Он вернул записи Воронкову, протянул ручку:
– Еще, как говорят, последнее усилье и – рукопись окончена твоя. Впиши фамилию попутчицы, – взмахом кисти оборвал новый всплеск эмоций. – Без нее нельзя.
– Это тебе нельзя, – буркнул Воронков. – А мне как раз воспитание не позволяет закладывать женщин, с которыми… Тем более – замужем.
– Тогда так и припиши: знать не знаю, ведать не ведаю. А если когда кого вспомню, значит, совру.
Отобрал все назад:
– Тебе не воспитание признать мешает. По тому как ты детеныша равнодушно раздавил и смылся, плевал ты на весь свет. Тебе свидетельница не нужна! Потому что расскажет, как на самом деле было. И сказки твои – после этого в судебный архив. Да еще с грифом – «Особо завравшийся».
– Как было, так и написал.
Мороз потянулся к телефону связи с дежурной частью. – Виталий! Погоди! Хочу слово сказать, – заторопился Воронков. – Вижу, обложили на совесть. Так что теперь и с адвокатом не выпутаться. Сколько?
– Чего?
– «Бабок», говорю, сколько требуется отстегнуть. Только напрямую – по старой дружбе.
– Че-го?! – Мороз почувствовал, что ему сводит скулы: – А потерпевшей? Матери девчонки погибшей ты тоже заплатишь?!
– Само собой, – удивился вопросу Воронков. – Чего остается? Да не забивай голову. С ней-то я сам порешаю. Кто она там? Доярка? Свинарка? Штук пять тысяч баксов отвалю, чтоб без обид. Всмотрелся в Мороза. По-своему определил причину молчания. – Да ты чего? За глаза хватит. Она больше тыщи рублей никогда не видела…Ладно, добавлю. Пусть хавает. Мне главное, с вами разойтись. Давай по двадцать тысяч тебе и Тальвинскому…Даже дело прекращать не надо. Просто отпускаешь под подписку. И я ныряю в Москву. А там сам все порешаю. Важно сейчас из-под топора уйти. А? Так как? По рукам и – разбежались?
Боясь не сдержаться, Виталий схватил трубку:
– Это Мороз. Пришли кого-нибудь наездника в камеру забрать. – Э-э! Ты чего? Так переговоры не ведутся! – заволновался Воронков. – Скажи свои условия! Могу по пятьдесят.
– Что? Страшно стало? Паучило! – припомнил Мороз любимое словцо Рябоконя. – Ничего, привыкай бояться. Борец с прежним режимом. И в чем же после этого разница между тобой и Паниной? По мне так… – В чем? Ты меня с этой лярвой на одну доску?!.. – Воронков задохнулся. – Думаешь, если вы меня по ее указке «накололи», так и ногами топтать можно? Я чистый! Да, с девчонкой грех вышел. Но заказных убийств, в отличие от мэрши вашей, не организовывал!
– Что-то ты заговариваешься со страху.
– А ништяк! Думаешь, не знаю, как семь лет назад «авторитет» нынешний Добрыня, через которого она делишки свои вершит, по ее указке полковника милицейского пришил?
– Что несешь?
– Да ладно – «несешь»! Слухом земля полнится. Убил, а документы, не будь дурак, припрятал. Зато и живут теперь в тесной спайке и любви: он ее бумагами держит, она…
– У тебя есть доказательства?
– Были бы, давно бы ее, стерву, раздавил. Но ничего – скоро наша возьмет. Все вскроем! Пометем коммуняк. И вас, ихних прислужников, заодно!
– Сия будущность покрыта мраком, – отреагировал Мороз. – А ближайшие события я тебе предскажу. Что б ты тут мне ни нес, а ты для меня такой же бандит, как они. И – не уповай на удачу! Не будет ее у тебя. Подружку твою вычислю. Даже если придется все твои фирмы прочесать. Ты ж наверняка баб по месту работы фалуешь. Что ты, говорил, новенького прикупил? Цементный и.. Хлебзавод?!
Последнее название Мороз едва не проглотил. Есть ключевое слово! Но если догадка верна, лучше б оно не возникало!
Он стремительно пригнулся к Воронкову и по наитию выдохнул:
– Что? С Тальвинской ездил?
И по тому, как переменилось лицо подозреваемого, понял, что попал в точку.
12.
В сущности Воронков был прав в одном нехитром своем провидении: вызов в горисполком не мог не быть связан с его делом. Потому Андрей не слишком удивился, когда не застал там Муслина. Пожилая секратарша без промедления проводила его прямо к председателю, то бишь к Маргарите Ильиничне Паниной.
– Ну, здравствуй, Тальвинский. Присаживайся. Она несколько постарела. Впрочем, может быть, впечатление это усиливалось строгим, приличествующим мэру серым костюмом, скрашивавшим прежнюю откровенную сексапильность.
Панина кивнула в сторону стола заседаний, уселась напротив:
– Чай? Кофе?
– Говори уж сразу, зачем вызвала.
– Гляди-ка! Не изменился. Такой же – лобастый, упрямый. Собственную судьбу поломать готов, лишь бы на своем настоять.
– Уже поломал. Так что давай о деле, Маргарита Ильинична.
– А у меня каждая секунда – дело! Зачах, похоже, в райончике своем. Вот-вот надорвешься, – опытным женским глазом она пытливо выискивала следы неухоженности.
– Только не говори, что догадалась прямо сейчас.
– Ну, зачем? Слежу. Не чужие все-таки. Хоть ты, как выяснилось, добра не помнишь.
– Зато ты – сплошной рождественский подарок.
– То, что ты на своем месте до сих пор сидишь, – это и есть мой тебе подарок. Скажешь, нет?
Возразить на это было нечего. После назначения Паниной председателем горисполкома Андрей еще с полгода ждал приказа о своем снятии, а то – и об увольнении. Но – не дождался.
Панина прежним, размашистым шагом обошла стол и, остановившись позади Тальвинского, как когда-то, положила руки ему на плечи, сжала призывно пальцы. Андрей оставался неподвижен.
– Забыл меня, – упрекнула она. – Впрочем, как скажешь: деловые отношения – оно даже крепче. По какому вопросу позвала, знаешь?
– Нехитро догадаться. Донес по утру твой впередсмотрящий.
– Маловато в тебе чинопочитания, Андрей Иванович.
– Зато в Муслине вдвое. Так что свою долю угодливости от милиции ты получаешь.
– Он, между прочим, твой начальник. Не боишься так-то? Хотя ты дерзок. Может, потому и сошлись когда-то. Хочу, Андрей, еще раз попробовать тебя в свою команду завербовать. Пусть ершишься, но вижу: шишек за эти два года набил… Набил, набил! Даже глазищи твои попритухли.
– Ты тоже не помолодела.
– Я – внешне. А ты… душу бы поберечь стоило.
– Вот и берегу. Давай так, Марго! Ты насчет Воронкова хлопочешь. Так не трать время! Мы его полчаса назад раскололи! К вечеру арестуем, – заметил, как радостно блеснули ее глаза. – Так что – ставь на нем крестик. И –смело переизбирайся.
– Вот за это спасибо.
– Не за что. Я преступника взял. Это моя обязанность.
– За то и спасибо, что дело свое знаешь. Мне профессионалы в команде нужны.
– Брось, Маргарита Ильинична! Тебе не профи нужны, а – «чего изволите?». Я на это не гожусь.
– Те тоже не помешают. Лесть женщине приятна, – Панина подмигнула. – Но, главное, – команда. Если согласен, с Кравцом насчет тебя поговорю. Не откажет.
– Так это кто бы сомневался.
– Оставь этот тон, Тальвинский! – Панина пристукнула ладонью по столу так, что от неожиданности Андрей вздрогнул. – Ты два года назад, когда в постель ко мне влез, отлично знал, какие меж мной и Кравцом отношения. И – ничего, проглотил. И теперь проглотишь!…Проглотишь! – повторила она с чувством. – Нет у тебя выбора. Да и – повода не согласиться тоже, если по-взрослому, нет. То, что Лисицкого вашего тогда замочили, так кто этого хотел? Больше скажу. Когда узнала, не дожидаясь ваших милицейских разборок, всех, кто причастен был, из-под себя вымела. Чтоб духу не было. И к смерти Котовцева, на которого вы мне тогда все намекали, тоже отношения не имела.
– Да ты ни к чему не причастна!
– Странный у нас получается разговор. Может, я и впрямь ошиблась, – Панина задумалась. Замолчал выжидательно и Андрей, понимая, что в запале наговорил лишнего. А ведь сколько раз представлял и этот вызов, и разговор, втайне ожидая от него новой перемены в судьбе. Звук перепрыгнувшей на настенных часах стрелки заставил Панину встрепенуться.
– Извини, не хотел обидеть, – выдавил из себя Андрей, и тем перебил в ней какое-то готовое решение.
Она вновь замолчала.
– Ладно, не девочка, стерплю. Альтернатива у тебя, Андрей, простая: или обиду замшелую холить. И на том сгинуть. Потому что занятие это неконструктивное. Или – дело вместе делать. А я, между прочим, как раз и надрываюсь, чтоб город этот из грязи да из голода вытащить. И – мне помошь нужна. А не поучения. Уговаривать тебя мне некогда: через пять минут совещание. Так что?
Поднялся и Тальвинский.
– Назначите, будем работать. В деле можешь положиться. Никогда не подводил. Но и…
– И довольно. А то опять поссоримся, – Панина поспешно двумя пальчиками прикрыла его большие губы. Мгновение выжидательно придержала и, не ощутив ответного движения, с легким разочарованием отодвинулась. Проводила до «предбанника», где сидело в ожидании человек десять. – Где мой секретарь? Запускайте товарищей!
13.
– А может, все-таки кофе, Андрей Иванович? – Альбине не хотелось уходить от веселящегося начальника, на которого она, по правде, давно поглядывала. Вернувшись из горисполкома, обычно сдержанный Тальвинский как-то очень непринужденно разорвал дистанцию, что сам установил и так тщательно сохранял в отношениях с секретаршей. Принялся беспрестанно шутить, сделавшись игривым и даже по-мальчишески проказливым.
– Эх, Альбиночка! Гляжу на вас и – понимаю: не задалась жизнь, – уверял он. – Сбросить бы десяток лет и – просто-таки никто бы вас у меня из рук не вырвал!
– Какие, оказывается, страсти! Жаль, поздно узнала. Опоздали, увы! – Альбина старалась не выказать волнения, которое все сильнее заполняло ее под откровенным оценивающим взглядом. – Через неделю замуж выхожу.
– Как?! А я? – шутливо вскричал Андрей. На самом деле неподдельно огорченный. – Надеюсь, не за кого-то из моих охломонов?
– Бог с вами.
– А дружеские советы перед свадьбой не нужны?
– Уже насоветовали. Я ведь была замужем. Теперь вторую попытку делаю.
– Так, может, не те консультанты были? – в Андрее нарастало сладкое чувство, что испытывает мужчина, добивающийся женщины. Давно не ощущал он себя таким бодрым, желающим и потому, это он видел, – желанным.