– Другими словами, зубами за подзащитного глотку не рвешь.
– Опять смотря кто! Если человек при серьезных «бабках», можно и расстараться. Но и тут мы со следаком, случись чего, одну мазу держать будем. И на судью, если надо, выйдем. Все ж в обойме! Каждый на своем месте.
– А вместе – единая правовая система, – грустно констатировал Мороз. – Что о Чекине знаешь?
– Плох Чекин, – на подвижном Ханином лице обозначилось огорчение. – Пьет по-черному. Из дома выгнали. Пытались мы его к адвокатскому делу пристроить, но – не годен оказался. Не умеет договариваться. Совсем, совсем мужик ломается. Просто ума не приложу, что и делать.. – Вадим Викторович! – закричал выглянувший в коридор помощник дежурного. – Начальник следствия разыскивает. Не могут без вас начать.
– О! Всем Ханя нужен. Извини, опаздываю. Очень у меня сегодня вкусная двести первая. [12] . Держи визитку и не теряйся. Если срочно понадобится адвокат, имей в виду – я тебя «забил».
Вадим Ханя многозначительно потёр пальцы – он снова был в полном порядке.
Мороз же направился к выходу.
– Виталий! – внезапно окликнули его.
Из глубины коридора к нему шагнули те самые подруги потерпевшей.
Теперь, длинноногие, в коротеньких юбочках под распахнутыми приталенными пальто, с распущенными волосами вокруг свежих лиц, они стояли перед ним одинаково стройненькие и изящные, будто чайные ложечки.
– Чего так официально? Зовите меня запросто и без затей – Виталий Николаевич, – прикидывая, кто из двоих мог его окликнуть, Мороз всмотрелся в дерзкие глаза влепившей лихую пощечину брюнетки. Заметно волнуясь под его взглядом, она торопливо сдула наплывший на глаз локон. Как когда-то ее мать. Ну, конечно!
– Марюська! Чтоб я сдох, Марюська!
– Узнал! – гордясь перед подругой, она небрежно протянула ладошку.
– Но с трудом! – Мороз в демонстративном восхищении крутнул ее вокруг оси.
– Что? Изменилась? – подначила раскрасневшаяся девушка.
– Не то слово, – «подружка с ее безукоризненными чертами лица и припухлым ротиком все-таки поинтересней», – вскользь подметил он. – Так это вашу, стало быть, подужку?…Как же вы, девочки, дошли до жизни такой?
– Говорила я этим дурам, нечего в глухомань ехать, – помрачнела Марюська. – Жизнь понаблюдать захотелось. Вот и получили полной мерой… Кстати, это Оля!
– Да уж, хлебнули сельской экзотики. На всю оставшуюся жизнь, – глубоко, объемистой грудью вздохнула Оля, бросив на Мороза быстрый взгляд.
«Положительно – получше будет».
– Ты нас не подвезешь к центру? А то сюда-то приволокли. А отсюда за так никто не хочет.
– Конечно, таких-то красавиц, – приобняв обеих за тоненькие – наверняка по шестьдесят – талии, Виталий шагнул на мороз. Ощутил, что обе – каждая со своей стороны – охотно к нему прижались.
Кажется, намечалось очередное приключение.
– И как она теперь жить, бедная, будет? – Оленька озабоченно потрясла головой, окутав ее заклубившимися мягкими светлыми волосами. – У нее ведь жених. Узнает – бросит. Такой идиот!
– Бросит – значит, доброго слова не стоит, – маленький Марюськин ротик зло искривился. – Сколько ей говорили, расслабься, живи сегодняшним днем. Так нет, все для него себя берегла. Вот и доохранялась.
Оленька расстроенно провела пальчиком по глазу, проверяя, не потекла ли краска.
– Знаешь, она нам рассказывала, как все было, – поделилась Марюся. – Она сперва долго сопротивлялась. Пока сил хватало. А когда уже всё, лежала и звезды считала. Много-много звезд!..Там и впрямь люди какие-то проходили. Еще до того. Она им кричать стала. Так они, сволочи, быстрей на другую сторону…
– Все быдло, – убежденно объявила она. – Его счастье, паскуды, что он на Таньку, а не на меня попал.
– И что бы было? – отогревая застывшие замки на дверцах машины, заинтересовался Мороз.
– Целым бы не ушел. В крайнем случае сделала бы вид, что хочу взять минет. Да и – откусила!
Мороз, раскрывая перед ними дверцы, захохотал было, но, скосившись на упрямый, иссеченный морщинками лобик Марюськи, осекся: девочка не шутила.
– Сударыня, вы случаем не мужененавистница? – слабосильный аккмулятор кое-как «схватил», и машина двинулась к шоссе.
– Еще чего? По обоюдному согласию всегда пожалуйста, – повернувшись в полоборота к устроившейся на заднем сидении Оленьке, Марюська подмигнула, вызвав понимающий мелодичный смех.
– Ладно, рассказывай: откуда свалилась? – оборвал Мороз: пошлости в женщинах не терпел. – Что ты? Где? Вообще – как? – Вообще – всегда! – Марюська вытянула длинные ноги, потянулась. – В этом году поступила на филфак. Бабушка умерла. Квартиру забрали. Так что живу в общаге. Вот вместе с девчонками. Старею – скоро восемнадцать стукнет.
– А… родители?
Марюська хмыкнула:
– Маманька как в девяносто первом укатила с папашей, так до сих пор по гарнизонам с ним мотаются. Он все еще майорствует, тупица. А она рога ему на всех полигонах нанизывает. Но зато и не бросает. Такой вот вариант женской верности. Так что живут – не разлей вода.
Она цедила злые, полные презрения слова, а сама не сводила испытующего взгляда с Мороза. Он и сам вслушивался в себя, ощущая странное сочетание звенящей пустоты и облегчения. Все эти годы он избегал упоминаний о Садовой, боясь разбередить то, что едва зарубцевалось. И вот теперь услышал и – ничего! Оказывается – боль умерла.
Дорога полетела весело. Мороз едва отбивался от сальных Марюськиных подколов – по несколько нарочитой развязности он определил, что девочка прошла не через одни руки; сам он травил бесконечные анкдоты, то и дело исподволь поглядывал в зеркало заднего вида, где неизменно встречал ответный взгляд Оленьки.
Наконец, оживление само собой спало: заметив переглядывания, Марюська примолкла и отвернулась к окну.
Да и Мороз впился глазами в лобовое стекло: затертые «дворники» не справлялись с обильными хлопьями снега, что сыпал на грязную мостовую и, едва коснувшись ее, таял, присоединяясь к мутным соляным потокам воды вдоль бордюров. Машина устало затрусила по трамвайным путям – они въезжали в центральную часть города.
– Может, перекусим вместе? – предложил опасающийся потерять Оленьку Мороз. Впереди возникла подзабытая, но дорогая ему вывеска – «Шашлычная «У Зиночки».
– Не знаю. Как Оля, – хмуро протянула Марюся.
– Я – за, – зардевшись, согласилась та.
– И это примечательно. Кажется, образовывается консенсус. Нас ждут великие дела, – Мороз вывернул руль к крыльцу, едва удержав заскользившую на гололеде машину.
5.
Кафе, прежде шумное и сиявшее надраенной инкрустацией, оказалось пустынным и на удивление неопрятным – кажется, Зиночка переживал не лучшие времена. Лишь у барной стойки нахохлился одинокий облезлый опоек.
Они уселись за угловой столик под рогатой вешалкой, на которой развесили верхнюю одежду.
– Чего будете? – из-за барной стойки вразвалочку вышла женщина лет сорока с засаленным меню в руках.
– Шашлычки фирменные, само собой, – значительно улыбнулся Мороз, предлагая опознать в нем прежнего завсегдатая. – Шашлычки-то хоть стоящие?
– Нормальные, – официантка сделала росчерк в исписанном блокноте. – А «из выпить»?
– Выпить? Мне если только пивка. А девушки… Магомедов, кстати, у себя?
– Был у себя.
– Тогда…Девчат, вы пока определяйтесь, а я тут нырну на минутку к старому приятелю.
Тут он заметил, что безразличная перед тем официантка с застекленевшим лицом смотрит за его спину. Он перевел взгляд на стенное зеркало: в кафе входили двое крупных парней в кожаных меховых куртках, из тех, кого безошибочно называют качками. Обивая заснеженную обувь о ножки столов, они прошли в подсобное помещение, привычно отбросив барную стойку.
– Так я отлучусь, – Мороз поднялся.
– Вы б лучше попозже, – официантка механически опустилась на свободный стул. Но тот, кого она пыталась предупредить, окончания фразы не расслышал, – следом за визитёрами Мороз проскользнул в подсобку.
– Да я не отказываюсь, – услышал он напряженный Зиночкин голос. – Но говорю, – много! Выручки такой нет. Клиент бедный стал. А аренду, сам видишь, поднимают. Скажи Будяку – пусть снизит. Половину смогу. Больше – хоть продавай. Какая тогда вам польза?
– Ты чего здесь бакланишь? Отказываешься платить?
– Я не отказываюсь. Я заплачу. Но – много. Не вытягиваю. Поговори с Будяком!
– То есть ты хочешь, чтоб я из-за какой-то чурки самого Будяка беспокоил? Так я тебе скажу: это не его уровня проблема. Это наша с тобой проблема. И ты ее, хорек, решишь. Потому что иначе шалман свой ты не продашь! Сгорит он факелом, и – все дела! Привык за Добрыней отсиживаться. Но теперь все: кончился Добрыня и твоя лафа вместе с ним. Нам будешь отстегивать.
– Как хочешь, но без Будяка не решим, – безысходно повторил Зиночка.
– Почему же это не решим? Оченно даже и решим! А ну, кыш в стороны! – Мороз раздвинул плечиком встревоженных рэкетиров, втиснулся в кабинетик.
– Здравствуй! Здравствуй, Зиночка, – он приобнял обескураженного чеченца. – Остальным стоять выжидательно!
Судя по мгновенному затишью, начальника «убойного» отдела городские рэкетиры хорошо знали. И – не с лучшей стороны.
– Не надо, слушай, – тихо попросил Зиночка.
– Да все нормально, – с обаятельной улыбочкой Мороз повернулся к вымогателям. Определил старшего.
– Промышляем? – ласково поинтересовался он, поджимая его к стене.
– Слушай, Мороз, у тебя свой базар, у нас свой. Давай разбежимся и – все дела, – преодолевая нарастающий страх, предложил тот. – Дурашка! Что ж ты так дерзишь-то папе? Это у тебя, паскуды, базар, а я к делу государеву приставлен. И я тебе докажу, что живешь ты неправильно, – Мороз шлепнул ладонью по могучей, набычившейся холке. В лице его появилась такая нескончаемая нежность, что рэкетира перетряхнуло.
– Это люди работают! Вот он работает, – страстно зашептал Мороз. – Заводы работают, пока их до конца не растащут. А ты, гнида присосавшаяся! На что ты в этой жизни создан? Отвечать!!