– О! – гостья с шутливым разочарованием провела пальчиком по пыльной, а главное, пустой поверхности стола. – И это теперь называется кавалер! … Где накрытый стол? Где обещанные цветы?… Послушай, куда ты все отвлекаешься?
– Понимаешь, тут такое, – своим щебетанием она заглушала голос Ельцина, а потому – раздражала. – Ты хоть слышала: собрался Верховный Совет РСФСР? Понимаешь?!
– Слышала, конечно. И очень хорошо. Давай я похозяйничаю. Где у тебя скатерть? Закуска?
– Там… Ты, знаешь, давай присядем, а? Дослушаем только, и я… Ну, минутка.
– Вот еще. Меня что, пригласили на радиопередачу? – прижавшись к нему бедром, женщина слегка поворошила волосы. Откликаясь на этот призыв, Мороз провел рукой по внутренней, прохладной поверхности бедра. Отчего тело ее, давно не знавшее мужской ласки, задвигалось. Провел еще раз. Еще, мгновенно наполнившись желанием.
Но в этот момент какой-то другой оратор в приемнике стал призывать москвичей выходить на улицы и собираться у здания Верховного Совета РСФСР, чтобы встать на защиту демократии.
– Я понял! Теперь я знаю! – вскричал, вскидывая вверх глаза, Виталий.
– Надеюсь, – женщина ошарашенно смотрела вниз, на свою ногу, по которой пальцы Мороза, оказывается, сами собой принялись нетерпеливо выстукивать «Красного барабанщика».
Виталий вскочил, отбросив табурет; обхватил испуганную гостью за талию:
– Ты должна понять! Это очень важно. Ты дай мне адрес. Я после… Ну, прости!
Не в силах более терять времени, отстранив ее, метнулся к сумке.
От неслыханного оскорбления губы женщины задрожали. Она тяжело задышала:
– Всяких видела. Даже на «голубого» как-то попала. Но чтоб мне с мужиком по радио изменили!.. Дебил!
Грохот двери возвестил окончание неслучившегося пляжного романчика.
Такого прокола в богатой биографии Виталия Мороза прежде не случалось.
– Боюсь, и впрямь теряю ориентацию, – сокрушенно согласился он. Но – не слишком расстроился. Теперь он точно знал, что надо делать.
24.
Андрей, откинувшись, покачивался все на том же стуле в ленкомнате и, прикрыв глаза, слушал всполошные выкрики из коридора: вот уж четыре часа в отделе бушевала инспекция по личному составу УВД. Час назад к ней присоединился поднятый среди ночи Муслин.
Проинформированные Чесноковым, сотрудники инспекции опоздали на какие-то полчаса. Но – все-таки опоздали – заветная телеграмма уже была отправлена с центрального телеграфа. Ход – сильный, рисковый – был сделан. И оставалось ждать ответного хода судьбы.
Поэтому с некоторой отстраненностью и даже благодушием Тальвинский выслушал грубую брань, что обрушили на него не привыкшие выбирать выражения «гестаповцы» (примеч.: сленговое название сотрудников инспекции по личному составу) . И даже на угрозу сорвать погоны отреагировал разве что мягкой, устремленной внутрь себя улыбкой.
Пожалуй, улыбка и подействовала. Растерянно переглянувшись, «особисты» оставили на время Тальвинского и отправились терзать по кабинетам других подписантов.
Тальвинский остался вдвоем с Муслиным.
– О случившемся доложено в обком, – голос заместителя начальника УВД звучал будто затерто. – Знаете, какая команда дана генералу, а от него мне?.. Арестовать вас. Прокуратура хоть сейчас готова возбудить уголовное дело.
– Что ж теперь? Арестовывай, раз приказали, – безмятежно разрешил Андрей.
– Вот даже как? В самом деле – не боитесь? – в отличие от заполошных «особистов» Муслин в разговоре продвигался вкрадчиво – сапером по минному полю.
– Отбоялся, Валера. Когда-то, а надо мужиком становиться. Чтоб не было после, знаешь, мучительно больно.
– Так то после. И тоже не факт. А это-то здесь и сейчас. Хотя, конечно, позиция, – Муслин скосился на дверь, подсел вплотную, интимно . – Что-то знаешь?
– То же, что и все.
– Не темни, не чужие, – как-то ненароком Муслин развернулся на прежнее «ты». – Все знают только, что Ельцин пока на свободе, и что Верховный Совет РСФСР призвал к неповиновению ГКЧП.
– В самом деле? – Андрей нешуточно оживился. – Выходит, все знают больше меня.
– Рискованную игру затеяли, Андрей Иванович, – не до конца все-таки поверил Муслин. Заслышав быстрые шаги, живо отодвинулся, – в Ленкомнату зашел один из инспекторов с пачкой исписанных листов..
– Вот, – торжествующе выложил он перед Муслиным. – Пятнадцать подписантов.
– И что?
– Обижаете, товарищ полковник. В отказ пошли, конечно. На попятный. Говорят, – он склонился к Тальвинскому, – подписали под нажимом начальства. Так-то, Тальвинский! Полностью ты обложался. Моя б воля – прямо здесь погоны сорвал и – в кутузку!
Андрей нахмурился. – Что остальные? – оборвал ретивого подчиненного Муслин.
– Разбежались по норам. Вроде как и не было. Ничего – каждого персонально доставим и – спросим!
– Есть кто не покаялся?
– Марешко, – в голосе инспектора проступило досадливое удивление.
– Кто?! – не поверил Муслин. Поразился и Андрей.
– Уперся вдруг, старый хрен, – подосадовал инспектор: хоть и один, а брачок. – Видать, из ума перед пенсией выжил. Ну, так пусть без нее и доживает. Это еще если повезет на свободе остаться.
Последнее явно предназначалось для ушей Тальвинского.
– Так что, Тальвинский, будем перед товарищами разоружаться или – так непокаявшимся и загнать в ИВС, а? Эх, врезать бы тебе!
Тальвинский опасно потемнел лицом, и инспектор инстинктивно отскочил назад.
– Вы свободны, – кивком Муслин отпустил рьяного службиста, одернул изящнейший мундир. Тот самый, в котором начинал службу. Муслин был аккуратен: вместе с ладным хозяином мундир ухитрился дослужиться от капитанских до полковничьих погон.
– Ну что ж, Андрей Иванович, – констатировал он. – От руководства районом вы, само собой, отстраняетесь. Езжайте домой. Впредь до принятия окончательного решения прошу вас из города не уезжать. Находиться на связи и ждать команды. В отделе не появляться. Вот так!
Он придержал Андрея за локоток. Тальвинский почувствовал резкий запах дорогого одеколона и – скознячок шепота:
– Это максимум, что сегодня для тебя могу.
Андрей даже не успел отреагировать, а Муслин скользящей своей походкой уже устремился к выходу.
25.
Домашний арест Тальвинский отбывал в квартире Мороза, запасные ключи от которой всегда таскал в кармане. Сам хозяин, похоже, безнадежно загулял на турбазе.
Баррикады у Белого дома, останавливающие армию люди, Ельцин на танке, арест членов ГКЧП, прилет из Фороса сдавшего разом Горбачева, манифестация похорон, – бурлящая ликующая Москва промелькнули на экранах сонной провинции.
Жизнь во властных структурах едва теплилась. Все замерло в ожидании. Растерянно затихли опрометчиво «засветившиеся».
В первый же день домашнего заключения к Андрею нагрянула взбешенная Альбина. Бурлящее, путаное объяснение окончилось тем, что находящийся на грани срыва Андрей попросту выставил рыдающую, выкрикивающую матерные угрозы девушку за дверь.
Одним счастливым семьянином меньше!
Только двадцать первого августа в квартире объявился заотдыхавшийся Мороз.
Надо сказать, что с вокзала Виталий заскочил в отдел, где и узнал об истории героического выступления крохотного Красногвардейского гарнизона, – так это теперь формулировалось гордыми подписантами. Об отказных письмах никто и не вспоминал.
Сказать, что Виталий был потрясен, – значит, сказать ничтожно мало. Он возвращался в родной город, переполненный впечатлениями и гордый собой, – оказался в нужном месте в нужное время. И, будем скромны, оказался небесполезен. Сколотив один из отрядов самообороны, он сутки провел на баррикадах, откуда сбежал, не назвавшись, после того как победа над ГКЧП стала свершившимся фактом. Его так и распирало поведать Тальвинскому о пережитом и услышать снисходительное одобрение, за которым, несомненно, тот попытается скрыть хорошую зависть. Но то, что Виталий узнал по приезде, переменило всю систему координат. Оказывается, в те самые минуты, когда Андрей, боясь за своего друга, призывал Мороза смириться с неизбежностью, сам он решился на поступок чрезвычайный. Поднять свой голос, одному против всех, когда реставрация не вызывала сомнений! – Мороз гордился другом и стыдился собственного самодовольства. Что бы он там о себе ни воображал, но в эти дни в Москве он был всего лишь один из многих. Тальвинский же оказался единственным! Было, конечно, досадно, что Андрей не решился довериться ему. Но, с другой стороны, и сам Мороз на его месте попытался бы оградить от последствий товарища.
Потому, когда Тальвинский открыл дверь, Виталий всмотрелся в его осунувшееся лицо с набрякшими мешочками под глазами, еще раз представил, что пережил его друг, в одиночку бросивший вызов махине, которую сам же считал непобедимой, и, не в силах сдержаться, обхватил за плечи.
Тальвинский снисходительно хмыкнул:
– Ну что, всех баб на турбазе оттоптал?
И Мороз, собиравшийся огорошить друга своей московской Одиссеей, вместо этого закатил глаза, пошевелил губами, что-то подсчитывая, и даже начал загибать пальцы. Но, будто бы сбившись, ответил с кокетливой неопределенностью:
– Многих!
26.
К концу августа на квартиру Мороза заявился дежурный по городу, сообщивший, что подполковник Тальвинский приглашается в горисполком и машина ждет его у подъезда. Должно быть, «проколовшаяся» вместе с Кравцом Панина опамятовала и решилась срочно провести рокировку в своей команде, – о громком демарше Тальвинского ей без сомнения донесли.
Андрей неспешно побрился, принял душ, сварил и выпил чашечку кофе, надел наспех отутюженный костюм. Спустился, определив по часам, что прошло сорок минут, – порученец, поджидая его, безропотно стоял возле дверцы.
В кабинет председателя горисполкома Тальвинский вошел с приготовленной легкой насмешливостью на лице.
Панина в самом деле была в кабинете, но сидела не на своем месте, а за столом для совещаний, почему-то рядом с Муслиным. Напротив них, спиной к двери, сидел еще кто-то, смутно Андрею знакомый.