– Он просто одинокий мужчина, в годах, которого окрутила молодая красивая и очень хваткая девица. Конечно, он ее проверял, я это знаю точно, но ее биография чиста, ничего официально крамольного она не совершала. Да разве ему могло прийти в голову, кто она такая на самом деле?! У нее лицо настоящего ангела! Да я могу тебе показать ее фото!
Григорий открыл телефон, нашел папку с фотографиями и принялся листать, касаясь пальцем экрана.
– Вот, смотри! Видишь? Вот она, смотри, в голубой пижаме, это я снял с ее Инстаграма, выложила свои утренние фотки, типа кошечка-кошечка, девочка-лапочка, сама невинность! А домашние туфли, отороченные лебединым пухом! Думаю, она хохотала, когда покупала их. Но ей же надо было создать определенный образ, а для этого все способы хороши. Ты бы слышал, как она разговаривала с Иваном Алексеевичем! Не говорила, а мурлыкала или – вот! – щебетала! Летала по дому в розовых халатиках, с распущенными волосами, полив себя духами, постоянно украшала их спальню разными картинами и светильниками… Вот скажи, ты мог бы представить ее в другой роли?
– В роли офицера СС? В кожаном черном плаще, под которым билось бы сердце нацистки? Вот я-то как раз и смог бы, потому что у меня за плечами вся жизнь, и я отлично знаю, что та организация, на которую она работает, набирает именно таких вот девушек для работы, нежных и красивых, да только без сердца… Знаешь, чего тебе не хватает, Григорий?
– Чего?
– Объективности. Ты был привязан к своему Ивану Алексеевичу, понимаешь? Он был симпатичен тебе. Кроме того, он тебе наверняка хорошо платил за то, что ты, как хороший адвокат, отвоевывал ему землю, что там еще, не знаю… Но ты не знаешь, каким он был в те годы, когда сколачивал себе состояние. Какими методами пользовался, чьей дружбой дорожил, да и вышел ли он вообще из этого криминального мира? Я успел многое почитать о нем, понял, что здесь, в России, у него только небольшая часть активов. А основное – за рубежом, понял? Вот почему они его разрабатывали, почему приставили к нему Алису. А Алиса просто расслабилась, решила, что раз она сможет помочь им вернуть деньги, то почему бы ей самой не позаботиться о себе и не присвоить часть капитала еще при его жизни. А вот здесь, Григорий, напрашивается один вопрос, который, я уверен, ты сам задавал себе не один раз.
– Да, я понимаю, о чем вы. Конечно, я предполагал, что она помогла ему уйти на тот свет. Возможно даже, это было ее заданием. Или же это сделал кто-то другой, и совсем некстати, не вовремя для Алисы, которая не успела провернуть все свои дела.
– А может, наоборот, очень даже вовремя для нее, потому что последнее завещание составлено незадолго до смерти. Другое дело, что она не знала его содержания.
– Поливанов мог подбросить ей, к примеру, фальшивую копию завещания, вернее, не подбросить, а оставить в одном из ящиков своего стола, зная, что она непременно заглянет туда. И если в этой филькиной грамоте она увидела то, что хотела увидеть, то могла и сама позаботиться о том, чтобы поскорее отправить его в мир иной. Но кто его убил, мы с тобой точно никогда не узнаем. И все же я склоняюсь к мысли, что Поливанов живой был им куда полезнее, чем мертвый. И Алисе нужно было просто время, чтобы добраться до его счетов за границей. Но, судя по всему, она не добралась… Возможно даже, до них вообще никто не доберется, потому что в завещании, где он все отписывает своей домработнице, вряд ли указаны его банковские счета, – хохотнул он.
Здесь было впору хохотать самому Григорию. Банковские счета, сверкающие золотом и бриллиантами цифры… Сколько же лет за ними охотились?
Однако последняя фраза, произнесенная Гурвичем, повисла в воздухе, как знак вопроса.
– Я думаю, что все счета находятся у нее, – сказал Григорий.
– Но тогда я совсем не понимаю роли Нади в этой истории. Ты сказал, что она была свидетельницей какого-то события… Что она знает нечто важное…
– Скажем так – все это связано с деятельностью ее матери.
– Очень туманно… Ну да ладно. Я хотя бы понял, что ты мне все-таки до конца не доверяешь.
– Да не в этом дело! – воскликнул Григорий. – Возможно, Надя знает, где ее мать хранила какие-то секретные документы, связанные с деятельностью Поливанова. И моя задача заключалась в том, чтобы ее предупредить, однако и не напугав при этом, чтобы увезти из города и не позволить ей стать мишенью для Алисы. Я планировал уговорить ее под каким-нибудь предлогом приехать в Москву и встретиться с Катей. С документами, разумеется. Но для того, чтобы все это провернуть, я должен был как-то втереться к ней в доверие, расположить к себе, чтобы она увидела во мне прежде всего своего друга, а не врага. Ведь те, другие, не стали бы с ней церемониться. Особенно Алиса.
– Вообще ничего не понимаю. Ну, встретилась бы Алиса с Надей и что? Твоя вдовушка сказала бы Наде, что ищет какие-то важные документы, оставшиеся от ее матери. Учитывая, что Надя нищенствовала последнее время, она за небольшую сумму отдала бы ей все документы! Алисе не пришлось бы ее пытать. Или ты думаешь, что Надя в курсе ценности этих документов, что остались от матери, и не захочет отдавать их Алисе?
– У меня есть подозрение, что да!
Он закрыл глаза, вспомнив, с каким остервенением Алиса лупила по лицу мертвого Поливанова, приговаривая, что она найдет «эту девку» и прибьет ее, чего бы ей это ни стоило!
– Ты, Григорий, похоже, заврался окончательно. Скажи, мать Нади работала на Поливанова и Алису?
– Возможно.
– И Алиса полагает, что Надя имеет доступ к счетам за границей, сама того не зная? Что существуют какие-то документы, оставшиеся от ее матери, при помощи которых Надя (или кто-то другой) могла бы получить доступ к этим счетам?
– Наверное… Иначе зачем бы она в истерике кричала, что хочет ее убить?
Григорий снова в подробностях описал подсмотренную им сцену у гроба Поливанова.
– Но зачем Алисе убивать Надю, если ее интересует лишь информация о счетах? И с чего ты решил, что речь идет именно об этой Наде?
– Мне рассказала об этом Катя, домработница! Она и адрес дала. Вот, собственно, и все, что мне известно. Вернее, ничего неизвестно.
– А зачем ты вообще впрягся в это дело?
– Она мне жизнь спасла. Когда еще девчонкой была… – выдохнул Григорий, чувствуя, что краснеет. Еще немного, и этот Гурвич, уже коснувшись оголенного нерва настоящей правды, докопается до самого сокровенного, до чувств Григория к своей подруге детства.
– Это ты тоже только что придумал?
– Да нет же! Это чистая правда! Мы с родителями отдыхали на речке, в Подмосковье. А рядом расположилось семейство Нади. Пока наши родители ловили рыбу, а наши матери общались, а потом и подружились, мы с Надей катались на лошади, там цыган один был, он разрешил… Ну, купались, конечно. И я, мальчишка, влюбился в нее. Потом пришли местные, и среди них была одна девчонка-огонь. Заводила! Не цыганка, но тоже черноволосая, красивая и знающая себе цену. Вся компания, а это были в основном пацаны, вилась вокруг нее. А она положила глаз на меня. Когда увидела, как мы с Надей, она была, ну, совсем девчонка, пытаемся учиться ездить верхом, подошла к нам, вскочила на коня, поразив нас своей ловкостью и силой, и, хохоча, умчалась куда-то… Кажется, ее звали Софка. Такое вот странное и красивое имя. Может, Надя тогда приревновала меня к ней, не знаю, но наша зарождавшаяся дружба начала таять. Надя была совсем другая, полная противоположность Софке, она была нежная, трогательная, романтичная, постоянно плела какие-то невообразимые венки из полевых цветов, и я запомнил ее именно такой – всю в солнечных лучах и цветах…
Он вдруг остановился, чтобы перевести дух – его воображение вернуло ему детство и все то, что было связано с Надей, с теми памятными днями на реке – в кафе, как ему показалось, запахло травами и цветами, потянуло ароматом речной воды.
Гурвич внимательно слушал его.
– Мы ныряли… Но там была коряга, она мешала, было опасно. И тогда Софка решила ее вырубить. Мальчишки принесли топор, но я решил продемонстрировать свои мужские качества, да, но не перед Софкой, хотя понимал, что нравлюсь ей, и это как раз она хотела поразить меня своей отвагой, храбростью… Словом, я решительно взял топор и полез в воду. Нашел корягу. А она была такая большая, с тугими корявыми ветками, уходящими глубоко в дно. Я рубил под водой, ничего не видя. И последний удар пришелся по моей ноге. Вода моментально начала краснеть от крови. А у меня закружилась голова… И первой в воду, чтобы спасти меня, кинулась как раз Надя, а не Софка. Мальчишки стояли на берегу и все видели, но никто не бросился мне помогать. А я начал терять сознание. И от страха, чего уж там и от боли, и от потери крови… Надя нырнула и вытащила топор, потом вытянула на берег меня, начала орать, как ненормальная, на крик прибежали ее родители, наложили жгут, остановили кровь. Они-то меня и отвезли в деревню, к фельдшеру… Рана оказалась глубокая, кровищи натекло много, вся машина была в крови, а Надя… Она так плакала, целовала меня и все твердила: не умирай, пожалуйста, не умирай! У меня шрам остался, глубокий. Мы с Надей потом переписывались месяца два, а затем письма стали приходить обратно. Думаю, она переехала. И мы тоже с родителями переехали в Москву. Вот так и потерялись. И вот представьте себе мое состояние, когда Катя протянула мне записку, в которой было указано именно ее имя, я же отлично помню! И имя с фамилией и отчеством совпадают, и даже ее день рождения – она родилась восьмого марта тысяча девятьсот девяносто третьего года.
– И ты решил ее найти и предупредить?
– А что, разве это неестественно? Судьба снова свела нас, и как иначе я мог отреагировать?
– Но я так и не понял, чем она так опасна? И почему Алиса собирается ее убить?! – Гурвич в который уже раз задавал этот опасный для Григория вопрос.
– Я же все рассказал! Она должна знать, где находятся документы, которые доказывают связь поливановского бизнеса с ее матерью. Возможно, Алису интересуют не только документы, но и выход на каких-то людей, на которых были записаны активы Поливанова. Катя тоже не все знала. Она сказала только, да и то лишь после того, как я увидел эту сцену с Алисой, что незадолго до смерти Поливанов отдал ей часть своих документов, среди которых