Но Таня не успела договорить. Чудовищный взрыв выбил стекла в трактире. Со страшным звоном они посыпались на стол. Таня закричала. А потом начался ад.
Бомбу бросили в самом центре рынка животных. Мерзкий запах гари еще не растаял в воздухе, когда раздался крик. Таня никогда не слышала такого жуткого звука. Вскочив из-за столика, она бросилась туда.
Ее глазам открылось страшное зрелище. Вперемешку, в вихре кровавых ошметков, лежали трупы людей и животных. Крики, кровь, смрад... Все это создавало картину ада, который вырвался из преисподней, создавая самую жуткую картину на земле...
Раненые животные кричали так, как кричат люди. Таня никогда этого не слышала, никогда не думала, что это может быть так страшно...
Она запомнила большую лохматую собаку в черно-коричневых пятнах. Та лежала на боку и выла, из ее разодранного живота вывалились кишки, и лужа крови растеклась вдоль стертых камней мостовой... Из стекленеющих глаз текли слезы...
Это был верх жестокости — взрыв посреди места, где продавали животных, где трупов людей и животных было почти поровну. И этот жуткий знак равенства мучительной смерти их всех сделал так похожими друг на друга.
Ковыляя на своих распухших ногах и цепляясь скрюченными пальцами за стену трактира, Цыган шел за Таней, и слезы текли по его морщинистому лицу. Превозмогая себя, он поднимал свою палку и, потрясая ею над головой, страшно ругался в пасмурное, хмурое небо, посылая непонятные проклятия миру, которые тонули в вихре отчаянных звуков слабеющих, умирающих голосов. Цыган одновременно и плакал, и ругался, а к ним уже со всех сторон рынка бежали люди, и паника захватила все это место, весь рынок, закружила в своих объятиях, рассыпаясь по близлежащим переулкам.
Уже стало понятно, что на площади животных за Староконкой взорвали несколько бомб. И ужасающая жестокость этой расправы шокировала даже видавших виды представителей криминального мира, которые помнили много зла на своем веку, но никогда не видели такой абсолютно бессмысленной жестокости.
О ночной перестрелке в дебрях Молдаванки Тане рассказал Ракитин. Когда, не в силах прийти в себя от пережитого, Таня пришла домой, его не было. Таню кое-как попыталась успокоить забежавшая на минутку Циля. Она напоила ее теплым молоком и уложила в постель. Но спать Таня не могла. Вопли умирающей собаки постоянно звучали в ее памяти. И некому было избавить ее от этого ада.
Ночью Ракитина тоже не было. Он появился только под утро — уставший, покрытый сажей, весь в копоти и с запахом пороха от выстрелов. И рассказал о том, что произошло.
После взрыва на Староконке Цыган, объединившись с главарями других банд, отправил целый отряд на захват банды лже-Японца, которая находилась в яме за Балковской в железнодорожном депо. Люди Цыгана подожгли несколько вагонов, чтобы выкурить засевших там бандитов.
Пожар вспыхнул сильный, но оказалось, что людей самозванца там нет. Они ударили из засады, с Разумовской. Началась бойня. И вдруг все поняли, что люди самозванца очень хорошо вооружены: у них оказалось самое современное оружие, очевидно, с фронта.
Людей Цыгана стали теснить. Бандиты, отступая, поднялись вверх по склонам и рассыпались в густонаселенных переулках Молдаванки. Немало мирных жителей случайно попали в ту ночь под бандитские пули. Отступая, бандиты поджигали дома. И тут, и ам вспыхивали пожары. За одну ночь город превратился в пылающий ад.
В конфликт между бандами вмешалась третья сила — красные. Вместе с солдатами чекисты попытались окружить бандитов, но не тут-то было: ни солдаты, ни чекисты не знали лабиринтов местных проходных дворов. Так что из этой затеи ничего не получилось.
Однако постепенно красные все-таки стали теснить бандитов. Во время стрельбы убиты были и те, и другие — и люди из банды Цыгана, и люди самозванца. Больше всего пострадал Цыган: его отряд был разбит почти полностью.
В перестрелке были убиты и два старших сына Цыгана, а также несколько главарей мелкого масштаба, выступавших на его стороне. Но не меньше потерь понесли и люди лже-Японца.
— Мы всю ночь мотались в этих лабиринтах и стреляли в темноту, — взволнованно рассказывал Тане Ракитин, — а поблизости пылали деревянные склады, и огонь готов был перекинуться на хибары рядом. И казалось, что ты сгоришь заживо. Чувствуешь, я весь пропах этой вонью...
Таня помогла ему избавиться от одежды в копоти и порохе и, как она почувствовала, — от воспоминаний жуткой ночи.
Над городом вставал кровавый рассвет...
Несколько дней бандиты зализывали раны, подсчитывая свои страшные потери. Внезапно вспыхнувшая война была для банд невероятно жестокой. В Одессе было объявлено военное положение. Из близлежащих районов области в город ввели отряды конницы Котовского, а также другие фронтовые части.
Солдаты с оружием патрулировали замершие улицы. Им было приказано при любых проявлениях беспорядков пускать в ход оружие. Стрелять разрешалось без предупреждения. Информацию об этом постарались донесли до всех жителей города. Притихшие, испуганные обитатели Молдаванки сидели по домам.
В первый день после побоища были закрыты почти все театры, рестораны и прочие увеселительные заведения. Никто на улицу не высовывал носа. Город словно вымер и сжался под этой новой стихией бандитских войн, таких же страшных, как не прекращающаяся война...
Именно в один из этих страшных дней и состоялась свадьба Тани и Ракитина.
Они договорились, что все будет скромно. Какие уж тут торжества? Как и все девушки, Таня с юных лет мечтала о свадьбе. Она видела себя в пышном белом платье, среди моря цветов... Но реальность оказалась другой. И мысль о том, что она станет женой, вообще не вызывала в ее душе никаких эмоций. Ничего, кроме усталости и пустоты...
И все происходящее было так скучно... В назначенный час Таня, Ракитин, Циля с мужем и Ида со своей Маришкой пришли в Воронцовский дворец, где в одной из комнат на первом этаже располагался загс. Перед ними ждала росписи совсем юная пара — парень и девчонка лет по 18-ти. Девчонка глянула на большой живот Тани, выросший буквально за несколько дней, и хихикнула, а затем стыдливо отвела глаза.
Было буднично. Облупленные стены загса были выкрашены серой краской. На Тане был светло-зеленый костюм. На Ракитине — военная форма. К отвороту пиджака, который уже не застегивался на ней, Таня приколола крошечный букетик фиалок — единственную зелень, которую смогла достать в феврале. Вот и весь народ. Они сели на стулья. Ракитин поцеловал кончики ее пальцев, прошептал:
— Прости.
Таня знала, за что он просит прощения: за будничную обыденность ее свадьбы, ведь не такой ей хотелось! Но сейчас ей было действительно все равно. Что-то в ее душе умерло, и умерло безвозвратно. Может, способность начинать жизнь заново, а может, любить. Таня чувствовала себя чужой в этой жестокой реальности, в этом не подходящем ей мире.
Ракитин крепко сжимал ее руку. Таня машинально улыбнулась ему. Она была ему очень благодарна, он действительно сделал для нее многое, она это понимала, но внезапно с головы до ног ее пронзила острая, необычная и такая неожиданная волна теплоты! Она почувствовала, что вот он — единственный верный друг, человек, который уже существовал в ее сердце, заняв там свою, особую нишу... Отвернувшись, чтобы Сергей не увидел, Таня заплакала.
Потом они стояли перед канцелярским столом перед сурового вида женщиной средних лет, которая, строго допросив, записывала их фамилии в толстую бухгалтерскую книгу. Перо ее скрипело по бумаге и оставляло кляксы, особенно после того, как женщина каждый раз макала его в старую чернильницу. Такие чернильницы были у Тани в гимназии...
Ровно через десять минут Таня вышла из загса Татьяной Ракитиной, зная, что очень скоро получит документы на это имя. Ребенок несколько раз повернулся в животе. Таня тихонько погладила живот, улыбаясь про себя и думая, что ребенок, наверное, вырастет непокорным, непоседливым, надменным... Таким, как его отец.
Потом они сидели за столом в их квартире, который накрыли Ида и Циля. Улыбаясь, Таня смотрела на традиционные для Молдаванки жареные бычки и форшмак, на которых выросли Ида и Циля, и при этом с удивлением поняла, что не чувствует тошноты. И как-то сразу, внезапно она почувствовала себя счастливой.
Это было очень тихое, очень робкое счастье — счастье под уютной домашней лампой, в окружении близких, счастье от того, что у нее появилась семья.
Таня нашарила впотьмах руку Ракитина и осторожно, чтобы не вырвался, поднесла ее к губам:
— Спасибо тебе!.. — Она поцеловала его пальцы. — Спасибо тебе за всё! — И это ее движение было искренним.
Нахмурившись, смутившись, Ракитин все же попытался высвободить руку, но Таня не дала. Это было ее признание в любви. Оно далось ей очень дорого. Невероятно дорого, потому что за ее стулом все время находился Володя. И горько, с разочарованием, он смотрел на нее. Таня чувствовала его всей своей кожей, и оттого вся еда в этот вечер оставляла привкус горечи на губах. Но она нисколько не фальшивила в отношении Ракитина. Она так чувствовала.
Туча появился через несколько дней. Мрачный и как будто похудевший.
— Цыган назначил сход. Ох, шо будет, шо будет... Шоб они были мине здоровы! — вздыхал он тяжело.
— Зачем сход? — но Таня и так знала ответ.
— Будут гнать из города фраера того задохлого, швицера ушлого, шоб ему ни дна, ни покрышки. Будут кумекать, за как. Цыган сказал, шоб ты пришла. Но ты не ходи.
— Я пойду, — сказала Таня, мгновенно приняв решение.
— Для чего то? — насупился Туча. — Куда оно тебе... теперь?
— Не разговор, Туча, — усмехнулась она. — Я заварила эту кашу, я ее до конца и расхлебаю. Особенно теперь.
— А этот твой фараон шо скажет на эту кашу?
— А ничего не скажет, потому что я ему не скажу. Так где сход?
— Ну, как знаешь... Я бы не ходил.
— Туча! — Таня нахмурилась, но потом рассмеялась, ей вдруг захотелось его обнять. — Туча, так где сход?