— Говорят, здесь когда-то была тайная квартира Эйфеля, — рассказывает Олег, разорвав наш поцелуй. Он с любопытством оглядывает красоты Парижа. Там и правда есть на что посмотреть, но мой взгляд не отрывается от аристократического профиля моего мужчины. Только моего и ничьего больше.
— Тут хорошо было бы жить.
Хотя нет, вру! Вряд ли я бы согласилась жить здесь без своего мужчины. А еще эти ветра, зимние морозы. Не Россия, конечно, но сами представьте, каково это — жить на высоте триста метров. Устанешь спускаться и подниматься каждый день, даже на лифте.
— Наша квартира тебе не нравится? — интересуется он.
— Без тебя она будет уже не той.
— А какой?
— Пустой.
Как моя жизнь до его появления…
— Олеж?
— М?
От его мычания в голову передается легкая вибрация, вызывающая табун мурашек по позвоночнику. Словно он только что промурлыкал. А! Все влюбленные такие идиотки, раз обращают внимание на всякие мелочи и влюбляются в них?
— Мы ведь никогда с тобой не расстанемся?
Недолго помолчав, он отвечает:
— Никогда, даже если пройдут сотни лет.
И я верю ему. Верю, как маленькая наивная девчонка, у которой в голове лишь сахарная вата, в воспоминаниях — беззаботное детство, а в сердце — любящие родители. Когда я таковой стала? Не знаю. Наверное, с появлением этого человека в моей жизни. Олег никогда не давал повода усомниться в себе, никогда не обманывал, не врал, не увиливал от ответа. Говорил все прямо, как есть, даже если эта правда оказывалась горькой.
Он никогда не предаст мое доверие, никогда не сделает что-то мне во вред, не воспользуется моим статусом для получения льгот или той же квартиры, которая мне так и не достанется.
Мы всегда будем друг у друга, потому что Олег так сказал. А я сделаю все возможное, чтобы эти слова не были пустым звуком.
Глава 26. Счастливые будни
В мире все изменчиво. Меняется погода, меняется природа. Листья деревьев со временем желтеют, коричневеют, а затем и вовсе опадают. На голые деревья ложится снег, тает вместе с весенним дождем. К началу мая они снова распускаются, радуют нас своей зеленой. И так по кругу. По определенно заданному жизненному циклу.
Но это неважно, ведь со временем меняется не только природа. Меняются люди. И я в том числе. Возможно, понимание, что жизнь бесповоротно изменилась благодаря одной детдомовской девчонке, не так быстро приходит в голову. Однако сейчас оно стойко сидит внутри. Уверенно.
Никогда не чувствовал себя настолько живым, наполненным какой-то странной энергией. Даже в этот хмурый день, когда погода совсем не радует. Холод, слякоть, ветер.
А ведь примерно год назад и началась новая жизнь…
— Ну что, Олег Дмитриевич, прогресс есть, — произносит Эльвира Викторовна — та самая женщина, которая когда-то поставила страшный диагноз.
— Насколько?
— Не на много, к сожалению. Шансы выросли на пару процентов, сейчас у вас вряд ли получится зачать ребенка. Придется еще пройти курс лечения.
Если честно, я пришел сюда только потому, что на этом настояла Ева. Мол, мое здоровье не шутки, вдруг какие-то изменения, груз ответственности сниму. Видимо, до полного «выздоровления» много времени должно пройти. Как там врачиха говорила? Несколько лет? Да срать я на них хотел.
Когда-то я перешагнул порог этого здания только ради того, чтобы доказать Яне способность к зачатию, а сейчас не нужно ничего доказывать. Заводить потомство я не спешу, Ева принимает меня таким, какой есть, да и вообще рано в ее возрасте думать о детях, сама недавно была ребенком с мыслями взрослого.
— Вот, Олег Дмитриевич, — женщина протягивает рецепт. — Все то же самое, что и раньше. Соблюдайте ЗОЖ, это повысит вероятность удачного зачатия.
Лучше бы сразу сказала, что ее нет. Она повысилась всего на два процента, судя по анализам, а это мало что значит. С тринадцати до пятнадцати. Если бы я был в состоянии оплодотворять яйцеклетки, то Яна ходила уже беременная, а у Евы проявились бы первые признаки. Но ни того, ни другого не наблюдалось.
— И не забывайте предохраняться, если не желаете…
— Да понял я!
— Вижу. А потом жены вот таких, как вы, на аборт ко мне приходят!
— Я все понял, Эльвира Викторовна, — лишний раз пытаюсь успокоить женщину, однако мы оба понимаем, что я ни хрена не послушаюсь.
Она лишь нахмурила тяжелые брови, а затем продолжила писать что-то в карточке. На этом и распрощались.
Кто-то сейчас скажет, что мы не вечные. Я часто слышу от знакомых, что дети — цветы жизни. Без них жизнь не так мила, не так прекрасна, в старости некому будет принести стакан воды, если не зачать вовремя. Но эти стервятники ошибаются. Вон, Эдгар до сих пор не нашел постоянную женщину, а мне есть к кому обратиться. Кстати, за этим кем-то надо заехать.
Попадаю в пробку на Ярославке, подъезжаю только через полчаса после окончания пар. Отправляю сообщение о своем приезде, жду, когда выйдет Ева.
Скучал. Целый день без нее сплошное мучение, особенно в клинике на этих дурацких анализах. Сессия она такая, всех заставляет нервничать, в том числе людей не причастных к ней. Целым днями Ева либо учила материал, либо торчала в университете. Пока что ниже «отлично» в зачетке не стояло.
Смотрю на парадный выход, вижу знакомую фигурку в светлом пальто. На пустынном крыльце моя малышка появляется не одна, а с каким-то парнем в темной шапке. И смотрит на нее снизу вверх из-за роста. Улыбается, как болван, которого по голове битой стукнули. Эй, придурок, какого хрена ты ее обнимаешь? Ну ка лапы убрал! А ты зачем позволила себя лапать? Меня мало?
Желание подойти и отшвырнуть этого молокососа возросло в разы, я уже коснулся ручки двери, однако Ева уже бежала к машине, сияя медовыми глазами.
— Ну что, как поживает мой знаменитый художник? — спрашивает малышка, смахнув с макушки маленькие снежинки. — Закончил свою тайную картину?
Это она о «Хлое», которую я отказывался показывать кому-либо. Только Эдгару набросок год назад кидал, и то сомневаюсь, что он об этом помнит.
— Это что за перец?
— Ты про Валеру? — она удивленно на меня уставилась. — Мой одногруппник. Я же рассказывала тебе, забыл?
Не забыл, что ты общаешься лишь с одним парнем из группы. Не забыл его имя, даже в социальных сетях у тебя в друзьях нашел и узнал эту смазливую мордаху. Но разве от этого стало легче?
— Почему этот друг лапает тебя?
— Ты чего, Олеж? — голос Евы становится серьезным, а через пару секунд на губах расплывается улыбка. — Погоди, ты что, ревнуешь?
— Нет! Просто если этот придурок будет тебя так тискать, я его по морде лица затискаю!
— Ревнуешь, ревнуешь! — воскликнула малышка, и потянула меня за ворот пальто. Теперь наши лица близко, ее глаза тоже смеются, радужки светятся от… счастья, наверное. Только что счастливого в моей ревности? Этот придурок лапал ее, когда это позволено лишь мне! Никто не имеет право ее обнимать вот так! Никто! — Блин, это так мило!
— Очень.
— Ну не бузи! — проводит холодной ладошкой по щетине. — Мы просто друзья. С Мишей мы так же общались, а он с другой встречался, и ничего страшного не произошло.
— Да конечно.
Эта ситуация откровенно злит. И тот нахал злит и поведение Евы тоже. Неужели она не видит, как этот придурок стелился перед ней? И чего он вообще там делал? У них давно закончилась консультация, ни одного студента на лестнице не видно, кроме этих двоих…
— Хочешь, я не буду с ним общаться? — она больше не улыбается, смотрит внимательно бронзовым блеском в больших глазах-блюдцах. Только у меня в голове другие мысли. Те, которые пытался заглушить некоторое время назад.
И сейчас глушу…
— Просто общайся поменьше.
— Ради тебя все то угодно.
Ее прохладные, покрасневшие на морозе губы касаются сначала щеки, затем моих губ, а я подхватываю эту игру, срывая нам обоим крыши к хренам. Держу за затылок, чтобы не ускакала никуда и не прервала в самый неожиданный момент. Пересаживаю ее к себе на колени, точнее она сама пересаживается, как только я дотягиваюсь до ее бедер. В платье пришла, в сапожках на каблуках. Оно задирается все выше, обнажая черную линию кружева…
Блядь! Тормози, Олег!
— Эй! — Ева возмущенно надувает губы.
— Дома, ладно?
— Зануда ты…
Этот зануда тебе жизнь спасает. Не дай бог кто-то увидит, беды не миновать. Тебя из универа могут исключить за секс на территории, а меня… загнобит общество за совращение малолетних. Хотя это меня мало беспокоит, когда рядом моя девочка.
После того, как мы признались друг другу в чувствах, я ощутил какую-то легкость в душе. В наших телах. В сердцах. Проще как-то стало. Теперь я не просыпаюсь с чувством вины за свои гнилые мысли, не думаю, с кем бы заглушить стояк, представляя перед собой мою малышку.
А сердце наполняется каким-то странным чувством, когда ее глаза светятся янтарным блеском, и когда губы растягиваются в теплой улыбке.
Первым делом едем в клинику. Еве тоже предстоял осмотр. Анализы такие же, без изменений, угрозе жизни нет. Приступов не было, но доктор настоятельно рекомендовала проходить обследование каждый месяц, чтобы быть на чеку. Не знаю, к чему она это сказала, раз Ева в полном порядке, но эти слова я запомнил.
Мы заказали ужин в ресторане и поехали домой. Ева и так утомилась после похода по врачам и университета. Да и я устал. Переступаем порог дома и переодеваемся в домашнюю одежду. Я больше не зацикливаюсь на том, что нужно надеть футболку или майку, чтобы не смущать Еву, да и она больше не мучается с этим вопросом — стоит передо мной в одной рубашке, причем моей.
— Хочешь, покажу тебе кое-что? — интересуюсь, глядя на ее чуть уставшую мордашку.
— Давай.
На самом деле я долго думал, стоит показывать ей «Хлою» или нет. Заключительный слой вряд ли высох, стоило нанести последний штрих, я увидел в ней знакомые черты. Черты моей малышки. Чуть приподнятые уголки насыщенных алых губ, прямые брови вразлет. И блеск в карих глазах. Больше янтарно-золотистых. Сомневаюсь, что мне удалось передать правильный оттенок. У Евы они разные. Шоколадные, когда злится, медовые, когда настроение на высоте, и янтарно-золотистые, когда лежит подо мной и сгорает от пылкой страсти.