– Я без результата в отдел не вернусь, – злой от неудачи Мороз открыл дверцу. – Перекушу пивком и еще поболтаюсь по поселку. Может, слухами разживусь. Потом заскочу в больницу: вдруг мать в себя пришла.
Он вытащил из спортивной сумки, которая заменяла ему привычные в милиции папки, пачку исписанных листов и положил на сидение рядом с Муравьевым. – Это в дежурку, на регистрацию.
– Да не, я тоже еще покатаюсь, – инспектор дорнадзора поворошил редкие потные кудряшки, влипшие в загорелую лысину кружками лука на раскаленной сковороде. – Попробую заново по автобазам проехать. Открыжу графики возврата. Потом займусь теми, кто держит машины у дома. Не мог же этот чертов грузовик провалиться.
Свою непосредственную работу Муравьев откровенно недолюбливал. И когда приходил срок отчитываться по штрафам, попросту выезжал на отдаленную дорогу, вынимал из багажника знак «Ограничение скорости до сорока километров», втыкал его и, укрывшись за поворотом, сноровисто «сшибал» план. Зато, в отличие от других гаишников, закормленных, ленивых, был Лешка страстным розыскником. Не ожидая команды, мчался на раздолбанном красном четыреста двенадцатом «Москвиче» с огромным рупором, содрогавшимся на проржавевшей крыше, на любое неочевидное дорожное происшествие и после без устали мотался по городу и области, планомерно просеивая автобазы, сервисы, кооперативы. Муравьев в свою очередь передал документы Галкину. – Я тебя подброшу до твоих «Жигулей», – предложил он.
– «Жигуль» на профилактике. Движок забарахлил, – Галкин ругнулся. – Так что добрось до трассы. Я там попутку поймаю.
– Как скажешь, – Муравьев пристукнул по рулю и хоть со второй попытки, но завел измученный, отмеряющий третью сотню тысяч движок.
2.
Начальник Красногвардейского райотдела милиции Андрей Иванович Тальвинский наспех припарковал недавно купленную «восьмерку» и упругим шагом взбежал по отдельскому крыльцу, мимоходом огладив полую трубу, заменявшую перила. Хотя время едва перевалило за девять утра, металл успел нагреться, – август выдался горячим.
– Товарищ подполковник! – дежурный Чесноков при появлении начальства вскочил навстречу с залихватски разбитным видом. Следом поднялся сменный наряд во главе с заступающим подменным дежурным участковым инспектором Галушкиным. – За время дежурства зарегистрировано четыре очевидных происшествия, в том числе…
– Отставить. Селектор уже прошел?
– Так точно. Вместо вас зам по опер участвовал.
– Кто проводил?
– Сам генерал.
«Опять, стало быть, подставился! – выругался про себя Тальвинский. – И – вновь из-за жены. Еще недавно удручающе безразличная к себе, жена, поменяв место работы, стала уделять своей внешности так много времени, что Андрей, взявшийся подвозить ее, вот уж третий раз, проклиная все и вся, опаздывает на службу. К тому же вчера она загуляла до часу ночи на каком-то очередном девичнике. Оно бы ничего. Все при деле. Но, повздорив с кем-то, проплакала до утра, а утром скопившееся раздражение выплеснула, само собой, на тех, кто оказался поблизости, – сначала на сына. А затем и на него. И это было не привычное в ней раздражение, а какой-то яростный выплеск желчи. Иногда возникало ощущение, что в трехкомнатной, недавно полученной квартире жене стало теснее, чем в старой «хрущобе».
– Чесноков, с журналами ко мне, – приказал Тальвинский. – Остальным – развод и инструктаж через пятнадцать минут.
Временная секретарша Альбина Василькова, студентка, проходящая в отделе летнюю практику, – пышнотелая блондинка лет двадцати пяти – при появлении начальства сделала движение, обозначающее готовность подняться. И даже расправила сбившуюся миниюбку. Но не поднялась. Андрей кивнул. Несколько, пожалуй, суховато – девушка с ее волоокими густо раскрашенными глазами выглядела чрезвычайно сексапильно, и подчеркнутый официоз виделся Андрею единственным средством сохранить деловой стиль отношений.
К тому же подле Альбины примостился молоденький инспектор по разрешительной системе, по наблюдениям Тальвинского, ухлестывавший за новой секретаршей. Третье утро подряд, приходя на работу, Андрей заставал его в своей приемной. Похоже, затевалась длительная и, судя по раскрасневшемуся лицу Альбины, небезуспешная осада. Несколько субтильный, с затуманенным взглядом и курчавящимися светлыми волосами, паренек пользовался у отдельских женщин заметным успехом. И даже начал потихоньку вытеснять в их сердцах стареющего Ханю.
– У вас что, здесь рабочее место? – фраза получилась даже более неприязненной, чем хотелось Андрею. За этим можно было угадать что-то личное.
– Не. Но просто….
– Марш к себе, – договаривать было не для кого – прыткий юноша выскользнул в коридор мимо сально ухмыляющегося Чеснокова.
– Вы меня, конечно, извините, Альбина, дело, как говорится, молодое… – раздосадованный Тальвинский, хмурясь, подбирал приличествующие слова. Но – встретил ее взгляд. Все понимающий и поощряющий.
– Спасибо, избавитель, – вопреки сложившимся меж ними отношениям она с милой непосредственностью коснулась рукава кителя начальника райотдела. – А то, ей богу, просто не знала, как избавиться. Такой нахалюга!
– Всегда готов помочь, – Андрей шутливо приложил два пальца к козырьку.
– Ловлю на слове и буду обращаться.
Железная дистанция оказалась прорванной.
Следом за Тальвинским в кабинет проследовал Чесноков, в оживлении которого угадывалось возбуждение истомившегося за сутки дежурства алкоголика.
– Так что в районе? – Тальвинский включил вентилятор.
– Одно неочевидное происшествие, Андрей Иванович. В районе Знаменского труп на проселочной дороге и тяжкие телесные. Потерпевшие установлены. Мать-одиночка везла на велосипеде трехлетнюю дочь. Очевидно, удар сзади в темноте. Велосипед всмятку, пацанка погибла под колесами машины. Женщину и велосипед вообще поначалу не обнаружили – в кювет отлетели. Сейчас она в ЦРБ.
– Хоть что-то есть?
– Пока висяк. Группу подняли ночью. Судмедэксперт считает, что от времени наезда до обнаружения прошло не менее четырех часов. Стало быть, часов в десять-одиннадцать вечера. Все-таки дуры бабы. Говори – не говори. Вот куда ее по ночи потащило на дорогу да еще с ребенком? А нам потом расхлебывай.
– Кто работает по делу? – резко оборвал Тальвинский. Иногда ему казалось, что когда милицию обвиняют в профессиональной деформации, прежде всего имеют в виду Чеснокова.
– На место выезжали и продолжают работать: от угрозыка – старший лейтенант Мороз, от ГАИ – младший лейтенант Муравьев, – отчеканил Чесноков, тоном своим показав, что о причине нежданного начальственного недовольства догадался, но – не приемлет.
Тальвинский успокоился: раз на происшествие выехал сам Мороз, не позже чем к вечеру будет результат. За неполные два года Виталий Мороз обуркался и из зеленого, хоть и норовистого, новичка превратился в классного сыщика. Так что Андрею, о дружбе которого с Морозом знал весь отдел, не пришлось даже самому выдвигать товарища на освободившуюся должность заместителя начальника районного уголовного розыска. Это при общем одобрении сделал начальник областного угро. – А кто из следователей?
– Выезжал Ханя. Уже вернулся в отдел. Сейчас, насколько знаю, Чекин передал материал Препанову, – Чесноков сделал паузу. Но, не дождавшись начальственной реакции, счел необходимым закончить рапорт. – Остальные службы работают по плану. И еще… кажется, имеем происшествие среди личного состава. – Что?! – вскинулся Тальвинский.
– Вот! Вчера из управления переслали. Хотел секретарше для регистрации передать. Но подумал, может, срочно, – Чесноков с тяжким вздохом положил перед начальником конверт, присланный, судя по штампу, из инспекции по личному составу УВД.
С тяжелым предчувствием Андрей вскрыл конверт, быстро, темнея лицом, пробежал.
– Пригласить зама? – попробовал угадать Чесноков.
– Нет. Чекина.– Вызывал? – Аркадий Александрович Чекин, как всегда, бесшумно, проник в кабинет..
– Заходи. Видал, сколько накопилось? – пожаловался Тальвинский, ткнув в стопку нерассмотренных материалов. – Времени сесть и поработать над реорганизацией служб не остается. С утра планируешь. К вечеру обнаруживаешь, что все сожрала суета.
– Да, тяжела ты, шапка Мономаха, – Чекинский сарказм неприятно царапнул Андрея. В последнее время прежняя легкость в отношениях меж ними исчезла. Не то чтобы постоянно конфликтовали. Но за всякой скользящей Чекинской фразой Андрею виделся некий подтекст.
Внешний вид самого Чекина был далеко не безупречен. Он словно поистерся. Так выглядит старый неухоженный холостяк, едва успевающий перед работой глянуть на себя в зеркало и торопливо провести тряпочкой по стоптанной обуви. – Личная просьба, Александрыч! Надо бы послезавтра выделить на патрулирование пару следователей, – припомнил Андрей.
– Следователей на патрулирование больше не дам, – невозмутимо отказал Чекин.
– Что значит «не дам»?! – взбасил непривычный к пререканиям Тальвинский. – Я тебя что, за ради христа, прошу?
– А как бы не просил! Задействовать следователей на патрулирования запрещено. У меня люди едва с уголовными делами успевают управляться. А ты хочешь, чтоб они еще за околоточных работали.
– За околоточных?! Значит, вы белая кость, а мы все остальные – околоточные? Так, что ли, понимать? Чего кривишься? – Тальвинский перехватил хитренький, хоть и хмурый Чекинский взгляд.
– Лишний раз дивлюсь мудрости Карла Маркса – «бытие определяет сознание». Андрей слегка смутился: еще два года назад, будучи следователем, он больше и громче остальных возмущался практикой использования следователей на подсобных мероприятиях.
– Людей не хватает, Александрыч, – примирительно буркнул он.
– И все равно, не обессудь. Ты ж магнитофоном гвозди не заколачиваешь. Почему нужно квалифицированных специалистов?.. – Да потому что я тебе приказываю!..Прошу, – поспешно, но запоздало подправился Тальвинский.
На оговорку эту выдержанный Чекин отреагировал быстрым взглядом из-под растопыренных пальцев.