Мелькнувшая тень, сильный толчок, грохот помоста. Андрей тряхнул головой, – он был жив. А метрах в двух на полу в обнимку с неподвижным патлатым подергивался странно неловкий, с подвернутой ногой Мороз. С криком отчаяния к нему неслась вырвавшаяся от Альбины Марюська. Вопили женщины, разбегались разом отрезвевшие поселковые. Но не все. Пятеро из них или лежали, или ползали по помосту, – Мороз потрудился на славу.
Откуда-то возникли мужчины. Захлопотали. Побежали к телефону.
Опустошенный, задыхающийся Андрей опустился, где стоял, – на оркестровой площадке, глазами выискивая Мороза.
– Андрюшенька, что?! – его принялась трясти подбежавшая Альбина. Проследила за направлением взгляда. – Все хорошо, успокойся! Жив! Нашелся врач. Удар скользящий. Просто сильно ударился головой. Сейчас перебинтуют и перенесем в номер.
Морозу и впрямь повезло – прыжок оказался столь резок, что нож лишь скользнул по ребрам. И теперь, затянутый в бинты, он с удовольствием принимал соболезнования от хорошеньких женщин и поглаживал головку Марюси. Не в силах успокоиться, та подрагивала, устроившись подле.
Через полтора часа приехала опергруппа Пригородного райотдела во главе с замначальника, приятелем Тальвинского.
– Кучно отстрелялись, – оценил тот, пока подручные собирали необходимые объяснения. – Этого, с заточкой, в реанимацию увезли, остальных с переломами. Между прочим, все как один – под наркотой.
– Слышал я о тебе, – с усмешкой, за которой плохо скрывалось восхищение, подошел он к Морозу. – Вижу – не преувеличивали. Одного не пойму: как это ты при твоей реакции позволил этому ошпаренному ножичком себя достать?
– Рук не хватило, – скромно признал Мороз.
И тогда Тальвинский окончательно понял механику происшедшего: не имея времени отвести от него удар, Мороз просто в полете подставил грудь.
Боясь, что другие увидят навернувшиеся слезы, он вышел на воздух.
В звездном, бархатом нависшем над Волгой небе почудилась ему скрытая угроза. Нервы стали ни к черту.
22.
Через два дня по турбазе со скоростью пожара распространился слух, что в стране происходит что-то неладное: на экранах телевизоров вместо сверстанной сетки затанцевали маленькие лебеди, – испытанный символ грядущих мрачных перемен.
Выступление по телевидению членов ГКЧП смотрели, не переговариваясь. Даже не умолкающая обычно Марюська, глядя на сведенные скулы оправившегося Мороза, притихла за тумбочкой, не напоминая о себе.
– Вот и отперестраивались, – вид у Тальвинского был подавленный.
– М-да, недолго музыка играла, – Мороз залез в шкаф, выудил припасенную аварийную бутылочку водки, зубами вскрыл пробку:
– Ну, мальчики-девочки, за несбывшиеся надежды.
– И что ж теперь будет? – Альбина сделалась задумчивой..
– А то же, что перед тем семьдесят лет было, – Тальвинский зло проглотил полстакана.
– Только для начала малек постреляют, – уточнил, допивая свою порцию, Мороз.
При упоминании о стрельбе Альбина всполошилась:
– Так вам же срочно на службу надо! Наверняка казарменное положение объявили.
– А вот это черта с два! – Тальвинский с чувством ударил себя по сгибу локтя, и смешливая Марюся фыркнула. – У меня отпуск. И, пока не увижу официального письменного предписания, ни одна сволота меня отсюда не выковырнет.
– Но ты же начальник!
– По счастью, уже нет. Так что отсижусь – хоть морду в грязи не перепачкаю.
– А я б поехал, – к удивлению Тальвинского, Мороз мечтательно прикрыл глаза. – А чего? Собрал бы ребят из угрозыска и предложил – на поезд и в Москву. Чего там у них есть? Верховный Совет РСФСР?.. Во, туда. Берите нас на подмогу. Подураковали бы на славу!
– Тьфу на тебя, дурака! – Альбина выглянула в коридор, убедилась, что поблизости никого нет, и плотно прикрыла дверь.
– И то, граф, умерьте свои порывы, – поддержал невесту Тальвинский. – И приколы припрячь подальше. Теперь подобные шуточки дорогого стоить будут.
– А чего? Я без дураков рванул бы.
– Куда?! – взъярившийся Тальвинский ткнул его кулаком в перевязанную грудь, отчего Мороз поморщился. Спохватившийся Тальвинский извиняющеся потрепал его по плечу и перешел на шепот. – И, главное, к кому? Ельцин? Так его, можешь не сомневаться, первым арестовали, еще до того как нам с тобой эти рожи с экрана показали. И весь Верховный Совет или в Бутырках, или сидят пишут слезные покаяния.
– А если вдруг нет?
– А если нет, значит!.. Да просто не может быть, потому что не может быть никогда. Это ж очевидно, как ленинское – «почта, телеграф, телефон». Кстати, телевидение первым блокировали. Так что!..
– Вас понял: не суетись под клиентом и получай удовольствие. Как скажете, шеф.
И Виталий Мороз продолжил получать удовольствие. Единственно – сменил съемную тактику. Теперь он брал женщин на скорбь. С безысходным лицом подсаживался к разморенной отдыхающей и мрачно бросал в никуда:
– Вот ведь какие дела. Только-только глоток свободы вдохнули. И – нате вам: заполучили скандальчик!
После чего, устроившись бок о бок, принимался скорбеть.
– Слушай, ты в самом деле имеешь совесть?! – Тальвинский глушил потрясение коньяком из турбазовского кафе.
– Да. Но – при себе не ношу.
– Страну заново опустили. А ему – смехуечки!
– Есть конструктивные предложения, шеф? – Мороз с некоторой надеждой присмотрелся к смешавшемуся Тальвинскому. – Вот то-то и оно.
– А ведь Виталик прав. В самом деле, Андрей, что ты на себя вселенскую скорбь напустил? – с неожиданной горячностью вмешалась Альбина. Мрачное пьянство жениха начало ее сильно беспокоить. – Что собственно произошло? И вам-то лично чем хуже, что вернется порядок? Или это не вы мечтали очистить страну от ворья? А теперь, когда нашлись люди, взявшие на себя мужество решить все за вас, вы уж и на попятный!
– Ты в самом деле так думаешь или потому что – папа? – Андрей перехватил озадаченный взгляд Мороза.
– И поэтому тоже. Я только что была на почте. Звонила отцу.
– Помнится, вы с ним как будто три года как не разговариваете.
– Бывают, Андрюшенька, дни, когда семейные дрязги должны отступать. Отец, кстати, очень бодр. Собрал обком. Направили в адрес ГКЧП приветственную телеграмму. Ждут с минуты на минуту ареста Ельцина. ( при последней фразе Мороз, дотоле, вроде, безучастный, встрепенулся). Его тронул мой звонок. Я сказала ему о тебе. О нас с тобой. Он считает, что ты обязан немедленно вернуться на работу, собрать сотрудников и заявить свою позицию, Андрей. Сейчас это для тебя важно, как никогда. Лучшего случая стать для наших своим и не придумаешь.
Андрей плеснул еще коньяку, усмешливо, через стакан, вгляделся в подозрительно притихшего Мороза:
– Что же это все время получается, что я кому-то должен? Обойдемся без дешевых эффектов. Захочет твой папенька признать, так пусть признает таким как есть. Без поклонцев.
– Как знаешь, – с сухостью отреагировала Альбина. – Ты куда собрался?
– Прогуляюсь.
Андрей шагал по поскрипывающему вечернему пирсу, к которому подгребали последние прогулочные лодки, отрешенный и от человеческих голосов, и от плеска остывающей реки. На краю присел, спустив ноги в вялую волну.
Снисходительная к нему судьба в очередной, и, наверное, последний раз протянула руку. Можно сказать, намекающе подмигнула. В стране произошел откат, и иллюзий относительно последующих событий он не испытывал. Сам был частицей тяжелой отлаженной системы, способной в одночачье подавить любую смуту, как грозовой ливень легко прибивает к асфальту резвящуюся на солнце пыль. Как-то мимоходом вспомнился Чекин, поспешивший соскочить с подножки.
Переворота есть факт, увы, свершившийся. И именно так и придется его принимать. А значит, жить по прежним правилам, по которым в ближайшее же время – в том он не сомневался – начнут выявлять, осуждать, одобрять. И в сущности Альбина права. В такой ситуации нет выбора: лучше быть с теми, кто бьет, чем среди избиваемых. «Или – все-таки есть?!» Андрей встрепенулся: тяжкие раздумья выплеснулись внезапным, самого его испугавшим решением.
Возле корпуса стояла белая администраторская «Волга» – директор собирался в город.
– До центра подбросите?
Андрей подбежал к крыльцу корпуса, на котором сидела Альбина с книгой в руках. Вот уж третий месяц она одолевала «Преступление и наказание». Мороза поблизости не было.
– Аля! Я срочно уезжаю в отдел.
– Решился-таки! – Альбина поднялась поцеловать спешащего жениха. – Вот и умница. А то я уж, признаться, бояться стала. Ты ж такой шебутной! – Решился! А что в самом деле? – он повертел томик Достоевского. – Тварь я дрожащая или все-таки – право имею?
– А как же Виталий? Найти?
– Не стоит. Сам разгребусь.
– Если что, не стесняйся, обращайся прямо к папе. Он поможет.
– Это вряд ли, – непонятно хмыкнул Тальвинский.
Дверца захлопнулась. Машина споро взяла с места.23.
– Товарищ подполковник! За время дежурства… – Чесноков недоуменно вскочил.
– Где личный состав?
– Так… по плану. Недавно последние разошлись. Опергруппа на ужине.
Стало быть, чрезвычайное положение не объявлялось.
– А зам?
– С полчаса уехал.
– Срочно поднимайте отдел по тревоге!
– Так это?.. А зам ваш, он в курсе?.. В смысле – вы ж вроде как в отпуске.
– Ему я сам позвоню. Начинайте прозванивать цепочки. Засекаю время.
– Есть! – жесткий тон и привычка повиноваться лишили Чеснокова выбора.
Переодетый в висевшую в шкафу форму, Андрей уселся за стол. Вслушиваясь в нарастающий гул голосов, механически отставлял на подоконник какие-то статуэтки, блокнотики, – зам осваивался в начальственном кабинете всерьез и надолго.
Затем вытащил несколько чистых листов и принялся набрасывать текст, – ситуация выглядела слишком серьезной, чтоб полагаться на импровизацию.
Один за другим появлялись в кабинете начальники подразделений, недоуменно здоровались, рассаживались, шепотом делясь предположениями. Андрей скрытно присмотрелся. Напряженно просчитывал ситуацию пунцовый, как всегда в конце дня, начальник розыска, нервно тасовал какие-то свои пожар