Перед тем как отправиться на встречу с Надей, Григорий первым делом навестил скупщика – Семена Михайловича. Предложить ему было абсолютно нечего, да и светиться перед ним было опасно, он наверняка появится на поминках и сразу узнает его. Поэтому Григорий, разыскав его каморку в бывшем комбинате бытовых услуг, попытался увидеть его через стеклянную прозрачную дверь, густо облепленную датчиками охранной сигнализации. Он несколько раз прошелся мимо двери, бросая взгляд на темную фигурку за прилавком, ему удалось даже сделать снимок, увеличив который растягиванием на экране телефона получил довольно-таки подробный портрет. Отвратительный старик. Глаза умные, но и только. Все остальное не внушало симпатии. Дряблая кожа, нос висит унылой коричневой пористой грушей, спускаясь почти до губ. Да и губы какие-то темные, страшные, словно он выпил чернил. Просто замечательный жених для красавицы Нади.
Остаток дня до вечера Григорий провел в доме Гурвича за беседой. Старого следователя интересовало многое из Гришиной практики. Он расспрашивал о каких-то своих знакомых столичных следователях, о которых Григорий никогда не слышал, рассказывал какие-то свои истории и постоянно пытался заглянуть в тот темный колодец, наполненный тайнами, которые Григорий не рассказал бы ему и под пытками. Пусть он знает то главное, ради чего Григорий приехал. Детали и подробности ему знать совершенно ни к чему. Да и опасно все это. Для всех.
– Вот ведь подфартило этой домработнице Кате. Варила себе щи для своего хозяина, пылесосила и на тебе – стала наследницей такого огромного состояния! А ты уверен, что там с документами все в порядке?
– На сто процентов. Я хорошо знаком с нотариусом, он честнейший человек, такие среди этой братии встречаются довольно редко. Поливанов давно с ним работает… работал. А поскольку я вел его арбитражные дела, причем речь шла о крупных земельных участках, стоящих миллионы рублей…
– В Подмосковье, я так понимаю?
– Да, конечно. Так вот, все документы всегда были чистыми, в том что касалось нотариальной заверки.
– А о чем тогда спорили господа-бизнесмены?
– Когда начиналось строительство, вдруг вылезали какие-то подложные документы о том, что земля якобы принадлежит либо государству, либо другой компании. Вы не представляете себе, сколько подложных документов, фальшивок мне пришлось держать в руках! А сколько уважаемых вроде бы людей, серьезных чиновников оказывались замешанными в сложных схемах по изъятию земли! Ведь земля под Москвой – на вес золота. Но вот за что я уважаю Поливанова, он всегда действовал с помощью исключительно юридических инструментов, никогда не прибегал к физическому устранению своих врагов. Именно врагов!
– Ну, это сейчас все они попритихли, отмыли награбленные деньжата, отжатые у старой гвардии заводы и фабрики, надели костюмы с галстуками и стали типа чистыми и порядочными. Вот и тебе тоже твой Поливанов пустил пыль в глаза, мол, все-то у него чисто и прозрачно. А копни его прошлое, такая гниль да скелеты повылазят, не приведи Господь!
– Может, и так, – не стал с ним спорить Григорий. – Ведь где-то он добыл свой первый капитал!
– Да кровью омыты эти его деньги, уж я-то знаю! – зло отмахнулся от каких-то своих воспоминаний Гурвич. – Сколько мне пришлось гоняться за такими вот Поливановыми!
– Это здесь, в тихом Михайловске?
– Нет, конечно. По области работали, вообще тогда не спали! А что в городе творилось! Про уральскую мафию не слыхал? То-то и оно! В Екатеринбурге прямо средь бела дня из автоматов расстреливали людей! Ты думаешь, откуда взялись заказные убийства? Отсюда все и началось… Вспоминать страшно. Ты молодой еще, да к тому же москвич, наших дел не знаешь. А я тебе так скажу, до сих пор здесь, на этой земле, правят две группировки. – Гурвич перешел на нервный шепот, словно его мог кто-то услышать. – Так называемый «Центр» и «Уралмаш»…
Григорий слушал старого следователя и думал о том, что было бы, расскажи он ему всю правду о Поливанове и обо всем, что с ним и его семьей связано. Поверил бы? Или расхохотался, как если бы ему рассказали, что одной из столичных группировок руководил детсадовский ребенок. Да, примерно так все это и выглядело бы. Или вообще посчитал бы Григория полным идиотом, неврастеником-параноиком.
– …начинали с мелких валютных операций, потом пошли кооперативы плюс рэкет, обложили всех, чуть ли не бабушек, торгующих семечками, ну а потом уже через эти же подставные кооперативы развернули торговлю цветным металлом. И так у них это все хорошо было организовано! Своих людей внедряли аж в Управление внешнеэкономических связей. Грамотные стали, сволочи, все знали и о квотах и лицензиях, да и списочек у них имелся тех предприятий, что торговали за границей, как и об объемах сделок, знали, с кого трясти и сколько!
Григорий задремал, уютно устроившись в кресле, под разговор Гурвича. Часы тикали, кот на коленях хозяина издавал мягкое счастливое урчанье, а перед мысленным взором то и дело появлялось нежное лицо с рыжеватыми бровями вразлет, синими глазами и темными, словно перчинки, веснушками… Григорий, с тех пор как в его жизни появилась тень Нади, то и дело вспоминал «Машеньку» Набокова и то, чем закончился этот нежный роман о предчувствии разочарования. А что, если и Надя изменилась с тех самых пор, и вместо девчонки, образ которой запал в душу вместе с запахом речной воды и ромашек, он увидит опустившуюся растолстевшую девку, готовую на все ради того, чтобы только ее вытащили из долговой ямы?
– Тебе пора.
Он открыл глаза. Все никак не мог привыкнуть, что он поселился в этом старом, прогретом солнцем и сладко пахнувшем горячим деревом и яблоками, что рассыпаны в сенях на панцирной кровати, доме. И где его московская квартира со сверкающим гладким полом, огромными, до пола, высокими окнами, широкой кроватью с льняными простынями и удобными подушками?
Но не это тревожило его время от времени, когда ему казалось, что Гурвич как-то странно смотрит на него: правильно ли он сделал, что доверился ему? Да, он узнал о нем все, что только возможно, и информация свидетельствовала о том, что ему можно доверять. Что мужик – настоящий, с чистой душой. Но все равно – мент! Вернее, следователь. К тому же даже он в свои молодые годы знает, как людей меняет время, и не всегда в лучшую сторону. Порой калечит души, делает их черствыми и злыми. А что, если Гурвич обманет Григория, подставит, заманит в ловушку? Хотя… Зачем ему это нужно?
– Петр Родионович… – Он открыл глаза и теперь смотрел на него так, как смотрят, когда чувствуют приближающуюся боль.
– Чего тебе? Ты так храпел, я думал, дом развалится! Кормить тебя не буду – на поминках поешь. Только много не пей. А лучше и вовсе не пить. И зыркай там глазами. Смотри в оба. Ну и не подпускай Семена к ней, у тебя вон как много денег, сам все заплати. Придумай что-нибудь. Ну, мы с тобой это уже обговорили. Пусть пожалеет тебя, бандита со смазливой рожей. Пусть влюбится в тебя, тогда и весь план сложится. И не смотри на меня так, как если бы пожалел, что все рассказал. Помогу тебе и не сдам. Веришь, и денег бы не взял, да суставы болят, сил нет. А еще… я тебе просто не говорил, не хотел. У меня внучка в городе, нюхает всякую дрянь. Связалась не с тем человеком, подсела на эту гадость. Хочу ее в клинику определить. Поэтому деньги взял, понял? Не себе.
– Да вылечим мы вашу внучку! – воскликнул Григорий, почувствовав, как сердце его наполняется теплом к этому старику. Надо же, рассказал про свою беду. Значит, и дети есть, ну, может, дочь или сын. И в семье беда. Поделился с ним, а это кое-что да значит.
– Ладно, иди уже. Да смотри там, сам не проколись. И сумку, сумку не забудь! Без нее у тебя как бы и легенды нет, понял? Пусть все будет по-настоящему. Да, вот еще что… Они могут быть уже здесь. Будь внимателен, очень внимателен, смотри вокруг, следи, что она пьет, чем дышит…
– Скажете тоже!
– У нас-то тихо, а вот в городе газ в квартиры пускают, потихоньку, чтобы жильцы медленно умирали… Ты почитай наши местные газеты…
– Хорошо, спасибо!
– Пока, москвич.
Она была прекрасна, его Надя. И если бы не поминальный обед, не эти постные физиономии непонятных людей, которые валом валили в квартиру, и не общее настроение какой-то траурно-циничной печали, с которой поедалась кутья и селедка, да не чрезмерно скромная Надина одежда, то он снова увидел бы перед собой ту девочку, в которую влюбился тогда, в другой жизни. Или нет. Дело даже не в траурных декорациях и запахе щей и старости, нет. Если бы Надя просто улыбнулась, вот тогда бы она превратилась в ту, прежнюю, девчонку, смотрящую из-под сложенной козырьком ладошки на залитую закатным солнцем конскую гриву…
Он вошел вместе с группой каких-то пожилых женщин, и ему повезло, он занял место рядом с Надей. Она сидела с рассеянным видом, разглядывая вновь пришедших, щурилась, как если бы пыталась их вспомнить.
– Очень вкусные щи, – сказал он, склонившись к ней, прямо на ухо.
Она отшатнулась от него, посмотрела испуганно.
– Со мной что-то не так?
– У вас нос в сахарной пудре.
И зачем он это сказал? Просто так. Он часто говорил знакомым женщинам, что у них нос в сахарной пудре. Так забавно было потом наблюдать за ними. Может, и не смешно, но именно пудра – проверенная шутка – и поможет им познакомиться.
– Что? – Она смотрела на него, и, быть может, ему показалось, но словно что-то зацепило ее взгляд. Может, все-таки начала его узнавать?
– Я пошутил. Извините. – Он тотчас сделался серьезным, хотя самого почему-то разбирало от смеха. Должно быть, это нервы. – Веду себя как идиот. Но я не понимаю, почему все сидят с такими физиономиями? Ведь никто не грустит. Никто не знал так хорошо вашу маму, как я.
– Что-о-о? А вы кто? С работы?
– Нет, я лежал с ней в одном отделении, в больнице. Чудесная была женщина, очень любила жизнь. Мы с ней часто подолгу беседовали.