Ни разу.
– Осторожнее с ним, – говорит Крю зловещим тоном. – Я тебя предупредил.
Сков заходит в кабинет ровно перед звонком и сразу начинает отмечать присутствующих. Я сижу, погрузившись в мысли и закипая оттого, что Крю всего парой отборных слов испортил мне предстоящий субботний ужин.
Это он умеет. Портить мне жизнь.
Звучит драматично, зато правдиво.
Когда Сков велит нам продолжить работу над проектом, Крю удивляет меня, пододвинув свою парту и стул ближе к моей. Зачем он пододвинулся?
Я этого не хочу. Пусть лучше держится на расстоянии. От его близости мне не по себе – и вовсе не в дурном смысле. А это плохо.
Очень плохо.
– Я подумала о том, что ты сказал, – начинаю я.
– И?
– Я не верю.
Крю издает раздраженный вздох.
– И почему я не удивлен.
– Он не похож на такого парня.
– А разве не так все всегда начинается? «О, он был милейшим парнем. Не могу поверить, что он серийный убийца». – Я едва не смеюсь от взгляда, который бросает на меня Крю. – Спустись с небес на землю, Пташка.
– Просто я думаю, что слышала бы о таком от других девушек. Ну, от тех, кого он снял на камеру. – Я морщусь в отвращении при мысли об этом, а еще о том, что бы стала делать сама, если бы подобное случилось со мной.
Вот же унижение. Я бы никогда такое не пережила.
– Ты правда думаешь, что кто-то из девушек станет об этом рассказывать? Они предпочтут забыть, что это вообще случилось. А если бы они и признались тебе в чем-нибудь, ты бы, наверное, прочла им нотацию на тему неверных решений, – предполагает Крю.
Сердце щемит, но только потому, что он, как ни печально, говорит правду.
В свое время я прочла немало нотаций девушкам, которые принимали неверные решения. Неудивительно, почему меня считают склонной к осуждению.
– Наверное, мне пора это прекратить, – признаюсь я еле слышно.
Крю наклоняется ближе и задевает меня плечом, отчего по коже бегут мурашки.
– Что прекратить?
– Постоянно всех осуждать. – Я встречаюсь с ним взглядом. – Ты был прав. Как и все, кто говорил мне об этом.
– Ах, маленькая Пташка кое-чему научилась во время проекта. – Он протягивает руку и заправляет прядь волос мне за ухо. – Я тобой горжусь.
От его прикосновения кожу окутывает теплом, и я пытаюсь прогнать незнакомое ощущение. А еще ему не стоит говорить мне такие слова.
Может статься, что это начнет мне слишком сильно нравиться.
– А ты уже узнал что-нибудь о себе? – с надеждой спрашиваю я, стараясь не обращать внимания на бабочек, которые запорхали в животе от его прикосновения.
– Да, узнал, что ты считаешь меня мудаком.
Я хмурюсь.
– Я этого не говорила.
– И не нужно. Я и так вижу.
Мне уже говорили, что все эмоции написаны у меня на лице…
– А еще ты считаешь, что я веду себя так, будто мне принадлежит вся школа.
– Хм, так и есть.
– Она принадлежит моей семье, – поправляет он.
Я закатываю глаза.
– Как скажешь.
– А ты сегодня дерзкая, Пташка.
– Такой и становлюсь, когда ты лезешь в мои личные дела. – Я постукиваю карандашом по тетради. – Мы вообще будем сегодня заниматься проектом?
– Да. Давай. – Крю откидывается на спинку стула, не сводя с меня глаз. – Хочу взять у тебя интервью.
Меня охватывает беспокойство, отчего я сразу начинаю нервничать.
– Может, лучше я у тебя?
– Нет. – Он мотает головой. – Вчера вечером я придумал несколько вопросов. О том, что хочу о тебе узнать.
Почему его слова звучат как угроза?
– Поверь мне. Я не стану все о себе рассказывать.
– Мне казалось, суть проекта как раз в этом.
– Ты должен анализировать меня. Пытаться понять, а не просто выудить у меня всю информацию, – напоминаю я.
– А ты всегда умеешь все усложнить, – его слова звучат утвердительно.
А еще ранят, и мне от этого тошно.
– Ладно. Задавай свои вопросы.
Крю берет телефон, открывает заметки и, нахмурив брови, просматривает все, что туда внес. Я пользуюсь возможностью его рассмотреть, полюбоваться точеными чертами лица. Резкой линией челюсти и мягкими губами. Пропорциональным носом и острыми скулами. Густыми бровями и светло-голубыми глазами. Его лицо, словно произведение искусства, такое можно увидеть на картине столетней давности. У бездушного аристократа в облегающем трико, которое подчеркивает мускулистые ноги, и бархатном пальто, демонстрирующем немыслимое богатство.
Крю вписался бы в ту пору и вписывается сейчас. Каково это, знать свое место? Быть уверенным в нем?
Я думала, что знаю, но с тех пор, как начался проект, сбита с толку. Чувствую себя не в своей тарелке.
– Итак. – Низкий голос Крю вырывает меня из размышлений, и я снова сосредотачиваюсь на нем. – У тебя есть увлечения?
– Какой пространный вопрос. – Погодите, я что, дразню его?
– Зато верный способ узнать, что тебе нравится. – Логично.
– Я люблю путешествовать.
– Где ты уже побывала?
– Много где. Объездила всю Европу. Была в Японии. Ездила в Россию несколько лет назад.
– И как оно? – Я замечаю, что он делает заметки. Хм-м.
– Ходила с родителями на выставку.
– Точно. Они заядлые коллекционеры.
– Да. Мама стала экспертом в мире искусства. Поедет куда угодно, чтобы заполучить понравившийся экземпляр. Мы летали в Россию пару лет назад. В феврале. Стояли жуткие морозы. Мы задержались там на несколько дней, потому что рейсы постоянно отменяли из-за погоды, – объясняю я.
– Как тебе в России?
– Там красиво, но ужасно холодно. Небо постоянно было серым. Может быть, в другое время года мне бы там больше понравилось.
Крю и впрямь что-то печатает в заметках, и мне не терпится узнать, что он написал.
– Чем еще тебе нравится заниматься?
– Я люблю читать.
Крю пристально на меня смотрит.
– Скукотища.
– Без чтения невозможно получить такой средний балл, как у нас, – замечаю я.
– Верно. Но для удовольствия я почти не читаю.
От того, как он произносит слово «удовольствие», меня посещают мысли о…
Порочном.
Чем он занимается ради удовольствия?
– Что еще, Пташка? – спрашивает он тихо. С любопытством.
– Я люблю искусство, – признаюсь я.
– Какое?
– Да любое. Когда тебя всю жизнь таскают по всевозможным художественным галереям, начинаешь ценить то, что видишь. Со временем произведения начинают говорить с тобой. Внезапно у тебя появляется растущий список художников, которыми ты восхищаешься. – У меня вырывается вздох. – Поначалу я противилась. Не хотела ходить в музеи или галереи. Считала, что там скучно.
– В детстве все таким и кажется. Там ужасно скучно, – подтверждает он.
– Именно. Я стала больше его ценить, когда мне исполнилось тринадцать. В некоторые произведения прямо-таки влюбилась. – Уголки моих губ подрагивают в улыбке. – Есть одна работа, которую я открыла для себя пару лет назад и которая стала моей любимой.
Его глаза загораются любопытством.
– И что же это?
– О, да ерунда. – Вообще не стоило в этом признаваться. Ему это неважно. Вовсе нет. – Просто работа, которая меня привлекла.
– Расскажи мне о ней, – подталкивает Крю, и я тут же мотаю головой.
– Это скучно.
– Давай, Рен.
Судя по голосу, он очень на меня раздражен, но, назвав меня по имени, побуждает продолжать.
– Она была создана в 2007 художником, который исследует разные средства и использует разнообразные материалы. Как я читала, в ту пору, когда он создал мое любимое творение, он еще был наркоманом.
– Наркоманом? Кажется, это противоречит твоим моральным принципам, Пташка.
– Сейчас он вылечился. Порой люди совершают ошибки. Никто не идеален, – говорю я, пожав плечами.
– Кроме тебя. – Крю ухмыляется мне. – Должно быть, ты самая безупречная девушка в кампусе.
– Брось. Я точно не безупречна, – подчеркиваю я, негодуя оттого, что он мог так обо мне подумать. Сложно соответствовать стандартам всех вокруг. Родителей. Учителей. Школьниц, которые смотрят на меня с уважением. Даже тех, кто считает меня нелепой.
Крю вообще не удостаивает мои слова вниманием.
– Как выглядит эта картина?
Я сажусь прямо, обрадовавшись возможности о ней рассказать.
– Огромное полотно, покрытое поцелуями.
– Поцелуями?
– Да. Художник просил одну и ту же женщину целовать холст, накрасив губы разными оттенками помады Chanel. – Я улыбаюсь, когда Крю хмурится. – И каждый раз она по-разному целовала холст. То сильнее. То мягче. То разомкнув губы, то плотно сжав.
– Ясно.
– Изначально у полотна не было названия, но в мире искусства оно известно как «Миллион поцелуев в твоей жизни». Папа пытался выкупить для меня картину в качестве сюрприза на день рождения, но ее нынешний владелец не захотел с ней расставаться. Есть еще одна похожая работа, но ее тоже не найти.
– И сколько стоит та, которую ты хочешь?
– Много.
– Ясно, что много. Но могут подразумеваться разные суммы.
– Когда ее выставили на аукционе, она была продана частному коллекционеру за пятьсот тысяч долларов.
Крю фыркает.
– Такую легко купить.
– Нет, ведь владелец не хочет ее продавать. Для него она бесценна. – Я беру телефон. – Хочешь посмотреть?
– Конечно.
Я открываю гугл, и не проходит минуты, как нужная картина появляется на экране. От одного ее вида у меня приятно замирает сердце. Бессознательно, как бывает, когда что-то взывает к тебе, затрагивает глубинные струны души.
Меня никогда не целовали, но могу представить, каково было бы поцеловать мужчину и оставить на его губах след от своей помады. Мне кажется, это так…
Романтично.
– Вот она. – Протягиваю телефон Крю, и он, взяв его, рассматривает картину несколько долгих молчаливых мгновений. – Как тебе? Видишь, она будто колышется? Художник велел женщине прижиматься к холсту губами в определенных местах, чтобы создать такую иллюзию.
– Вижу, – говорит он, с прищуром всматриваясь в экран.