— Какая сердечная недостаточность?
Не спрашиваю о какой-то там статистике, не беру во внимание повышенный тон. По хорошему счету мне бы уйти отсюда, но вопрос сам слетает с губ.
— Простая! Диагноз такой никогда не слышали? Так вот в книге прочитайте, может, что-то полезное найдете. А теперь на выход!
И сейчас я вроде должен обрадоваться, что вскоре окажусь дома, в своей кровати, вернусь в привычную атмосферу и покину это ужасное помещение, полностью пропахшее смертью.
Только какой-то червячок сомнений не дает покоя. Ноги хоть и несут меня все дальше и дальше от этого богом забытого места, но мысли то и дело возвращаются в больницу. Точнее в палату, где сейчас лежит одна маленькая брюнетка с пронзительными глазами и проблемами… не только с сердцем…
Глава 8. Осознание
«Пора перестать ждать неожиданных подарков от жизни, а самому делать жизнь» (с) Л.Н. Толстой
С раннего детства мама часто пыталась внушить простые истины. Что нужно уступать место старшим, быть галантным с девочками, жениться на мудрой женщине и растить красивых деток. Своих. А чужие? Они так и останутся чужими. У них есть свои родители, своя жизнь и своя судьба. Именно так считала мама до самой смерти.
И я верил ей. Верил в то, что детей нужно зачать самому, а не связывать жизнь с чужими, никому не нужными. У них же есть родители. Родственники. Близкие. Только мама не учла одного факта. Все это ложь.
Они брошены на произвол судьбы, свалились на плечи государства и нянечек, которым тоже не особо сдались. А жизнь гоняет их туда-сюда, пока не адаптируются.
С Евой мы больше не встречались. Я не заглядывал в больницу, оставив девчонку с тем поникшим взглядом один на один со своей проблемой, и она больше не напоминала о себе. Выписали, наверное. Она вернулась в свой дом. К друзьям.
К той самой женщине, которая отказывалась давать лекарства за непослушание…
Тот подслушанный разговор и ее слова об «отбросах» не давал покоя. Я не мог нормально писать картины, даже наброски не делал. «Хлоя» давно уже высохла, а я никак не нанесу следующий слой. Вместо этого открыл Мак и читал в интернете рассказы детдомовских воспитанников, об их образовании, адаптации и будущем. И информация меня совсем не радовала.
Раньше я лишь представлял, что может твориться за стенами государственных зданий, но никак не думал, что детей будут запирать в подвалах, насильно отправлять в психиатрическую больницу за непослушание, или того хуже — забить до смерти, а врачам из скорой приплатить за молчание.
Может, в больницу к ней прийти? Только зачем? Смысл? Что я там забыл? Черт! Эта девчонка не оставляет меня в покое! Почему в новом наброске вижу эти печальные глаза? Утомленные? Несчастные? Побитые жизнью? И кто в этом виноват? Судьба в лице определенных людей, или девчонка, которая осталась одна в этом мире?
Мы, живя по ту сторону от реальности, видим жизнь другими глазами. Не такими, как они. Как эти дети. Они тоже имеют право на существование, тоже хотят жить, как все. Те же шансы, те же права.
На следующий день все же собираюсь в больницу. Бессмысленно. Необдуманно. Плевать. Интересно, как она там? Эта наглая нахалка? Выписали или нет? Что ее ждет дальше? Как себя вести? Что я вообще тут забыл?
Но думать поздно — я уже вошел в палату.
— Привет.
Ева не спит, не лежит в позе умирающего лебедя, как в прошлый раз, да и к системе не подсоединена. Удивленно вскидывает глаза, когда я делаю шаг и закрываю за собой дверь.
— Ты как-то часто в моей жизни появляешься, — хмыкает девчонка.
— Мне уйти?
На мгновение глаза увеличиваются, голова на автомате качается из стороны в сторону. Глупышка. Ее реакция заставляет меня улыбнуться.
— Не переживай, я пошутил, — Ева почти незаметно расслабляется. — Я же тебе не отдал пакет…
— О, че принес? Что-то вкусненькое, да?
Смотрит на продукты таким взглядом, словно я заставил ее ждать. Долго причем, слишком долго. Вот наглая морда! Хотя теперь эта черта характера дает хоть какую-то ясность. Ведь она многого лишена в своем интернате, приюте. Как это вообще называют?
— Там фрукты, йогурты…
— Серьезно? — она вскидывает бровь. — Нашел, чем удивить.
— Ну если не будешь есть то… — хватаюсь за ручки пакета и хочу положить их обратно на колени, но ее маленькая ладонь перехватывает мои.
— Нет уж! Раз принес, оставь мне!
Девчонка с любопытством заглядывает в пакет, как достает оттуда яблоко и откусывает свежий плод. Маленькая капелька сока стекает с левого уголка полных губ. Глаза закрывает, когда откусывает снова. А потом открывает, показывая истинный блеск. И только сейчас, наблюдая за девчонкой, различаю цвет глаз. Светло-карий. Ближе к медовому, сверкающему на солнце.
Мы сидим. Молчим. Друг на друга смотрим. Чувствую себя неловко. Не в своей тарелке, что ли. Вспоминаю, чем закончился наш последний разговор. Что она говорила о своем покойном друге и о жизни в целом. Насилие, несправедливость, желание угробить этих детей.
А что делали с ней? Вряд ли одних лекарств лишали.
— Эй, ты че завис? — бодрый голос девчонки отрезвляет. Откусывает последний кусок яблока и кидает огрызок в урну около входа. Попадает точно в цель. — Ау! Слышишь меня?
— Слушай, тебе правда могут не дать лекарства?
— Ну, это обычное дело, если косячу, — отвечает обыденно, словно в этом ничего страшного нет.
— Вам берут и не дают положенные лекарства?
— Иногда денег не хватает, иногда внимания заведующей. Только она распределяет все между ребятами, а нас много.
То есть те истории правдивы… Ебаный рот!
— Это же ненормально.
— Добро пожаловать в мой мир, дяденька миллионер! — она разводит приветливо руками и наиграно улыбается. — Тебя ждет плесень, вонь и медные трубы.
— Нет, серьезно. Вас могут запереть в подвалах, избить и отправить в психушку? И это никак не будет караться?
Девчонка посмотрела на меня, как на сумасшедшего. Взметнула темные брови вверх. Даже челюсть отвисла. Нет, теперь я точно чувствую себя идиотом.
— Знаешь, я тоже об этом слышала, — говорит она с долей иронии.
— Я серьезно спрашиваю.
— А я серьезно отвечаю. Ты где эту хрень вычитал?
Если раньше я пытался ее отчитать, то сейчас мы поменялись ролями. Она смотрит на меня так укоризненно, как училка начальных классов. Осталось только ей очки нацепить и указку в руки взять.
— Ну…
— Баранки гну!
— За языком следи! — предупреждаю серьезно.
— Ладно, сорян. Просто ты чудак, — и улыбается, вытащив из пакета питьевой йогурт.
— Почему это?
— Какой нормальный человек будет ребенка в психбольницу отправлять? Знаешь, какой скандал будет? А потом разбирательства, суды. Это же прикроет лавочку жабы. Откуда она бабки тырить будет?
В этот момент мне успокоиться нужно, только это самое спокойствие никак не приходит.
— Слушай, где твои родители?
Она замолкает. Улыбка пропадает с ее лица. А пальцы пытаются скрепиться в замок, но получается так же хорошо, как и у меня читать правдивую информацию о детдомовцах.
— Отказались, — отвечает она тихо, вперив в меня свои большие глаза.
— Вот так просто?
— Ну да.
Снова эта легкость в ее голосе, снова безмятежность. Почему такие вещи произносятся так просто? Словно в этом нет ничего странного или необычного.
— Как родные люди могли отказаться?
— Не родные, приемные, — поясняет Ева. — Они взяли меня из приюта, а через полгода вернули обратно, потому что меня ударил один козел в школе, и я сдачу дала. Им не нужна дочь-диктатор.
— А что с твоими настоящими родителями?
— Не знаю. В личном деле написано, что они умерли, когда я была маленькая, но я их совсем не помню.
Вот и дилемма. Я недавно хотел создать семью, а у нее этой семьи как таковой нет.
— И как ты живешь?
— Ты так говоришь, как будто я инопланетянин с космоса. Отсутствие родителей это не конец света. Жила как-то без них, и сейчас проживу, — отмахивается девчонка, глядя на бутылку йогурта. Рассматривает картинку спелого яблока и груши, словно никогда в руках не держала.
А я вижу, как легко подрагивают ее руки, как глаза не двигаясь, смотрят на упаковку. И сама она толком не шевелится, лишь глубоко вздыхает и выдыхает воздух.
Как бы она не отрицала, факт остается фактом. Все видно невооруженным взглядом. Даже мне — постороннему человеку, который встречает девчонку третий раз в жизни. Но при этом создается впечатление, что встреч до этого было больше. Чаще. Плодотворнее. Будто в другой жизни виделись.
Сидели так же друг напротив друга и рассказывали о своей судьбе. Она так же смотрела на меня то укоризненно, то отчаянно, то с любопытством, так же облизывала пальцы, когда пролила немного йогурта. Ребенок. Такой еще ребенок.
Создается впечатление, что именно этот ребенок, переживший больше, чем обычный взрослый человек, искренне, без желания «быть в теме», скажет в любой сложной ситуации: «Я тебя понимаю».
И в моей тоже…
— А я бесплоден, — легко выпаливаю новость, которая однажды повергла меня в шок.
И мы снова долгое время молчим. Ева резко прекращает пить йогурт, закрывает крышкой бутылку и, внимательно взглянув на меня, произносит:
— Абсолютно бесплодных не бывает.
— Бывает, как видишь.
— Есть же другие варианты?
— Лечение. Но вряд ли это принесет какие-то плоды.
— Серьезно? — снова выгибает бровь и смотрит на меня, как на умалишенного. — Это говорит известный художник, который с самых низов карабкался на вершину вашего гребаного олимпа?
— Тебе не понять.
— Слушай, мы уже это проходили. Не бывает безнадежных случаев. Либо ты борешься за эту возможность, либо тебя устраивает, что в обойме только холостые…
— Ева!
— А что? — вопит она. — Думаешь, я не знаю о пестиках и тычинах? Мы это в девятом классе проходили. Проблему лучше решай!
Решать? А что тут можно решить? Любимая женщина бросила и быстро нашла замену, а страшный диагноз вряд ли что-то изменит. Я ничего не смогу с этим поделать. Может, со временем перестану «стрелять холостыми», но сильно сомневаюсь, что из этого лечения что-то получится. Может, попытаться?