Меж тем пара у эстрады затеяла рискованные па, то буквально впиваясь телами друг в друга, то, напротив, разрывая дистанцию и вычерчивая такие лихие развороты, что становилось страшно за партнершу, подметавшую эстраду косой. Нога Садовой то и дело взмывала к потолку из-под глубокого бокового разреза длинного платья. На ее счастье, Ханя оказался хорошим танцором. Так что окончание каскадерского танца зал встретил аплодисментами.
– Какова чертовка! – вернувшийся Вадим все не мог успокоиться. – То эдакая фифа, что не подступись, а тут такой взрыв! Аж током бьет. Я не я буду, если пипочку эту сегодня не уделаю. Он снова исчез.
Чекин, узрев кого-то у входа, энергично потер виски и толкнул локтем Чугунова. –Проснись, дежурный следопут! Похоже, по твою душу.
В сопровождении все того же швейцара к их столику пробирался молоденький сержант милиции с повязкой на левом рукаве «Помощник дежурного».
– Геннадий Сергеевич, – почтительно кивнув начальнику следствия, он интимно склонился над Чугуновым. – Телефонограмма из больницы. Проникающее ножевое ранение. Выезжать надо.
Под прищуренным взглядом приподнявшегося следователя он неловко замолчал.
– Г-где-то я тебя видел, – засомневался Чугунов. – Морда уж очень п-противная. Ты вообще чьих будешь? – О! Понесло гусара! Помдеж это наш, – безжалостно встряхнул его Чекин. – Кончай придуриваться и – марш на выезд.
– Мы отбивались, чтоб до утра, Геннадий Сергеевич, – извинился сержант. – Но там селезенка повреждена. Может не дожить.
– Всё в порядке, сержант! Сейчас я его приведу в чувство! – Чекин приподнял бутылку. – Ну-ка! Посошок на дорожку и – вперед за орденами! Но Чугунов, в ком стал заметен проблеск мысли, перекрыл рюмку ладонью, пошатываясь, поднялся, торжествующе оглядел сидящих.
– А хорошо, что я сегодня ни грамма не выпил, – к общему изумлению, отчеканил он и, едва не снеся соседний столик, направился к выходу, придерживаемый сержантом.
– Пойду-ка и я, – Мороз поднялся.
– Не горячись, она не для Хани, – Чекин, как всегда, оказался чуток. – Сорвется.
– Это уж как промеж них карта ляжет, – Виталий, помимо воли, вновь скосился на дальний стол, за которым, положив руку на спинку Марининого стула, царил Ханя. То и дело оттуда доносились всплески поощряющего женского смеха. – Сам-то что никого не снимаешь, Александрыч?
– У меня другой метод. На живца ловлю, – Чекин постучал себя по груди. – Через полчасика половина мужиков перепьется, и кто-нибудь из оставшихся не у дел барышень клюнет.
– И что? Действительно срабатывает? – заинтересовался Мороз. Метод был хорош уже тем, что являлся беззатратным.
– Да. Когда сам не перепью. Хотя – что-то все реже. Прав Тальвинский – не тот я стал.
– Может, просто не тот подбор закусок? – пошутил Мороз. Но Чекин, не отреагировав, продолжал грустно смотреть перед собой. – Тебе б отдохнуть, Александрыч.
– Отдохнуть! – Чекин в своей манере хмыкнул. – Мальчик! Когда ты подрастешь, то постигнешь вслед за мной: страшна не физическая усталость, она пройдет. А вот та тяжесть, что внутри накопилась, – это-то и ломает. Знаешь, в чем меж нами разница? Мы оба травим дичь. Только ты молодой, ретивый, рвешься по следу. А я…тащусь. И сил уж нет, и кураж пропал, но и на другое не годен. Так-то.
Смотреть в эти больные песьи глаза было невозможно. Мороз потрепал ссутулившееся Чекинское плечо – а что он еще мог сделать? – и пошел из зала.
Чувствуя легкое головокружение – фужер водки после бессонных суток оказался перебором, – Виталий зашел в туалет ополоснуть лицо. Возле соседней раковины смачивал распухший нос долговязый охранник.
– Если отваливается, пластилином прилепи, помогает, – посоветовал Мороз. Кротко встретил злой, исподлобья взгляд. – Сам, брат, виноват: что ж на незнакомых людей без разведки кидаешься?
Виталий беззлобно засмеялся и вышел в фойе.
– Не от меня сбегаете? – поинтересовались сбоку.
Появившаяся невесть откуда Марина Садовая натягивала лайковое пальто.
– Сбегаю и сбегаю, – глупейшим образом ответил Мороз. Сообразив, что сказал ахинею, тут же, что называется, и усугубил:
– А где ж ухажер-то? Такая парочка образовалась, хоть куда!
– Ухажер больно боек оказался, – Марина, поправлявшая у зеркала косу, как ни в чем ни бывало, протянула Морозу сумочку. – Подержите. И потом образован сверх всяких приличий: много иностранных слов знает.
«Предложил-таки, стервец, минет, не удержался», – догадался Мороз.Еще раз крутнувшись у зеркала и найдя себя привлекательной, она направилась к выходу, ни мало не заботясь о переданной в чужие руки сумочке.
На алеее, ведущей к трамвайной линии, остановилась, пригнула ветку дикой яблони.
– Чувствуете, как пахнет?
Повернулась к спутнику, фыркнула:
– Хотя нашла кого спросить… До остановки проводите?
– Могу и дальше, – выпалил Виталий. Получилось чересчур откровенно.
– Я не женатый, – объяснился он. – Так что торопиться не к кому.
– А я как раз замужем. Ну да вы в курсе.
Они шли через неосвещенный парк, и в полутьме он ощутил, как она вздрагивает. Жалость и нежность заполнили его.
– Мариночка! – голос Виталия дрогнул. – Знаешь ли, как я тебя?..
– Стоп! – перебила она поспешно. – Никаких исповедей и воспоминаний. Что ты там себе навоображал? Я заметила! Ты мечтательный. А я стерва. Живу по принципу: хочется – получу. Хочешь, тебя захочу?…Что отмалчиваешься? Хочешь – знаю! Все вы… Тальвинский твой тоже хотел. Кстати, насчет Тальвинского…
– Я же просил…
– Плевать мне, что ты там просил! Но я говорила, что ему воздастся. Вот и воздалось!
– Что хочешь сказать?
– А то! Другим рога наставлял. Вот и донаставлялся. Теперь ему наставляют!
– Кто?!
– Хозяин завода нашего. Молоденький, вроде тебя. Очень они меж собой с его женой схлестнулись.
– Врешь?!
– Привычки такой не имею! Да все заводоуправление знает. Он чуть не каждый день ее к себе в кабинет таскает.
– Погоди! Так если мой ровесник, она старше его лет на десять?
– Ну и что? Я тоже старше тебя. А ты вон как подрагиваешь! А потом, может, когда он ее раком ставит, так всю советскую милицию в ее лице представляет? – Заткнись!
– Что?! Пошел ты!..
Садовая оттолкнула Виталия. Шагнула в темноту. Но он с силой поймал ее за локоть так, что их по инерции их прижало друг к другу.
– Хватит дурить! До дома по ночи доведу, а там…
– Как угодно, – она сделалась вялой.
Медленно, в отчужденном молчании прошли они вдоль городского пляжа, незаметно вывернули вверх, на мостовую. – Хочешь расскажу, как я на самом деле сифон этот злосчастный подхватила? – произнесла вдруг Марина.
Встречная парочка заинтересованно обернулась.
– Мне просто стыдно сказать было. Потому что – от собственного мужа, – выдохнула она. – Я ведь его поначалу очень даже… И – все положила, чтоб продвинуть. Задалась целью генерала из него сделать. А тут как-то чувствую что-то не то. Набралась смелости, пошла в диспансер. И – нате вам! Муж потом плакал. Говорит, случайно. А что случайно? Штаны сами спали? Хотела уйти. Умолил. Грозил застрелиться. Да и дочка. Но все разом умерло. Как – струна. Пела вроде, пела. Бззык – и нету.
– А как же – Слободян?
– И про это настучали? Все правда. Причем далеко не вся правда. Только это потом было. А чего? Ему можно, а мне? Гулять так гулять. Господи! Если б кто знал, как мне в диспансере стыдно было! Из меня тогда, должно быть, стыд, на всю жизнь отпущенный, разом выпарило.
– И как же вы теперь с мужем?
– Сосуществуем. Такой вот сюжетец. Садовую перетряхнуло. На противоположной стороне, в глубине меж домами, светлячком в ночи теплилась вывеска «Шашлычная».
– Давай зайдем. Выпьем по рюмке коньяку. Знобит что-то, – заискивающе попросила Марина. – Ну, пожалуйста.
Она потормошила за рукав провожатого и неожиданно, будто решившись, привстала на носки и припала губами к уху:
– Дурачок! Ладно, не злись: оговорила твоего благодетеля. Черт занес и – брякнула. Позлить захотелось. А злюсь – потому что, похоже, ты мне немножко нравишься.
С деланным безразличием пожав плечами, Виталий повернул к шашлычной, на которой только теперь разглядел зазывающее название «У Зиночки».
– Быть не может! – пробормотал он.
Зия Магомедов – Зиночка – появился одновременно с могучим Добряковым. Вместе отслужив армию, оба решили осесть в полюбившемся городе. И – осели. Оба были включены в сборную области по боксу. Но если задатки Вальки Добрыни вырасти в классного боксера были очевидны, то легковес Магомедов отличался двумя качествами: редкостным умением держать удары и отработанным крюком с правой. На улице крюк этот действовал безотказно, на ринге – порой проходил. Поэтому бои Магомедова протекали по одной схеме: он терпеливо сносил бесконечный град ударов, изыскивая возможность провести свой коронный прием. Иногда – попадал. И тогда, бывало, выигрывал.
Впрочем, как раз на улице надо было очень постараться, чтоб вывести из себя Зиночку. Вопреки расхожему мнению о чеченцах, был он бесконечно добр и особенно – к своим собратьям-боксерам. Чем, к слову, последние пользовались беззастенчиво.
Еще до того как Мороза забрали в армию, в помещении запущенной, засиженной голубями мусульманской мечети открыли шашлычную. И Зия Магомедов был приглашен шеф-поваром. Слава о магомедовских шашлычках моментально облетела город, так что попасть сюда стало посложнее, чем в мотель «Турист», где за валюту обслуживали иностранцев. Среди немногих блатников без всяких очередей проникала боксерская братия. Всегда голодные и безденежные, они в несметном количестве пожирали шашлыки, которые хлебосольный Зия подавал им на стол, щедро делясь уворованными запасами. И больше всех доставалось, конечно, лучшим его друзья – Добрыне и Морозу.
Мечтой Зиночки – экзотической и даже крамольной в те, прежние времена, – было иметь свою шашлычную. «Свое дело – понимаешь, да?»