обенно слабыми и беззащитными.
Темнота , разрываемая лишь ленивым собак из-за заборов, Тариэла не смущала, – петлял по улицам достаточно споро. Виталий поначалу пытался запомнить маршрут. Но после того, как они дважды перескочили через забор и прошли дворами, окончательно махнул рукой и ориентировался единственно по сопению идущего впереди.
Здесь! – они остановились у слабоосвещенного деревянного домика.
– Что это?
– Дом, – резонно объяснил Тариэл. – Когда-то под дачу купил. Жди, проверюсь. Значит, как договорились. Стучу. Ответит. Сразу отдашь. Так? Нет?
– Так. Не мельтеши.
Тариэл пропал во дворе, оставив Виталия на окраине глухого станционного переулка. Далее угадывалось сплошное темное пятно – за полем начинался лес. От ватной тишины сделалось жутковато. Случись с ним что-то сейчас, и ни одна душа там, в далеком УВД, не хватится его по крайней мере до понедельника. И уж во всяком случае никто не догадается искать его здесь, в сорока километрах от города, на маленьком полустаночке, название которого он и сам так и не разобрал. Впрочем, ему, вероятно, будет и вовсе все равно, где и когда найдут его тело. Может, всплывет из-подо льда. А может, по весне обнаружат торчащие меж набросанных веток обглоданные зверьем босые ступни.
– Сюда давай, – послышалось из темноты.
Следом за грузином, зубы которого принялись выбивать неудержимую нервную дробь, Мороз подошел к двери.
– Приготовь, – прошептал тот и – коротко, с интервалами постучал.
Мороз напрягся в ожидании шагов. Но их не было.
– Кто? – послышалось из-за двери. Обладатель голоса, а это, несомненно, был Добрыня, сам, стоя у входа, караулил чужие звуки.
– Мы, – тихо произнес Тариэл, требовательно пошевелив укутанными в золотые перстни пальцами, в которые Мороз и вложил заветную расписку.
– Пусть он ответит, – послышалось изнутри.
– Это я, Валентин, – подтвердил Мороз.
Дверь раскрылась. Сильная рука подхватила Виталия и втянула в темный коридор.
– А ты давай, что принес, и – подождешь на улице.
– Так холодно, слушай!
– Попрыгай зайчиком. Через часик что от тебя останется – то впущу.
Послышался скрежет запираемого засова. Та же рука обручем обхватила запястье Мороза и повлекла его наверх.
– Осторожно. Здесь двух ступенек нет. Оступившийся Мороз определил, что нет и перил.
Скрип двери. Тусклый свет сорокаваттной лампочки поначалу ослепил Виталия, заставив зажмуриться. А когда, проморгавшись, он открыл глаза, то в трех шагах за накрытым клеенкой столом сидел перед ним Валька Добрыня и, прищурившись, его рассматривал. Взгляд его, насмешливо-требовательный, остался тем же. Но внешность сильно изменилась. Крупная облысевшая голова с тяжелыми вислыми усами казалась намертво спаянной с туловищем мощной шеей, выпирающей из-под джемпера, и придавала ему сходство с обрюзгшим, усталым моржом.
В скупых движениях его, впрочем, угадывалась прежняя резкость и взрывная сила.
– Не узнать тебя, – признался Мороз.
– Да и ты изменился. Все сыскаришь?
Мороз сунул руку под куртку. И тут же то же сделал Добрыня.
– Совсем мы друг от друга отвыкли, – Виталий вытянул и бросил на стол удостоверение.
Под выжидающим взглядом расстегнул молнию и широко развел полы в стороны, поднял низ джемпера:
– Прежде тебе моего слова хватало.
– Прежде! Где оно? – Добрыня кивком разрешил Виталию опуститься на стул, неспешно развернул удостоверение:
– Ишь ты, капитан.
– Капитан, капитан.
– А чего не майор?
– Скоро буду.
– За меня, что ль, рассчитываешь? А номер-то у нас какой! ФО 7301. Фо – это что? Фуфло сокращенное? – кинул удостоверение назад, через стол. – Ну, и с чем пожаловал, капитан?
– За тобой.
– М-да, по-прежнему лих, – протянул Добрыня. – Встретились, называется, дружки.
– Моя б воля, я б тебя век не видел. Но… Есть информация, что нычку твою вот-вот накроют. И хорошо еще, если наш РУБОП. А может так случиться, что первым до тебя Будяк доберется. И тогда будет совсем плохо. Потому и пришел, чтоб сдать тебя, пока жив еще.
– Ишь какой орел. Вижу, и впрямь не терпится майоришку за меня схлопотать. Только у меня-то на этот счет свои планы. Мне еще с некоторыми гражданами разобраться предстоит.
– Ни с кем ты не рассчитаешься, – охолонил его Мороз. – Панина и Кравец – ты ведь по ним сохнешь – со всех сторон в охране. А вот тебя убить команда, по моим сведениям, поступила. Так что никаких разборок, Валя, не будет. А будет тебе холодная могила без пламенных речей. И глупей всего, что пришьют тебя за то, чего на самом деле не имеешь. Нет ведь у тебя никакого компромата!
– Цок-цок-цок!
– Хватит пыль пускать. Компромат этот на самом деле совсем в другом месте запрятан.
– Откуда решил?
– Знаю, Валя. Лучше объясни – зачем вообще все это затеял?
– Зачем?! Да они карьерой, жизнью мне своей обязаны! И – что? Вешают на меня будяковские разборки. Это ж он сам своих порешил. – Есть доказательства?
– Доказательства ему! Я тебе чего, мент, что ли? Говорю, что знаю. Мужиков моих пересажали, акционерки под Будяка перекинули. А теперь и вовсе додумались самого из списка живущих исключить. И все потому, что делиться не захотелось. Жадность сильнее страха оказалась! Чего пялишься? Комбинат химический, слышал, делить принялись?
– Да вроде, – недоуменно припомнил Мороз.
– Вроде! – передразнил Добрыня. – Живешь, как отмороженный. Это – кусище! Под Панинский банк все делается. Но двадцать процентов должны были быть мои. Обещано было! … Только не рассчитали малек!..Что глядишь? Да, мне здесь не круто. Но, думаю, и они там не больно сладко спят. И если уж договориться не желают, так к глотке ихней подобраться я еще успею!
– Не успеешь, Валя. Потому я и здесь. Злости в тебе много, гляжу, накопилось. Только вот хитрости прежней, видно, от недосыпа поубавилось. Хочешь отомстить? Помогу. Мы едем сейчас вместе. Я тебя привожу в дежурную часть города. При мне пишешь заяву о том, кто на самом деле убил Котовцева. Если и впрямь знаешь. Выдергиваем из дома следователя прокуратуры, фиксируем показания. А я на другой же день публично оглашаю компромат на твоих лепших друзей. И – сгорят оба как свечки. Ну, ты понимаешь. В результате ты жив, а они… Что и требовалось доказать. Акции комбинатовские, конечно, не получишь. Но – живой. И – с врагами поквитаешься. И еще – обещаю, что лично возьмусь за убийство этих парней. А сейчас что ты можешь?
– Что могу? А вот чего, – зло ощерился Добрыня, показывая из-под полы рукоятку «ТТ». – Ишь ты! Напиши ему, кто убил. Нашел писателя! Да я сам и убил!.. И не зыркай! Не хотел, конечно. Сколько лет тому. Совсем ведь пацан был. С Маргаритой тогда у меня роман закрутился. Любила она больших мужиков. Вот и подбила, чтоб бумаги отнял. Наговорила хрен знает чего! И, мол, провокация готовится, и – еще что-то. Сам знаешь, каковы мы по молодости, когда сперма в башке хлещет. Ну, и… Удара вот не рассчитал. Да он еще как-то затылком об асфальт приземлился. Но все равно не думал поначалу. На другой день уж узнал. Вот тогда мы с Паниной друг друга за жабры и взяли. Я ей, когда портфель отдал, она стала с меня еще какие-то бумаги требовать. А у меня ума хватило сказать, что припрятал, мол. Прилично мне тогда досталось. Информация где-то просочилась. И покрутили дружки твои нынешние на славу. Думаешь, чего тебя тогда Тальвинский отмазал? И впрямь, что ль, о судьбе твоей девичьей обеспокоился? Команду получил. Потому что задача была – под меня дело подвести и – на убийство расколоть. А ты только в ногах путался.
Прервался, вглядываясь в посеревшего Мороза:
– Эх, Виташа, Виташа. Как был шебутной отморозок, так и остался. « Мы с тебя возьмем показания! Спасем!». Да кто вы-то?! Если РУБОП, так они давно у Паниной подкармливаются и Будяка «крышуют». Не задумывался, почему против него в городе никто подняться не может?..То-то что! Так что мне что РУБОП ваш, что Будяк, – одна хренотень. А вот где ты сам во всем этом? Сеструху потерял. Со мной расплевался. Чем меня поучать, спроси себя, с кем остался-то? И для чего все? Чтоб на моем месте Будяк расцвел? При мне-то хоть, худо-бедно, по понятиям жили. А теперь что?
Мороз смолчал. Возразить ему в самом деле было нечего. А говорить пустые слова, в которые и сам потерял веру?
– То-то, парень. Никто меня в твоей ментовке с признанием этим не ждет. Так ли, эдак ли, а – порешат. Потому у тебя свой путь и – Бог навстречу. А я свой до конца дойти собираюсь. А там!.. Так что? Валентин всмотрелся в задумавшегося Мороза.
– Так что скажешь, опер? Полюбовно разойдемся или – попробуешь взять? Можем и покружить по старой памяти. Здоровьишка у меня и теперь поболе твоего будет. Да и аргумент имею.
Не отводя взгляда от Мороза, он похлопал по пистолету.
– Хорошо, уйдешь, – принял решение Мороз. – Но при условии.
– Лих. Еще и условия ставишь?
– Ты пишешь мне явку с повинной.
– А пососать не предложишь?!
– А я тебе обещаю, что использую ее только, когда тебя убьют. Иначе, Валя, из этой конуры нам подобру не разойтись.
– Даже так? – Добряков прикинул. – А что? Нокаут с того света – это даже великим боксерам не удавалось. Слово?
– Слово.
– Ты последний отморозок на этой земле. Потому верю. Тариэл тебя к электричке проводит. А насчет того, что в кольцо взяли… Я завтра с утра в город перемещусь. Есть запасная нычка, о которой вообще никто не знает. Так что еще повоюем, – Добрыня склонился над ящиком, вытащил шариковую ручку и старенькую заляпанную тетрадь, выдрал неисписанный листок.
– Как там положено? Явка с повинной, да? – краснея от усилия, принялся быстро строчить.
Со стороны наружной двери послышался звук – кто-то скребся.
– Застыл, сучонок, – усмехнулся Добрыня. – Ничо, потерпит!
– И как ты его приручил? Ведь колотится от страха. А надо же – помогает.
– Самым простым способом – компроматом. На чем еще в наше время влияние держится? … Возьми! Здесь все. И – признание в убийстве. И – Панина с Кравцом. Весь букет. Но помни: отдаю при условии, что вытащишь на свет только если меня уроют. – Я дважды не повторяю.