Вот и сейчас он в своём репертуаре: смотрит на сына с усмешкой и роняет слова, тяжёлые, как булыжники:
– Н-да… Трудно вырасти королём – особенно если родился слугой.
Король – это ясно кто: сэр Риган.
А слуга… А слуга – это, по-видимому, его сын Карл.
Он должен победить, чего бы это ему ни стоило. Точка. Точка. Точка с восклицательным знаком! Потому что его отцу этот будущий успех уже стоил целое состояние. А может, Карл думает, что профессора академии занимаются с ним бесплатно? Или что подлинники задач из будущего финала в трёх вариантах от самих составителей падают с неба? Ах, не думает? Слава богу! Тогда почему он не набросился на эти задачи, как сделал бы на его месте любой здравомыслящий человек?
– Потому.
Карл тоже умеет швыряться словами, как булыжниками. Безобидное «потому» весит целую тонну, особенно эта наглая точка в конце. «Потому» – что потому? Может быть, он всё-таки соблаговолит объяснить своё поведение членораздельно?
Карл молчит. Он всегда был хорошим сыном, и отец в душе даже гордился им – иногда. Но в отличие от отца Карл не хочет (или не может?) быть первым. Всегда второй, с детства позади этого выскочки Мартина! В прошлом году на юношеском чемпионате они шли голова к голове, и нужно было сделать всего один рывок… А потом Мартина выбрали капитаном, снова Мартина!.. Но теперь, когда Мартин… ммм… так сказать… Теперь Карл должен стать победителем! И если он не приложит усилий…
– Потому! – повторил Карл, на этот раз с восклицательным знаком. – Потому что это нечестно.
– Что нечестно? Что? – вышел из себя сэр Риган. – Турнир – это сражение, борьба за победу, а в борьбе побеждает сильнейший.
– Или тот, у кого больше денег?
– Не строй из себя идиота. Деньги – это сила, да ещё какая!
– Отец!.. – делает ещё одну попытку Карл. – Я занимаюсь, так? Я не меньше тебя хочу победить. Но только честно! Понимаешь?.. Ты же знаешь, я закончил полуфинал первым! По-честному, без твоей «помощи». А Мартин…
– Ах, честно? – Сэр Риган неприятно усмехается. – Какой ты наивный, сынок. Тебе даже в голову не пришло поинтересоваться, как это так получилось, что сильнейший математик Ньютона вдруг оказался позади семиклассника из лицея. Не говоря уж про того провинциала из тьмутаракани.
– Ты…
Карл вспыхивает, резко поворачивается и выскакивает из комнаты, хлопнув дверью.
Сэр Мелвин Риган морщится. Что за манеры! Вот уж воистину «трудно вырасти королём…».
С Мартином разговор был жёстким.
– Я всё знаю, – сказал Карл. – Они это подстроили. Тебе подсунули очень сложный вариант, поэтому ты его и завалил.
– Сложный? Да не такой уж и сложный. Обычный.
– Не надо!.. Ты помнишь клятву? Побеждает сильнейший, но только по-честному. Я не могу участвовать в финале, пока не узнаю правду.
– Какую правду? Ты о чём?
Мартин, как всегда, невозмутим.
– Ты что-то не так понял, – говорит он, выслушав сбивчивый рассказ Карла. – Повторяю: мои задачи были не сложнее тех, что мы решали накануне. Ну, чуть-чуть поинтереснее.
– Тогда почему же ты вылетел из финала?
– Так получилось. Жаль, конечно, но будь спокоен: травиться из-за этого я не собираюсь.
Карл смотрит напряжённо, о чём-то думая.
– Ты… Ты это сделал нарочно? Из-за наследства?
– Что?
Мартин недоуменно пожал плечами:
– Ты же знаешь, я в поддавки не играю. А вообще неплохо придумано! А то всем уже поднадоела та розовая версия, с Эммой и несчастной любовью.
Неожиданное поражение знаменитого Краммера в полуфинале всё ещё волновало ньютонцев, и журналисты изощрялись в догадках. Особой популярностью пользовалась душещипательная «история про Золушку». Что тут скажешь? Несчастная любовь, из-за неё можно не только полуфинал завалить. Мартина забрасывали сочувственными посланиями и тонко намекали, что с выбором Золушки он ошибся. Есть в городе и другие, которые… Ну и т. д.
– Тогда почему? – уже тише спросил Карл. – Если твой вариант был не сложнее моего, ты не мог оказаться в хвосте.
– Не мог.
– Но оказался! Они что, подделали результат?!
Мартин крутит пальцем у виска:
– У тебя явное помешательство. Неужели ты веришь, что сэр Риган всесилен? Он, может, и думает, что всё покупается, но турнир – это святое! Никто из академиков не решится на подлог.
Карл вспомнил насмешливое лицо отца.
– Но ведь что-то было?
– Ну, свалял дурака не вовремя!
…Карл слушает и не верит. Хотя это похоже на Мартина. Когда они собирались на первый в их жизни турнир юниоров, Мартин точно так же увлёкся какой-то задачей и опоздал к началу. Но тогда они были мальчишками-десятилетками, и тот турнир не имел особого значения. А сейчас…
– Я быстро решил половину, времени оставалось море. А тут эта задача! Мне показалось, что есть более интересный путь. Стал проверять – и меня понесло куда-то не туда!.. Одним словом, когда спохватился, было поздно. До конца оставалось минут двадцать – двадцать пять секунд на вопрос.
Карл смотрит всё ещё недоверчиво.
– Но почему же тогда отец?..
– Потому что он мне заплатил! Понял? Ну, теперь ты доволен?
Чем невероятнее ложь, тем скорее в неё поверят. Карл поверил мгновенно.
– И… сколько он тебе заплатил?
Мартин обречённо вздыхает:
– Ноль-ноль-ноль-ноль. Ты что, шуток не понимаешь? Смотри не хлопнись в обморок!
Внизу раздались голоса. Это вернулись из театра родители. Что-то они сегодня рано…
Карл медленно отмирает и протягивает Мартину руку.
– Ты больше так не шути, хорошо?
Глава 10Стихи из прабабкиной шкатулки
Бекки сидела в пустой аудитории, уставившись на чертёж в учебнике по геометрии. «Дано»… Что «дано»? Смысл ускользал, и даже условие пришлось перечитывать три раза.
Хлопнула дверь, кто-то пробежал по коридору, за стеной в соседнем классе громко заспорили: «Бу-бу-бу…»
Бекки обхватила голову руками, но это не помогло. Раньше она могла заниматься при любом шуме…
Кажется, об этом предупреждал их Стив. О том, что в математике (как и в поэзии) можно перегореть, сломаться. Стремительный взлёт – и полная тишина!..
Спор в соседней аудитории перешёл в монолог. Голос лектора легко проникал сквозь тонкую стену.
Бекки оторвала руки от ушей, прислушалась.
«…Всем известный Эдвард Румбус. Румбус действительно оставил пакет с заметками и вычислениями. Среди этих наспех сделанных записей была теорема, которая позже получила название „формула цветка“. Ни само́й формулы, ни доказательства теоремы среди бумаг Румбуса не оказалось, но нашли зашифрованное послание, адресованное некой Глории – внебрачной дочери короля. Король любил её больше своих родных дочерей, баловал сверх меры, и девочка выросла гордой и неприступной. О красоте Глории ходили легенды! И хотя она была незаконнорождённой, король сделал так, что про этот недостаток забыли».
А вот этого она не знала… Интересно! Значит, Глория была незаконнорождённой?
«…Самые знатные женихи мечтали заполучить Глорию в жёны, но гордячка отвергала всех, кто бы к ней ни посватался. Среди претендентов, получивших отказ, оказался молодой герцог Анжуйский, известнейший дуэлянт. Ссора между ним и Эдвардом Румбусом закончилась гибелью двадцатисемилетнего математика».
Бекки засунула руку во внутренний карман жилета, убедилась, что половина открытки на месте, и отодвинула учебник. Наверное, нужно отдохнуть, иначе можно сорваться, завалить финал и вообще всё… Голова какая-то не своя! Словно обручем сдавили. И мысли простые, как малосольные огурцы.
За стенкой в соседней аудитории монолог перешёл в диалог. Знакомый насмешливый голос. Леон?
«А почему вы все уверены, что в шифровке – доказательство? И вообще, существует ли оно? Если бы Румбус действительно вывел формулу, какой смысл её прятать?»
Бекки достала из кармана помятый треугольник. Леон прав: в записке нет настоящей «формулы цветка». Под рисунком синей розы с загнутым лепестком – стихотворение, начало которого – вот оно, у неё в руках, а вторая часть, скорее всего, у Леона и у того детектива с круглым мальчишеским лицом.
Прозвенел звонок. Через десять минут ей нужно быть в 208-й аудитории. Стив не любит, когда опаздывают. Вчерашнее его задание она не смогла выполнить, вернее, даже не открывала учебник. Что-то с ней не так, а что – непонятно.
Бекки отвернулась к окну, провела пальцем по подоконнику и неожиданно всхлипнула. Испуганно оглянулась (никто не видит?) и, уткнувшись в ладони, разрыдалась всласть, от души.
Дверь тоненько скрипнула.
– Эй, братишка! Ты чего?..
Бард! Как не вовремя! Неужели заметил?
– Задачка… Не получается… – сказала первое, что пришло в голову.
– Только-то и всего? Нашёл из-за чего киснуть!
Бард тряхнул головой-орхидеей (сегодня это была очень грустная орхидея) и присел на скамью, прижимая к груди гитару.
– А я тебя искал, – меланхолично сообщил он. – Я давно хотел тебе сказать. Ты не такой, как остальные. Ты – настоящий, не умеешь притворяться.
– Ещё как умею! Ты даже не представляешь!..
– Брось, братишка! У всех иногда что-то не получается. Я вот тоже сегодня… расклеился. Вот, послушай лучше…
Бард склонился над гитарой, тряхнул головой и тронул струны.
Прекрасна…
Принцесса…
Глория…
Он не пел, а проговаривал слова, как будто они вот только сейчас приходили ему в голову. Мелодии не было совсем – просто небрежные аккорды, переборы, похожие на вздохи.
Бекки замерла, в носу защипало, она судорожно сглотнула застрявший в горле комок.
А Бард словно забыл о её присутствии. Он смотрел перед собой невидящими глазами, ловя кончиками пальцев ещё не родившуюся мелодию. Звуки сливались и разбегались, гармония нарушалась, гитара звенела и всхлипывала, слова и музыка жили сами по себе – и это было прекрасно!