— Хо-хо, фифа пожаловала! Молодец, Туча! — Именно Корж заблеял при появлении Тани. Но кто-то резко и быстро его осадил. Командовал на сходе Цыган — как оставшийся в живых после Японца самый старый и авторитетный вор Одессы. С Цыганом Таня была знакома, и сразу его узнала. Она почувствовала на себе тяжелый, неприязненный взгляд его неподвижных черных глаз, хотя сам он очень изменился — время и невзгоды, бедствия, свалившиеся на Одессу и на его народ, Цыгана не пощадили: перед Таней сидел морщинистый старик с белыми волосами и трясущимися руками. И единственное, что соответствовало его положению, был все еще властный взгляд.
— Сядь, Алмазная, — веско произнес он. — Мельтешить негоже. Что в общак?
Таня бросила на стол свое подношение — мешочек с деньгами. Ради этого выкупа за право говорить на сходе ей пришлось продать несколько золотых колец, оставшихся с лучших времен. Таня собиралась продавать кольца во всех случаях — и ради общака, и чтобы просто жить.
Проверив деньги, Цыган одобрительно крякнул. Другие воры загалдели. Большинства из них Таня не знала в лицо.
— Японец мертв, — начала она сразу, не по-женски, приступая к делу, — самозванца надо выгнать из наших рядов! Он позорит воровской мир Одессы.
— Ишь, как быстро ты затесалась в наши ряды, фифа кучерявая! — злобно выкрикнул Гришка Клюв, издавна за что-то невзлюбивший Таню. — А где ты с налета до налета была? Как шухер — так пальчики веером и хвост поджатый! А как припекло — так в наши ряды! Хитро крутишь, чмара!
— Зашипись, Клюв, — резко прервал его Багряк, — пусть скажет дамочка за шо хочет, за шо до нас пришла.
— Я не дамочка, — Таня смело выдержала его взгляд, — я Алмазная. Была под Японцем. Мои люди с людьми Японца полегли! И такое же право голоса, как за все, имею! И я пришла сказать, что самозванца надо гнать. В воровской мир Одессы самозванец принесет смерть. Вы не знаете, зачем он появился. Может, специально, чтобы убить всех вас.
Воры загалдели. Туча одобрительно хмыкнул. Таня поняла, что взяла верный тон.
— Что он сделал тебе? — Цыган вскинул брови. — За что ты его ненавидишь вот так, до хрипоты?
— За Мишу, — сказала Таня. — Не хочу, чтобы тварь какая трепала его имя. Миша был мне другом.
— А ведь он не сделал в городе ничего плохого, — хмыкнул Багряк, — и за порядком вроде как следит. Молдаванку держит.
— Он присвоил чужое имя! — внушительно произнесла Таня. — Что бывает за такое по законам воров?
— Не тебе рассуждать о наших законах, фифа! — снова встрял Гришка Клюв. — Кто ты, а кто мы!
— Видел кто-то в лицо этого лже-Японца? — Цыган обвел глазами людей. — Кто что знает о нем?
Воры загалдели одновременно. Из их бессвязных слов Таня поняла, что никто не видел этого человека в лицо и даже не представлял, как тот выглядит. Никто не знал, где его искать.
— А как по мне, так хорошо, что он есть! — смеясь, крикнул Корж. — Он от нас красных отвлекает! Мы его не шпандорить, а благодарить должны!
— А ведь Корж прав! — Гришка Клюв гордо надулся, как будто впервые в жизни додумался до чего-то путного. — Он отвлекает всех, травит большевиков, как собак! Хорошо!
— Да что с вами? — Таня почувствовала отчаяние. — Кто-то хочет заграбастать ваши доли, а вы радуетесь!
— Ну, положим, нас голыми руками не возьмешь! — хорохорился Клюв.
— Тихо все! — Цыган стукнул ладонью по столу. — Раскудахтались, как куры! Нет мозгов! Дело наше такое — людей от красных прятать. Не давать красным в лапы. Красные за Японцем охотятся — хорошо. Пусть живет.
— Он не Японец! — чуть ли не застонала Таня. — Он же принесет вам беду! Вы не понимаете...
— Послушай, Алмазная, и уясни внимательно мое слово, — Цыган вперил в Таню тяжелый взгляд. — С тобой вот кудахчат только из уважения к Туче, он в авторитете. Будь не он — ни за вжисть не сидела бы ты за этим столом!
— Почему это? — вскинулась Таня.
— Да потому! Ты не из наших. Всегда была чужая. И дел у тебя нет. Позорно ты освисталась с тем сейфом. Не имеешь права голоса. Не твой это мир.
— Мой, — продолжала Таня с упорством отчаяния, — всегда был моим.
— Больше не будет. И вот мое слово. Ты больше не будешь Алмазной. Работать тебе крест. Живи как хочешь. Воровать начнешь — на ножи поставим. Из уважения только живой отсюда выйдешь. Дверь закрыта для тебя. Уходи. Все слышали мои слово?
Таня молчала. Ей было больше нечего сказать. Вот так запросто воры выгнали ее из своего мира, показав, что она никогда не принадлежала им. Таня вдруг поняла, что это правда. Ее жизнь осталась там, с Японцем. Именно в той жизни было ее прошлое. А прошлое нельзя вернуть — никогда.
— Уходи, — повторил Цыган. И, встав из-за стола, Таня в последний раз посмотрела на осколки бывшего благородного бандитского мира, где теперь пышным цветом произрастали одни вечнозеленые сорняки. Бурьян.
Туча вез в своей машине Таню до ее дома на Запорожской и пытался утешить.
— Взятку он им дал, лапу подмазал, этот лже-Японец, — резюмировал Туча, — Цыгану — так точно. Уж больно старик деньги любит. За то, шоб тебя кишнули, и заплатил. Доложили, шо против него копаешь. Но ничё, кто он такой, я выясню. Просто так с рук это ему не пройдет. Ты в голову не бери!
Но Таня брала в голову все, в том числе и бесхитростные слова Тучи. Он пытался ее утешить, не понимая, что и утешение может жечь больнее всего.
Ранние лучи холодного зимнего солнца посеребрили свинцовую гладь моря. Над кромкой спокойной воды стлался туман. Море было теплее воздуха, и оттого казалось, что оно дышит. Если бы не ледяной воздух, от красоты этого зрелища было бы не оторвать глаз.
Но некому было любоваться морским простором. Все пространство возле дровяных складов в порту было пустым. Накануне разгрузку закончили поздно, около 3-х часов ночи. Разгружали последнюю, забитую дровами барку, которую белые не успели забрать при эвакуации. И дощатые амбары портовых складов теперь были заполнены под завязку. Разгружены они были быстро — красным удалось собрать огромное количество людей для работы, которая прежде считалась делом одних босяков.
И правда — грузчики, работающие в порту, были самой малоуважаемой кастой. Сплошь и рядом ничтожества, опустившиеся, вечно пьяные, вороватые и неаккуратные, с ними не считались прежде всего те, кто их нанимал. Ниже в социальном рейтинге находились только отребья с Привоза, с окрестных привозных свалок. Но некоторые считали, что, в принципе, это была одна и та же шваль. И были правы. Потому что вся эта масса все время перемещалась — туда-сюда.
До 1917 года на работы в порту брали китайцев, которые приплывали в угольных трюмах заходящих в Одессу судов. Их было много, а платить им можно было сущие копейки. Но постепенно китайцы освоились в южном городе и, смекнув, что попали в самую низшую социальную категорию, начали перебираться в другие места. Скоро из одесского порта они практически исчезли, а босяки остались при своем.
Но красные, чтобы разгрузить брошеные суда, объявили, что тот, кто придет на работу, получит не только пару копеек, но и сможет прихватить немного дров с собой. Всего нужно было заполнить пять складов. Четыре оставались городу, а вот пятый предназначался для тех, кто пришел, и дров оттуда можно было брать столько, сколько унесешь.
Лучше просто ничего нельзя было придумать! В городе стояла суровая зима. Дрова стоили денег, которых не было. Люди замерзали в своих квартирах, подтапливая угасающие печки собственной старой мебелью. Когда топить было нечем, они сидели в ледяных комнатах, где на стенах и окнах выступал пугающий иней.
Поэтому клич о погрузке разнесся быстро, и порт заполнился желающими получить бесплатные дрова. Большевики не обманули. И после разгрузки от пятого склада остался только деревянный остов, с которого в запале кто-то снял даже дверь. Надо сказать, что остальные четыре склада не рисковали ничем — возле них большевики выставили хорошо вооруженную охрану, которая поубавила пыл наглых одесских босяков.
Среди пришедших в порт было много воров, пытающихся заработать пару копеек помимо основной профессии. В городе было туго с налетами, у людей воровать было нечего. То, что можно было украсть, украли до эвакуации и сразу после нее. А потом в Одессе остались одни босяки, у которых можно было стащить лишь старую сковородку да пару рваных наволочек. Многие так и делали. Но особо на это не проживешь. А потому, став от бедности почти что обычными людьми, воры тоже принялись искать выход заработать и нашли его в одесском порту.
Ледяной ветер зимнего рассвета гнал сухие щепки вдоль кромки моря. Постепенно на территории возле дровяных складов появилось несколько человек. Это был новый, назначенный большевиками комендант порта, комиссар по продразверстке Одесского региона, капитан буксира, который вводил суда в порт из акватории, и трое солдат. Комиссар пришел проверять работу, проделанную накануне. А капитана прихватили просто так, потому что оказался под рукой.
Комендант порта заметно нервничал. Раньше это был простой человек, житель одного из сел в окрестностях Киева. Соблазнившись пропагандой и больше не желая работать на земле, он вступил в армию большевиков — бил с ними Колчака, воевал с отрядами Петлюры, давил Деникина и наконец дошел до Одессы, где непонятно с какого перепугу был назначен комендантом одесского порта. Моря до того момента он в глаза не видел, о портовой работе не знал почти ничего, о моряках не имел даже смутного представления, а потому вообще не понимал, что ему делать и как себя вести. Но к его чести стоит сказать, что всех этих сомнений никто не заметил — в этом ему помогала хитрая крестьянская смекалка. Так что вел себя он правильно — что в отношении порта, что в отношении пулеметчиков. Надо сказать, что таких людей среди красного руководства было большинство. Большевики назначали человека не за его профессиональные навыки, а за идейность и пролетарское происхождение. Впрочем, позже они от этого пострадали, можно сказать. Но до того момента было еще далеко. А пока комендант нервничал рядом с комиссаром по продразверстке, хотя тот был абсолютно таким же — идейным, но непрофессиональным.