Мысленно хочется ударить кулаком по стеклу и закричать: «Спасите ее немедленно!» Но бесполезно. Деньги не помогут, сколько бы я ни внес, в какие бы долги ни влезал, какие бы кредиты ни брал. Сколько бы ни смотрел на потолок, мысленно умоляя вернуть мою девочку к жизни. Я ничего не смогу сделать.
И они не смогли…
— Время смерти двенадцать пятьдесят восемь, — произносит Эльвира Викторовна, глядя на настенные часы. Поднимает глаза на меня и смотрит с… сожалением, что ли. С жалостью. На мою руку глядит, которую я в это время держал на окне. Не отрывал от запотевшего стекла, пока мою малышку пытались спасти.
Пока надежда не умерла. И теперь она ушла вместе с ней… с ее потухшими глазами, в которых больше никогда не засветятся озорные огоньки.
“Я всегда буду любить тебя, Олежа, как бы далеко ты ни находился”.
Что же я с вами сделал? Что же натворил? Почему оставил тебя? Почему послушался и уехал, когда ты во мне так нуждалась?
Удар.
Не чувствую боли в руке.
Еще удар.
Трясется стекло.
Удар. Удар. Снова и снова, пока на стекле не остаются красные подтеки.
— Блядь! Блядь! Блядь!
Я не смог ее спасти! Не смог!
Прости, любимая. Прости, что оставил, что не поддерживал тебя все эти месяцы. Тебе было тяжело, знаю. Ты пошла на огромный риск. Снова. Пошла на этот шаг, чтобы родить ребенка. И умерла…
Как маленький ребенок, продолжаю стучать по стеклу и… плакать. От боли в душе, которую сжигают в данную минуту. Которая сгорела дотла в один миг, когда искры из Евиных глаз потухли раз и навсегда.
Никто не пытается остановить, чтобы, не дай бог, не разбил стекло, никто не обращает внимания. Остаюсь в полном одиночестве в этом гребаном предбаннике. Один на один со своим горем.
Почти.
— Олег Дмитриевич, держите, — ко мне подходит Эльвира Викторовна с маленьким свертком. — Девочка. Так понимаю, ваша.
В руках врача спеленатый ребенок. Совсем крошечный, поменьше, чем Марк, когда я увидел его впервые. Малышка смотрит в разные стороны, но только через несколько секунд фокусирует взгляд на мне, когда я беру ее на руки. Глаза темные, мутноватые. Цвет еще неясен, но я уже знаю, чьи они.
Евины…
Ты всегда останешься моей любовью, моим страданием. Моей болью. Той, кто в один прекрасный день оживила меня, а через некоторое время разрушила.
Раз-раз. Меня слышно? Конечно, слышно. Микрофон в мыслях не нужен. Итак, на чем я остановился? Не помню, если честно. Тогда начнем с самого начала.
Меня зовут Олег Соломонов. Я знаменитый художник, и мне сегодня исполняется тридцать пять лет. Знаете, похоже на приветствие в клубе анонимных алкоголиков, но, судя по состоянию, в котором я нахожусь, лучше бы запил, нежели жил так, как сейчас.
Моя жизнь остановилась в тот момент, когда я потерял самого дорогого человека на свете. Ту, кого любил всем сердцем и всей душой.
Ту, кто не прожил миллиард секунд, в отличие от меня…
Я всегда буду помнить ее медовые глаза, которые при свете солнца загорались блеском, буду помнить шелковистые длинные волосы, гладкую кожу, особенно после душа. Буду помнить от макушки до пят. Каждую черточку на идеальном миловидном лице, каждую родинку, все шрамы на спине, которые убрали давным-давно. И наше знакомство тоже. Оно так сильно отложилось в памяти, что вывести невозможно.
Знаю, Ева всегда будет со мной. В моем сердце, в моей душе и в глазах нашей дочери. В таких же медовых и блестящих, как у мамы. Сейчас она смотрит на меня, улыбается еще беззубым ротиком. Широко-широко.
Она никогда не узнает о своем появлении на свет, о том, что в день ее рождения хотел застрелиться. Не узнает, почему у ее мамы не темные волосы, как у нее самой, а светлые, почему чужие руки укачивают перед сном, а родные никогда не коснутся ее. И меня.
Никогда не узнает, каково это терять самого близкого на свете человека и жить с ранами на сердце.
С ранами, которые не заживают даже спустя миллиарды секунд…
Глава 41. Ева, живи
Ебаный рот!
Ева мертва! Она умерла! Вашу ж мать!
Нет! Я не мог ее потерять! Нет! Нет!
Почему я в палате? Почему не рядом с ней? А где ребенок? Где маленькая Ева? Куда они ее дели? Только не говорите, что и у нее проблемы со здоровьем начались! Не переживу этого!
В голове так много вопросов, но ответы на них найти не могу. Тело реагирует быстрее, чем разум. Выбегаю из палаты, направляюсь к медсестре у стойки регистрации. Хочет уйти, но я не позволяю, чуть ли не накинувшись на нее.
— Скажите, где мой ребенок?
— Какой ребенок? — молодая девушка ошарашенно оглядывает меня как пациента из психиатрии.
— Ева Германова.
— А! Сердечница? В третьей операционной, готовят к операции.
— К какой? — теперь моя очередь удивляться, потому что я ни хрена не понимаю. Она же умерла у меня на глазах. Умерла, оставив мне ребенка. И я спрашивал именно о малышке, а не о…
Так, стоп!
— Кесарево сечение. Подождите в коридоре, через час проведаете пациентку.
Не верю. Ни единому слову не верю. Она несет какую-то херню! Ахинею! Да как хотите называйте, но эта женщина меня обманывает! В третьей операционной, значит?
— Вы куда? — кричит вдогонку девушка, но я, не оборачиваясь, иду по знакомому пути, в знакомую операционную, где когда-то решалась жизнь моих девочек. Неоднократно. Если она снова умрет, я этого не переживу.
Хотя нет, не иду — бегу. Как можно быстрее, чтобы успеть. Чтобы убедиться, что моя надежда не умерла. Что медсестра не решила поиграть со скорбящим человеком и сказала правду.
Что те эмоции — просто сон…
— Ева! — влетаю в предбанник, где два врача в халатах моют руки, глядя на меня удивленно. Срать на них хотел, там за стеклом кто-то есть. — Ева! Где она? — ногой толкаю дверь напротив, вдыхая приторно-холодный воздух операционной.
— Вы с ума сошли? Вам нельзя сюда! — различаю стальной голос Эльвиры Викторовны, которая стоит около моей девочки в полной экипировке, загораживая ее.
— Где Ева?
— Олег Дмитриевич! У нас идет операция! Выйдите немедленно!
— Я забираю ее! Не отдам, ясно! — хочу зайти уже в саму операционную, а не стоять на месте, но мне загораживают путь.
— Вы хотите забрать вашу подопечную с раскрытым брюхом? Выйдите, иначе охрану вызову!
— Олежа… — едва слышно шепчет родной голос. По которому я так соскучился. Мелодичный, тонкий.
Чуть отклоняюсь в сторону и вижу лицо моей девочки. Счастливое, с искрящимися глазами. Моя девочка. Моя маленькая. Боже, она жива!
Она жива…
Не чувствую, как меня удерживают за плечи, и как один кивок Эльвиры Викторовны останавливает санитаров от того, чтобы вывести меня отсюда как преступника.
— Выйдите и не мешайте проводить операцию! — повышенный голос врачихи отрезвляет и заставляет поддаться указаниям.
Встаю, как и в прошлый раз, напротив окна в предбаннике. Другие сотрудники заходят в операционную и присоединяются к операции, но я не смотрю на них. Никуда не смотрю, кроме моей малышки.
Дежавю. Ощущение, что проходил через все это. Через этот взгляд, через волнение и мольбу о спасении Евы. О том, чтобы никто не пострадал, чтобы ребенок остался жив.
И чтобы мы не расстались, когда только-только вернули друг друга…
Не знаю, что вчера было, — сон или реальность. Сейчас реальность или сон? Я совсем запутался, ничего не понимаю. Все так же гляжу на улыбающуюся девочку, лежащую пластом на операционном столе, на врачей, выполняющих свою работу. Вслушиваюсь в тихую речь, в сигналы аппаратов.
И всеми силами надеюсь, что не произойдет то же самое, что и в прошлый раз…
— Пульс падает! Вытаскиваем!
Но все повторяется с точностью как в том сне. Как вчера, когда из глаз любимой уходила жизнь… Она уходит и сейчас… Нет! Только не это!
— Ева! — в этот раз не стою на месте, бегу снова к двери. — Ева! Не умирай!
— Уберите отсюда этого ненормального!
— Не хочу! Отпустите! Ева! Ева!
Чувствую сопротивление. Кто-то хватает за руки, уводит из операционной, из самого предбанника. Но я не сдаюсь. Пытаюсь вырваться. Не могу сидеть тут. Не могу находиться в холодном коридоре, пока там, за стеной, повторяется самый страшный кошмар в моей жизни.
— Верните мне Еву! Верните!
— Блин, он опять забежит. Связывай.
Эй! Какой связывай! Охренели, что ли? Где моя малышка? Оставьте меня, блядь!
Однако я проигрываю троим мужчинам и сижу сейчас в этом дурацком коридоре, на тех же лавочках, что и год назад, со связанными за спиной руками. Бинтами. Они вроде хрупкие, но что-то не особо поддаются моему сопротивлению, как бы ни старался. Сука! Ева! Если она умрет, я засужу этих уебков за все! Только попробуйте не вернуть мою девочку живой и невредимой!
Ничего не остается кроме ожидания. Считаю секунды, минуты. Время длится вечность. Казалось, прошло несколько часов, прежде чем из операционной кто-то вышел. Вырываться из оков бесполезно — слишком сильно затянули. А внутри все бушует, разгорается, взрывается подобно бомбе.
С ума схожу после недавнего кошмара. После того, как она однажды умерла. Как из ее глаз ушла жизнь и больше не вернулась. Блядь!
Как она? Где она? Она не может умереть. Снова. Как все. Я не могу остаться один с… ребенком? Блядь, Ева, живи! Я не выдержу без тебя! Живи, поняла меня? Живи!
— Ну что, успокоились, Олег Дмитриевич? — надо мной появляется Эльвира Викторовна. Без перчаток. С опущенной маской. И усталостью на возрастном лице.
Где Ева? Что с ней?
— Да жива она, жива, успокойтесь! У вас сильная девочка, вцепилась за жизнь как ненормальная.
Боже… Она жива. Моя малышка жива.
Большой и громкий выдох тут же выходит из легких.
— Я могу ее увидеть?
— Можете. И ее, и ребенка. Но при условии, что не будете играть в психа, как во время операции. Вы вообще понимаете, что чуть не сорвали мне работу? Она из-за вас умереть могла!