот здесь, – Панина мгновенно оценила ситуацию. – Ну что, злодей Николай Петрович? Не заставил еще моего дурачка себя оболгать? А то ведь я тебя знаю: пыточные клещи небось всегда наготове.
– Ты своих так муштруешь, что они тебя больше любых пыток боятся, – огрызнулся Лисицкий.
– Я им ничего не подписал, – гордо доложил возрождающийся к жизни Аристарх Богун.
Лисицкий злорадно расхохотался.– Я ж говорю – дурачок, – зыркнула на кладовщика Панина. – Ступай в машину – склад открывать надо. Расселся тут!
– Так я чего? – Богун неуверенно приподнялся над стулом. Ровно настолько, чтоб не рассердить невзначай Лисицкого.
– Пошел вон, – мрачно подтвердил приказание оперуполномоченный.
– С кем приходится работать, – ужаснулась Панина, брезгливо пнув под зад прошмыгнувшего мимо завскладом.
– Хочешь, чтоб посочувствовал? Или еще какие проблемы?
– А как же? Мне собственно и ты нужен: склад открывать.
На этот раз не сдержался Мороз:
– А бумаги туалетной вам подать не надо?
Пренебрежительно выдержал недобрый взгляд.
– Да в самом-то деле, Маргарита Ильинична, – Лисицкий отвлек ее от молодого опера. – Сами откроете – невелика хитрость.
– Велика – не велика. А откроешь! Ты опечатал, вот и изволь …
– А хуху не хохо?! – осклабился Лисицкий.
– Поезжай, Николай Петрович, не спорь с красивой женщиной, – неожиданно вступился за Панину подзабытый в сторонке Рябоконь.
Лисицкий напрягся.
– А, Сергей Васильевич, ты! – Панина опамятовала. – Извини, пролетела, не поздоровалась.
– Бывает, – необидчиво простил Рябоконь.
– Поезжай, поезжай, – настойчиво повторил он. – Заодно и проветришься. Проигрывать в нашей профессии тоже надо уметь.
– Вот это слова не мальчика, – Панина признательно склонила голову. – Я понимаю: работа у вас такая… охотничья. Ну, не в этот раз, так в следующий кого-нибудь затравите. Помельче. Последствий, обещаю, не будет.
– Я бы и сам с вами проехал. В такой-то компании, – Рябоконь изо всех сил изобразил на своей физиономии некое подобие томности. – Но – дела. С Никандрычем надо переговорить, Малютина найти срочно… Много все-таки у нас ворья, – пожаловался он Паниной.
Та коротко кивнула: