Один старичок с густой седой бородой и с пожелтевшими от табака усами хитро улыбался:
— Знаем мы этих ветеринаров… Гляди, чего-нибудь да и наскребет с этих копыт!
Майор Заика обходительно обращался с конюхами. По внешнему виду он больше смахивал на ветеринара, чем на кадрового офицера органов. Сутулый, на отвислых губах улыбка, разговор всегда с шуткой. Вот только с дедом-бородачом он избегал разговора, потому что сразу понял: тот старик знает болезни лошадей лучше любого ветеринара. Одну лошадь за другой осматривал изо дня в день «ветеринар». Никто из конюхов, конечно, не знал, что в его портфеле лежал слепок следа лошади, обнаруженного вблизи сгоревших домов. И когда черед дошел до проверки копыт лошади по кличке Орлица, у майора так и заколотилось в груди сердце. Опытный его глаз сразу определил: слепок точно подходил к задним копытам этой лошади. Даже отломленный край подковы хорошо был виден на слепке.
«Гнедая, ведь ты, безусловно, знаешь причину пожара. Ох, если бы ты могла рассказать это нам!» Но лошадь спокойно смотрела влажными глазами на Заику и жевала траву…
— Ну, что же! — выйдя из конюшни, обратился Заика к бородатому старику, который был старшим конюхом. — Осмотрел я много лошадей, все они здоровые, видна ваша хозяйская рука. Содержите их прекрасно!
— И за то спасибочко, стараюсь… — Старик пошевелил своими усами, лукаво улыбаясь.
Завязался разговор. Вот тогда и выяснилось, что Орлица была закреплена для разъездов за бригадиром, дом которого сгорел.
— Я точно помню, — убеждал удрученный бригадир, — что в тот вечер у меня лошадь попросил Пантелей из кормодобывающей бригады.
— В какое время брал лошадь Пантелей?
— При закате солнца.
Заика разыскал Пантелея, им оказался коренастый, средних лет мужчина с загоревшим лицом.
— Да, я действительно брал лошадь у бригадира. Ездил посмотреть сено, — спокойно ответил он.
— Когда же вы с луга возвратились?
— Поздно вечером.
— Куда лошадь дели?
— У меня взял ее Федор.
— А вы куда пошли?
— Пошел домой. Когда увидел пожар, побежал туда…
— А сколько времени прошло от момента, когда вы отдали лошадь, до пожара?
— Сколько?.. Шел домой и увидел пожар. Наверное, с полчаса.
После беседы с Пантелеем Заика пригласил к себе в тесную комнату правления колхоза своего «старого» знакомого. Конюх зашел в комнату, снял фуражку, рукой расправил бороду и сказал:
— Так я и думал, что вы не ветеринар. Видно было: ваши руки не приспособлены для лошадей.
— Бывает, дедушка. А в общем у меня от вас нет секретов, хочу с вами побеседовать.
— Это можно, пожалуйста.
— Когда Орлица вернулась в конюшню в тот вечер?
— Да я вам хотел еще тогда рассказать, но вы были ветеринаром. Такое выдумали… Так вот, когда все то случилось, я оставил конюшню и побежал на пожар. А в лощине встретил Вислунка. Он вел лошадь. Когда я приблизился, он спрятался, было, за нее. Ну, я ведь его хорошо знаю.
— Это Федор Вислунок?
— Он. По уличному его прозвали Вислунок, а фамилия его Пуцько Федор.
— Спасибо, дедушка, важные сведения вы сообщили.
Рабочий день только начался, а в кабинете Косина уже было накурено. На столе стояла пепельница, наполненная окурками. Майор Заика стоял у окна. Посреди кабинета на стуле сидел Пуцько. Щеки на лице его запали, длинный нос покраснел, большие бесцветные глаза испуганно смотрели на Косина. В дрожащих руках Пуцько мял фуражку.
— Ваша настоящая фамилия?
— Товарищу майору я все рассказал, все, гражданин начальник, — заискивающе ответил Пуцько. — Виноват, каюсь, по глупости совершил поджог.
— Ну, а все же когда вы стали Пуцьком?
— Всегда им был, гражданин начальник.
— Нехорошо, что мне приходится напомнить неприятные моменты из вашей биографии, — сказал Косин, и Пуцько насторожился.
— Вот справка сельсовета из той местности, где вы раньше проживали… Захар Васильевич — это вы?
— Я, конечно, все это знают, — ответил Пуцько.
— Нет, не все. Сельсовет вот дальше сообщает, что не Пуцько, а Пуценко ваша фамилия. Маленькая разница, по существенная. Так вот Пуценко в 1932 году был раскулачен и выехал из села в неизвестном направлении. Вот какие дела! Что вы на это скажете?
Задержанный повесил голову и молчал.
— Молчаньем не отделаетесь. Кто вы, нам теперь известно. Расскажите же, что привело вас к преступлению?
— По глупости, товарищ начальник.
— Год или два тому назад вы загнали лошадь. Вам простили. Потому что наивно поверили вашим словам. Вы тоже тогда говорили правлению колхоза: «Простите, по глупости все это, больше не буду».
— Правильно, гражданин начальник.
— Полгода назад вы сожгли скирду соломы «по неосторожности». И вам опять поверили и простили, так?
— Простили, гражданин начальник.
— Неделю назад вы вывели из строя трактор, насыпав песку в картер. Вас поймали с поличным и решением правления колхоза материал этот передали в прокуратуру для привлечения вас к уголовной ответственности. Так?
Пуцько только нервно ерзал на стуле. Его бегающие глаза сузились.
— И вы, — продолжал Косин, — напоследок подожгли хаты трех членов правления колхоза! Вот доказательства. — И он показал на объемистую папку.
Задержанный привстал, глаза его округлились:
— Что же, ваша взяла… Но не думайте, что вы победили. Это мы еще посмотрим!
— Посмотрим! — сказал Косин, закрывая «Дело № 17».
Лейтенант Копийко
Очередное совещание участковых уполномоченных милиции было в разгаре. В темном, тесном, прокуренном и душном кабинете собралось человек тридцать народу. За письменным столом сидел полковник Гриценко — начальник райотдела.
За много лет работы в милиции он до тонкостей освоил несложные приемы руководства.
Назвав фамилию участкового, Гриценко обычно говорил:
— Ну, давай докладывай, что делаешь на своем участке!
Старший лейтенант Зубец подошел к столу. Откашлялся, привычным движением откинул со лба густую прядь волос, достал из кармана помятый блокнот, сделал глубокий вздох, как будто собираясь крикнуть во весь голос, и заговорил без передышки:
— У меня на участке сложилась острая оперативная обстановка: выявлено пять очагов самогоноварения. В двух очагах произведены аресты, на остальные наложены штрафы. Всего возбуждено шесть уголовных дел!
— Вот слышишь, Копийко, как нужно работать! — сказал начальник милиции. — А у тебя уже год нет оперативных показателей.
В углу кабинета из-за спин сидящих поднялся пожилой усатый мужчина в примятой форме.
— Да оно-то так, только, видите ли, какая штука… — прищурив глаза, начал издалека Копийко.
— Ну, объясни-ка, объясни, почему так плохо работаешь. Скажи, когда ты нам ум свой покажешь? — ехидничал начальник, явно собираясь на Копийко построить всю «политику» совещания.
— Так вот я и говорю: не нравится мне эта оперативная обстановка, о которой говорит Федор. Обнаружил какие-то там очаги… А у меня на участке «очагов» самогона еще с прошлого года нет. Правда, недавно бабка Феська из села Хомуты гнала самогон на поминки своего старика. Ну, я ее не трогал, пока она за упокой души пила. А потом собрал всех крестьян, поставил бабку перед ними, так она крестилась и божилась, что не будет больше гнать самогон. Так что ж, по-вашему, нужно уголовное дело на бабку заводить?
— Ты не крути мне с этой бабой. Почему нет оперативных показателей в работе?
— Так, товарищ начальник, ну хиба оця баба не оперативный показатель? Обсудили ее со всех сторон, и никто больше не гоне самогона. Ну, що с того, що Зубец два очага арестовал?
— Болтаешь, Копийко! При таком рассуждении мы не искореним самогона в районе!
Толстая шея начальника побагровела, а на крупном мясистом носу засеребрились капельки пота. Зубец стоял у стола, переминаясь с ноги на ногу, и не знал, молчать ли ему или продолжать доклад.
— Садись, Копийко, надоела мне твоя болтовня! Надо глубже разобраться с твоей работой и кончать!.. Иди на пенсию и там философствуй!
— А что со мной разбираться? Самогона на участке не найдете, профилактику провожу… — сказал Копийко, усаживаясь на стул.
— Продолжай, товарищ Зубец. С Копийко каши не сваришь.
Но не успел Зубец и слова произнести, как раздался звонок. Слушая сообщение, начальник милиции на глазах суровел.
— Звонили из сельсовета. В селе Липки ночью убили семью и хату подожгли, — сказал он. — Это на твоем участке, Копийко?
— Село Липки мое.
— Срочно выехать туда начальнику отделения уголовного розыска для расследования. Вижу, Копийко сам не разберется!
На второй день Гриценко докладывал по телефону:
— Да, да, мы уже раскрыли это преступление… Молодец Федоров, за одни сутки нашел убийцу и арестовал. Сейчас транспортирует его сюда. Подробности доложу, когда прибудет Федоров.
Переговорив с начальником управления, он откинулся в кресле и удовлетворенно улыбнулся. «Ах, и молодец этот Федоров! Таких бы мне побольше в уголовный розыск!»
А спустя два часа в кабинете уже был и сам именинник. Его молодое лицо заметно осунулось, но в глазах горели огоньки.
— Итак, делу конец, товарищ полковник, преступник уже в камере, — бодро сказал Федоров, усаживаясь на стул.
— Хвалю за оперативность!.. И кто же он?
— Местный житель, все его называют в селе дядько Грицько, по фамилии Бондарук.
— Признался или улики?
— Ажур полнейший — улики первый сорт. Во-первых, его видели соседи, когда сбежались на пожар. Он сделал вид, что тоже прибежал тушить. Во-вторых, у него оказались окровавленные руки и костюм. Ну и, в-третьих, мотивы убийства его изобличают.
— Какие же?
— Убитая вдова имела сына-подростка. Все в селе знают, что отцом этого мальчика является Бондарук. Вот вам и мотивы.
— Ну, а что же говорит арестованный?
— Да знаем мы их, играет роль невинного ягненка. Но ничего, утром он у меня заговорит. Я им как следует займусь!