— Пусть уже я из ГАИ, ты же розыскник, оперативный работник, почему же тогда не додумался осмотреть местность вокруг магазина?.. Теряете вы свою профессию, не на чем вам квалифицироваться, за год одно убийство, — упрекал Кравченко Иванова.
— Так точно, как и ты: бежал же отсюда и только в райотделе вспомнил, что имеешь при себе пистолет! Что, забыл? И в уголовном розыске такие заскоки бывают.
— Почему? Почему? Это ясней ясного. Все бросились любовников Василины считать, — съязвил лейтенант.
— И то правда. Казалось, все слишком ясно. А в нашем деле нельзя поддаваться первому впечатлению. Говорят же: век живи — век учись…
…Харченко встретили молча. Он переступил порог своего кабинета и остановился в недоумении. Все его работники стояли, настороженно смотрели ему в лицо. Майор прошел к столу, бросил на него свою папку, еще раз окинул всех взглядом, сказал:
— Ждете? Ну, что же, скажу! Ошибок мы наделали в построении версий. Спасибо, соседи помогли. Убийца арестован. А выглядит все очень просто. Вор пытался проникнуть в магазин через подкоп, ранее изучил, что полы трухлявые. Только начал задуманное дело, а тут милиция на мотоцикле появилась. А дальше все, как в той поговорке: у страха глаза велики. Он же не знал, что капитан Фролов приехал по делам сердечным, а подумал, что его ловят, и решил проскользнуть незамеченным, устремился в ближайший двор, а тут милиция. «Окружили», — промелькнула у него мысль, и бросился напролом. Выстрелил Фролову в грудь, пригрозил Кравченко, и был таков…
Василий Захарович
— Можно войти? — спросил лейтенант Корчак, неуверенно переступив порог кабинета начальника линейного отдела милиции.
Ответа не последовало. Сидевший за столом пожилой плечистый человек не шевельнулся. Низко опущенная его голова слегка поблескивала в электрическом свете широкой лысиной, мохнатые с проседью брови круто сошлись на переносице, широкий лоб был испещрен густыми морщинами, глаза через толстые стекла очков внимательно всматривались в лежавшую на столе газету. Правая рука нервно орудовала красным карандашом, и на газете появлялись жирные линии; левая ладонь поддерживала подбородок, во рту тлела сигарета.
— Товарищ полковник, я к вам… — снова повторил лейтенант, переминаясь с ноги на ногу и потирая указательным пальцем пушок на остром подбородке.
— А, ко мне? Ну, садись, пожалуйста, — произнес полковник, все еще не отрывая от газеты глаз.
— Снова кража из вагона… Разрешите доложить?
— На сортировке?
— Именно на сортировке вагонов. А вы уже знаете?
— Мне звонили из конторы товарной станции… Почему так плохо ведутся поиски преступника? Ведь это уже третий случай.
— Все возможное я предпринимаю, но…
— Что еще за «но»? — Полковник поднял глаза.
— Вы чем-то расстроены, товарищ полковник? Что-то случилось? — удивленно спросил лейтенант.
— Ничего особенного. На вот, читай. — Полковник подвинул газету, а сам поднялся из кресла и зашагал по кабинету.
— «Трудовая жизнь»… Это же газета осужденных, — сказал лейтенант, углубляясь в чтение. В кабинете стало тихо, только слышались шаги полковника по ковровой дорожке да временами глубоко вздыхал лейтенант.
«Вором я, конечно, не родился. Мой отец был трудолюбивым и добрым человеком. Великим тружеником, душевным человеком была и моя мать. Родители старались, чтобы все мы, трое сыновей, были образованными и порядочными людьми. Два старших моих брата получили высшее образование, стали такими, какими хотели видеть нас отец и мать. Но я не оправдал их надежд. С трудом окончив семилетку, устроился на хорошую работу — стал контролером железнодорожных пассажирских поездов. К этому времени я уже приобщился к спиртному, имел стремление хорошо одеваться, поэтому зарплаты показалось мне мало.
В скором времени встретился с одним весельчаком по кличке Буряк. За небольшую плату разрешал ставить чемодан в мое служебное купе. Буряк и его друзья давали мне за эту услугу по 20–25 рублей. Потом я узнал, что чемоданы эти они воровали у пассажиров, но отступать было поздно: фактически уже стал их сообщником.
Как и следовало ожидать, настал первый провал и первый суд. Осознать бы ошибки молодости и на этом завязать — оставить свое позорное ремесло. Но не тут-то было. После отбытия наказания меня снова разыскали старые компаньоны по воровству. Пошли выпивки, кутежи, и таким путем я тесно сблизился с закоренелыми преступниками. Вскоре снова провал и снова тюрьма. Мне показалось, что назначили слишком длинный срок, поэтому решил бежать. Меня, конечно, поймали и дали еще довесок. А дальше уже вся жизнь пошла в преступлениях. И так все прошедшие тридцать лет.
В войну был приговорен к расстрелу, уже прощался с жизнью, по меня снова помиловали — высшую меру заменили 25 годами. Так все время я и сидел в тюрьмах. И только теперь все понял. Очень сожалею, хочется кричать, землю есть, но уже ничего не вернешь. Жизнь исковеркана. Как жалко, что так поздно пришло ко мне прозрение…»
— Исповедь… А почему это она вас так волнует, товарищ полковник?
— Навеяла она мне воспоминания о молодости. В твоем возрасте, еще до войны, работал я оперуполномоченным уголовного розыска линейной милиции. Тогда и встретился вот с этим Шкагурой. Был он тогда еще совсем молод, мой ровесник. Ходил всегда аккуратно одетый, подтянутый, и, когда его арестовали, я даже испытывал душевную боль, переживал за него: хорошего, мол, парня, из трудовой семьи, и вдруг арестовали. Тогда я и подумать не мог, что такой вроде бы порядочный хлопец станет профессиональным преступником… Знаешь, хочу встретиться с ним и поговорить. Наверное, он уже забыл наш разговор, а я помню. Может быть, потому, что в уголовном розыске это было мое первое серьезное дело. Помню и слова его: «Клянусь, больше не буду! Бес попутал. Ей-богу, не буду»… И я ему поверил, очень не хотелось отдавать его под суд, но группа… Он уже был основательно втянут в полосу преступлений. Мой тогдашний начальник, старый чекист из луганских рабочих, упрекал меня: «Неужели не видишь: на нем пробы ставить негде! Подлец он был, подлецом и останется. Присмотрись, какой у него взгляд! А физиономия! Прислушайся к его словам: одна фальшь — и ничего путного». Признаюсь, не внял я тогда этим словам начальника. Со школьной скамьи, с комсомольских лет пробуждали во мне веру в человека, поэтому и мысли в голове были такие, что, мол, вот немного повозимся и воспитаем из него человека что надо. А оказалось… Только теперь, через 30 лет, я убедился в правильности сказанных тогда чекистом слов. Какое у него было чутье на правду…
— Возможно, и вся эта писанина — фальшь?
— Не думаю. Теперь он написал то, что выстрадал, прочувствовал и осознал. Жизнь его ведь в самом корне сломлена. Вошел в года, оглянулся, а вокруг пустота. Вернуться бы, пойти по чистой дороге, но годы-то уже на исходе. Вот и взвыл…
— А ну докладывай о ней. Да подробней!
Полковник сел в кресло, закурил.
— Так что там у тебя с этими кражами?
— Первый случай произошел в марте. На сортировке была сорвана пломба с вагона и похищено шесть одеял. Через два месяца на тех же путях снова сорвана пломба с вагона и похищено ткани вельвета до 300 метров. А спустя полгода похищен ящик импортной обуви…
— И все в одном месте, на одних путях? — спросил полковник.
— В этом-то и весь фокус.
— И никак не нападете на след преступника?
— Понимаете, Василий Захарович, вроде бы и все делаю как положено, а результаты… — Впервые лейтенант назвал своего начальника по имени-отчеству; простота полковника в обращении с сотрудниками, спокойный, задушевный тон в разговоре располагали к этому.
— И что здесь сложного, не понимаю… Вот давайте вместе порассуждаем. В какое время суток произошли эти кражи?
— Ночью, — с готовностью ответил лейтенант. — Где-то в промежутке от одиннадцати часов вечера до двух ночи.
— Это вы точно установили?
— Ну, как же иначе! Сам лично каждый раз выезжал на место происшествия.
— Прекрасно. А кто в это время из рабочих бывает на путях?
— Кто?.. Составители поездов, машинисты маневровых паровозов, башмачники на маневровой горке. В общем-то совсем немного людей.
— А охрана?
— Прохаживается по путям и охранник.
— А теперь давайте рассуждать дальше: преступник безусловно знает режим работы станции — это раз. Знает и то, когда и в каком месте бывают ночные рабочие — это уже два. Знает прекрасно и путь следования сторожа между вагонами — это уже три. А еще преступник знает, в каких вагонах лежит какой груз. Ведь не вскрывает же он вагоны с запасными частями, скажем, к тракторам!.. И что из всего этого выходит? А то выходит, что преступник работает или раньше работал на станции. Короче, он свободно чувствует себя там. Согласны?
— Да, конечно, конечно…
— А если согласны, то ищите преступника среди своих, среди работников станции.
— В том-то и дело, что я только этим и занимаюсь, а толку никакого.
— Тогда нужно изменить сам метод поиска.
— А если преступник все же чужак? Не станционный?
— Нужно повести работу таким образом, чтобы преступник, «свой» он или «чужой», оказался в наших сетях. Вот послушайте, что я вам порекомендую…
Долго говорил полковник, говорил спокойно и убедительно, а лейтенант только успевал записывать. Когда он вышел из кабинета начальника, его окружили сотрудники. «Что так долго держал тебя старик? Наверное, воспитывал?»
Полковник знал, что сотрудники линейного отдела между собой называли его «стариком». Да, ему действительно уже шел шестидесятый, но ни физически, ни духовно он не чувствовал себя старым. Работоспособность его была на удивление всем: как и раньше, он месяцами мог работать без выходных. Часто и ночью приходилось заниматься неотложными делами. И только когда ложился спать, чувствовал, что устал, что годы берут свое.
Вспомнился недавний разговор с врачом: «У вас все хорошо, если не считать возрастных изменений. Хотя до шестидесяти можно особенно не прислушиваться к разным болячкам, но потом надо уже и призадуматься…» Эти слова врача невольно порождали мысль о старости. Как-то промелькнула мысль о возможной скорой отставке, о жизни на пенсии. И он силился представить себя вне своих служебных обязанностей, и на душе сразу стало тяжело и неприятно. В это время раздался резкий звонок телефона.