Миллион завтра. На последнем берегу. Космический врач — страница 2 из 3

На последнем берегу

К месту последней встречи

Влачимся вместе

Страшимся встречи

На берегу полноводной реки

Вот так кончится мир

Вот так кончится мир

Вот так кончится мир

Не взрыв но всхлип

Т. С. Элиот[1]

1

Питер Холмс, лейтенант австралийского Королевского Военного Флота, проснулся на рассвете и долго лежал, разморенный милым теплом спящей рядом Мэри, глядел, как первые лучи солнца освещают кретоновые занавески. По углу падения лучей он определил время — около пяти; вот-вот солнце разбудит маленькую Дженнифер, и надо будет вставать. Однако пока, еще было время полежать.

Он проснулся с радостным чувством, хоти в первый момент и не понял, от чего это. Причина была, конечно, не в елке, потому что Рождество уже прошло. Пихта в саду, которую он украсил гирляндами цветных лампочек, выглядела не хуже большой елки, что стояла в миле от них на главной площади Фалмута. В рождественский вечер к ним пришли друзья, и веселье удалось на славу. «Праздник прошел, — неспешно думал он. — Сегодня четверг, 27 декабря». Он чувствовал, что спина у него вся горит после вчерашнего дня, проведенного на пляже и в лодке: он не смог отказать себе в удовольствии поучаствовать в гонках. Самым разумным было бы вообще не надевать сегодня рубашки… И вдруг, уже совсем проснувшись, он вспомнил, что должен быть сегодня полностью одет и, к тому же, в парадный мундир. В одиннадцать часов он должен явиться в Министерство Военного Флота в Мельбурне. Это означало назначение, первое задание за семь месяцев. Кто знает, не на море ли, куда тянет его сердце!

Но в любом случае — это работа. Он заснул вчера, обрадованный этой перспективой, и радость сохранилась до утра. Несмотря на офицерское звание, он с августа не имел должности и уже простился с надеждой получить ее когда-либо. Тем не менее, каждый месяц он получал из Министерства жалование и благодарил за это бога.

Ребенок зашевелился и тихонько заплакал. Лейтенант почти автоматическим движением включил электрический чайник, стоявший на подносе с чашками и бутылкой. Мэри тоже проснулась и спросила, сколько времени. Он ответил и добавил, целуя ее в щеку:

— Снова отличное утро.

Она села, откинула волосы со лба.

— Вчера я здорово поджарилась на солнце. Дженнифер я намазала далмановой мазью, но не знаю, стоит ли ехать с нею сегодня на пляж. — Тут она тоже вспомнила. — О… Питер, сегодня четверг, ты должен быть в Мельбурне, правда?

Он кивнул.

— А лучше бы сегодня посидеть дома, в тени. — Я, наверное, из дома не выйду.

Он встал и пошел в ванную, а когда вернулся, Мэри уже причесывалась перед зеркалом. Сев на край постели, он заварил чай. Мэри заметила:

— Сегодня в Мельбурне будет страшная жара. Может, все-таки поехать с Дженнифер в клуб, часам к четырем? А ты бы потом подъехал туда? Я могу захватить твои плавки.

В гараже стояла их небольшая машина, но с тех пор как закончилась короткая мировая война — то есть уже год — они не ездили на ней. Однако Питер Холмс хорошо владел инструментами и соорудил вполне приличный заменитель. У них были два велосипеда, и он сделал к ним небольшой двухколесный прицепчик, который был и коляской для ребенка, и багажником, они могли ездить с ним по очереди. Труден был только длинный подъем из Фалмута в гору.

Он кивнул Мэри.

— Неплохая мысль. Я оставлю свой велосипед на станции.

— Каким поездом ты едешь?

— В девять ноль-пять. — Он отхлебнул чаю и посмотрел на часы. — Сейчас допью и поеду за молоком.

Вскоре, в шортах и футболке, он вышел из дома. Они жили в первом этаже старого дома, разделенного теперь на квартиры; им при этом разделе достался гараж, большая часть сада и веранда. На веранде они держали велосипеды и прицеп. Логичнее было бы поставить машину под деревьями, чтобы поместить в гараж велосипеды, но Питер никак не мог на это решится: маленький «моррис» был первой в его жизни машиной и помнил его ухаживания за Мэри. Они поженились в 1961 году, за шесть месяцев до войны и разлуки, правда, не такой долгой, как они думали. Он тогда отплывал на корабле Ее Величества в неизвестность. Внезапно разразилась ошеломляюще короткая война, война, историю которой никто не написал. Охватив все северное полушарие, она закончилась так же внезапно, как и началась — на тридцать седьмой день, с последним сейсмическим толчком после взрыва последней бомбы. В конце третьего месяца Питер Холмс вернулся в Вйльямстаун на борту «Анзака», когда государственные мужи южного полушария съехались в Веллингтон, чтобы обсудить положение, в котором вдруг оказался мир. Из Вильямстауна он вернулся в Фал-мут, к своей Мэри и «моррису». В баке еще оставалось три галлона бензина, и он быстро использовал их, как и следующие пять, без труда купленные на заправочной станции, еще до того, как австралийцы осознали, что бензина из северного полушария больше не будет.

Сейчас он спустил велосипед с веранда на газон и прикрепил к нему прицеп: его ждала четырехмильная поездка. Приходилось самому ездить за молоком и сметаной: без бензина фермеры не могли развозить продукты по домам.

Он съехал под горку в лучах теплого утреннего солнца, слушая, как в прицепе грохочут жестянки, и с удовольствием думая о будущем назначении.

Движение на шоссе было слабым. По самой середине медленно двигался экипаж, который когда-то был машиной, но теперь, без мотора и лобового стекла, стал просто крытой повозкой. По обочине осторожно проехали два всадника. Питер даже не мечтал о лошади: в последнее время эти редкие животные меняли хозяев не менее чем за тысячу фунтов. Этого он себе позволить не мог, но его частенько навещала мысль, что Мэри пригодился бы вол. «Моррис» можно легко превратить в повозку, правда, при мысли об этом сердце Питера обливалось кровью.

Он доехал до фермы за полчаса и пошел прямо в молочную. Фермер, флегматичный верзила, хромой еще со времен второй мировой войны, был его хорошим знакомым. Сейчас он сидел у сепаратора и под тихий шум электродвигателя следил, как молоко течет в, одну сторону, а сметана — в другую.

— Добрый день, мистер Пол, — сказал Питер. — Как Себя чувствуете?

— Хорошо, мистер Холмс. — Фермер взял у него банку и наполнил молоком. — А у вас все в порядке?

— Вполне. Сегодня еду в Мельбурн, в Министерство Флота. Думаю, что наконец получу работу.

— О! — сказал фермер. — Поздравляю. Такое долгое ожидание хоть кого измучает.

Питер вздохнул.

— Боюсь, возникнут сложности, если меня куда-нибудь ушлют. Но Мэри будет приезжать за молоком по крайней мере дважды в неделю.

— Пока вы не вернетесь, — сказал фермер, — можете не беспокоиться об оплате. Молока у меня больше, чем могут выпить все мои свиньи, даже в такую сушь. Вчера ночью я вылил в реку двадцать галлонов… Ну, а как я его вывезу? Пожалуй, надо разводить больше свиней, вот только ни к чему. Не знаю, что и делать… — Помолчав, он добавил: — Миссис Холмс будет трудно приезжать сюда. С кем она оставит Дженнифер?

— Наверное, будет возить с собой.

— Это тоже не слишком удобно. — Фермер вышел из-под навеса, посмотрел на велосипед Питера и прицеп. — Какая хорошая вещь, — похвалил он. — Более удобной я еще не видел. Сами смастерили?

— Сам.

— А где вы взяли эти колеса?

— Это от мотоцикла. Я купил их на улице Елизаветы.

— А можно там достать еще два для меня?

— Попробую, — сказал Питер. — Может, и достану. Они лучше, чем велосипедные… лучше тянут. — Фермер кивнул, соглашаясь, а он добавил: — Но их трудно найти. Люди не хотят расставаться с мотоциклами.

— Я говорил жене, — мечтательно произнес фермер, — что если бы у меня был такой прицепчик, на него можно было бы поставить кресло, и она, как на рикше, могла бы ездить со мной в Фалмут за покупками. В наше время женщине очень скучно сидеть в такой дыре, — объяснил он. — Это не то, что до войны, когда она в любой момент могла взять машину и через двадцать минут быть в городе. Машина с волом тащится три с половиной часа туда и столько же обратно — вот уже семь часов на одну дорогу. Жена пробовала ездить на велосипеде, но чтобы до города… Нет, это не для нее, к тому же сейчас мы ждем ребенка. Но если бы у меня был такой прицеп, я мог бы возить жену в Фалмут два раза в неделю и при случае доставлять молоко и сметану миссис Холмс прямо домой… — Он помолчал. — Я хотел бы сделать это для моей старушки. По радио говорят, что нам уже немного осталось.

— Я пошарю сегодня в магазинах и посмотрю, как там с колесами. Вам ведь все равно, сколько это будет стоить?

— Конечно. Лишь бы это были хорошие колеса, чтобы не возиться с ними. Хорошие покрышки — это самое главное… чтобы выдержали до конца. Такие, как у вас.

— Я посмотрю, — еще раз заверил Питер.

— Из-за меня вам придется сделать крюк.

— Я могу съездить туда на трамвае. Это не составит никакого труда. Слава богу, бурого угля пока хватает. Фермер повернулся к работающему сепаратору.

— Точно. Хороши бы мы были без электричества. — Он подвинул одну из жестянок под струю молока, ловко убрав уже наполненную. — Скажите, мистер Холмс, — спросил он, — этот уголь добывают большими экскаваторами? — Питер кивнул. — А откуда они берут для них бензин?

— Я как-то интересовался этим, — ответил Питер. — Его получают из того самого бурого угля. Галлон стоит около двух фунтов.

— Неслыханно. — Фермер задумался. — Я уж было подумал, что раз они Делают его для себя, то могли бы и нам дать немного. Но за такую цену…

Питер забрал банки с молоком и сметаной, поставил их в прицеп и поехал обратно. Дома он принял душ, переоделся в мундир, так редко достававшийся из шкафа, быстро позавтракал и, снова на велосипеде, съехал с холма, чтобы успеть на поезд в восемь пятнадцать и поискать колеса для фермера перед визитом в Министерство.

Велосипед он оставил в мастерской, где когда-то обслуживали его машину. Теперь здесь не было никаких машин. На площадке стояли лошади — собственность служащих и предпринимателей, живущих за городом. То и дело въезжал кто-нибудь в бриджах и куртке, оставлял коня и шел на станцию, чтобы ехать в город на поезде. Бензиновые колонки, стоявшие в ряд, служили теперь коновязью. Вечером каждый возвращался и, с папкой, притороченной к седлу, верхом ехал домой. Деловая активность слабела день ото дня: скорый из города в пять ноль-три уже отменили, и все возвращались поездом в четыре семнадцать.

По пути Питер Холмс терялся в догадках о своем новом назначении; газеты не выходили из-за отсутствия бумаги, и все новости узнавали только по радио. В последнее время австралийский военный флот располагал весьма небольшим подвижным составом. Ценой огромных затрат и трудов семь небольших судов с бензиновыми двигателями приспособили к углю, причем результат был совершенно неудовлетворительный. От попыток сделать то же самое с авианосцем «Мельбурн» отказались, поскольку выяснилось, что он будет плыть слишком медленно, чтобы при нормальной скорости ветра на него могли садиться самолеты. Кроме того, запасы топлива для авиации нужно было расходовать бережно, и программу обучения летного состава практически свернули. Похоже было, что дальнейшее содержание военной авиации становилось совершенно бессмысленным.

Питер не слышал о каких-либо служебных передвижениях среди офицеров этих семи тральщиков и фрегатов. Он полагал, что кто-то заболел и нужно его заменить или, может, в Министерстве решили сменять офицеров, чтобы они не отвыкали от моря. Однако наиболее правдоподобной была версия, что ему предложат работу на берегу, в казармах или, что еще хуже, на складах. Скажем, в таком унылом, забытом богом и людьми месте, как интендантство Военного Флота во Флиндерсе. Он был бы глубоко разочарован, оставшись на берегу, хотя это и было бы к лучшему. Оставаясь здесь, он мог бы по-прежнему опекать Мэри и ребенка, а времени уже оставалось мало.

Поезд шел до Мельбурна почти час. С вокзала Питер отправился на трамвайную остановку. Постукивая на стыках, трамвай без задержек ехал через город, в котором кроме него не было другого транспорта, и вскоре Питер уже вышел в районе, где когда-то была сосредоточена торговля автомобилями. Большинство магазинов были закрыты, но в некоторых еще пытались продавать бесполезный заполняющий витрины товар. Некоторое время он прогуливался в поисках легких мотоциклетных колес в хорошем состоянии и в конце концов купил их — одного размера, но выпущенные разными фирмами — это осложняло вопрос с осью. Правда, он надеялся, что механик в автомастерской Фалмута справится с этим.

Он снова сел в трамвай и поехал в Министерство. В секретариате адмирала он доложил о себе; молодой лейтенант уже знал его.

— Добрый день, господин лейтенант, — сказал он. — Ваше назначение на столе у адмирала, он хочет вручить его лично. Я доложу, что вы прибыли.

Питер поднял брови: это показалось ему необычным, но в нынешнем сократившемся флоте все становилось каким-то странным. Он прислонил колеса к столу секретаря, с легким беспокойством одернул мундир, снял нитку с рукава.

— Адмирал ждет вас, господин лейтенант.

Он вошел в кабинет и стал по стойке «смирно». Адмирал, сидевший за столом, кивнул ему.

— Добрый день, лейтенант. Вольно. Садитесь.

Питер сел. Адмирал наклонился к нему, угостил сигаретой и протянул зажигалку.

— С некоторых пор у вас нет должности.

— Так точно, господин адмирал.

— Ну так вот, я нашел для вас место на корабле. К сожалению, не могу дать вам командование, не могу даже направить на один из наших кораблей. Я назначаю вас офицером связи на «Скорпион», подводную лодку Соединенных Штатов. — Он быстро взглянул на лейтенанта. — Насколько я знаю, вы знакомы с капитаном Тауэрсом.

— Так точно, господин адмирал.

С капитаном подводной лодки «Скорпион» Питер за последние месяцы столкнулся раза два. Это был спокойный тихий человек лет тридцати пяти, родом из Новой Англии, о чем говорил его акцент. Знаком был Питер и с его рапортом времен войны. Когда она началась, атомная субмарина «Скорпион» патрулировала район между Киска и Мидуэем. Вскрыв запечатанный конверт, капитан, подчиняясь содержавшемуся в нем приказу, направился в подводном положении в сторону Манилы. На четвертый день, где-то к северу от Айво-Джима, осматривая в перископ пустое море, Тауэрс отметил, что видимость на редкость плоха, будто все закрывало пылевое облако; попутно он констатировал, что детектор на головке перископа показывает высокий уровень радиации. Он попытался сообщить об этом в Пирл-Харбор, но без результата; радиоактивность увеличивалась по мере того, как он приближался к Филиппинам. В ту же ночь он связался с Датч-Харбором и шифром передал своему адмиралу донесение, но не получил никакого ответа. На следующую ночь молчал и Датч-Харбор. Продолжая выполнять приказ, Тауэрс проложил курс к северу от Лусона. В проливе Балинтанг он заметил, что атомной пыли стало очень много, а радиоактивность значительно превысила опасный для жизни предел. На седьмой день войны он смотрел в перископ на Манилу, по-прежнему не имея никаких новых приказов. Радиация здесь была ниже, но все же убийственна, поэтому он не стал всплывать. Видимость была хорошей: в перископ он увидел дымный саван над городом, из чего сделал вывод, что несколько дней назад здесь произошел по крайней мере один ядерный взрыв. На берегу, лежавшем в пяти милях, не было заметно никакого движения. Двигаясь к суше по главному каналу, глубина которого, как утверждала карта, доходила до двадцати саженей, лодка вдруг села на медь на перископовой глубине; это подтверждало его вывод. Продув балластные цистерны, они легко снялись с мели и вернулись в море.

В ту ночь им не удалось связаться ни с одной американской радиостанцией, ни с одним кораблем, который мог бы ретранслировать их сигнал. Выкачивая воду из цистерн, они израсходовали много сжатого воздуха, а новый в этом зараженном районе лучше было не набирать. Уже восьмой день корабль шел под водой; экипаж по-прежнему был в хорошей форме, но стали появляться первые тревожные признаки: все беспокоились о семьях на родине. Наконец им удалось связаться с австралийской радиостанцией в Порт-Морсби на Новой Гвинее, и оттуда сообщили, что условия у них нормальные, но сигналы они ретранслировать не могут.

Капитан решил, что лучше всего взять курс на юг. Обогнув Лусон с севера, лодка направилась на остров Яп, где стояла американская телеграфная станция. Туда они добрались через три дня, установили, что уровень радиоактивности невысок, почти нормален, всплыли на поверхность спокойного моря, проветрили корабль, и капитан начал партиями выпускать экипаж на мостик.

С облегчением он заметил какой-то американский крейсер. С него ему указали место для стоянки и выслали шлюпку. Став на место, Тауэрс выпустил на палубу весь экипаж и отправился в шлюпке на крейсер, чтоб отдаться под командование капитана, некоего Шоу. От него он впервые услышал о китайско-русской войне, которая была следствием войны между Россией и НАТО, явившейся результатом войны израильско-арабской, спровоцированной Албанией. Он узнал, что и русские, и китайцы использовали кобальтовые бомбы. Новости эти пришли кружным путем: из Австралии, а туда были ретранслированы через Кению. Крейсер ждал у Япа рандеву с американским танкером, ждал уже неделю, но последние пять дней не имел никакой связи со Штатами. У капитана Шоу было ровно столько топлива, чтобы на средней скорости довести корабль до Брисбена, но не дальше.

Капитан Тауэрс оставался в Джапе шесть дней; тем временем приходили новости одна хуже другой. Не было связи ни с одной радиостанцией в Соединенных Штатах и Европе, но еще два дня удавалось принимать трагические сообщения из Мехико-сити. Потом мексиканская радиостанция умолкла, и им осталось слушать только Панаму, Боготу и Вальпараисо, где совершенно не знали, что происходит на северном континенте. Была установлена связь с несколькими кораблями Военного Флота Соединенных Штатов, находившимися в Южной Атлантике. Большинство из них тоже были почти без топлива. Капитан Шоу оказался старшим по званию среди капитанов этих кораблей, он решил вести остаток флота в австралийские воды, чтобы отдаться под команду тамошнего адмиралтейства. Он разослал всем приказ идти в Бресбен, и через две недели там собрались одиннадцать военных кораблей Соединенных Штатов; без топлива и почти без надежды получить его. Это было год назад, но и теперь они еще стояли там.

Ядерного горючего для «Скорпиона» в Австралии не было, но его можно было приготовить. Как выяснилось, лишь этот корабль представлял собой оперативную ценность в австралийских водах, поэтому его отправили на верфи Военного Флота в ближайший порт Вильямстаун под Мельбурном. Пока готовили ядерное горючее, он долго стоял без дела, но полгода назад все было готово, и лодка отправилась в Рио-де-Жанейро с грузом топлива для какой-то другой американской субмарины. Но когда вернулась в Мельбурн, требовала серьезного ремонта на верфи.

Вот и все, что Питер Холмс знал о капитане Тауэрсе из Военного Флота Соединенных Штатов. Предложенная ему должность была чем-то новым: свой рейс по водам Южной Америки «Скорпион» совершал без какого-либо офицера связи.

— Надолго меня туда направляют, господин адмирал? — спросил Питер, беспокоясь о Мэри и дочери.

Адмирал пожал плечами.

— Скажем, на год. Мне кажется, это ваше последнее назначение, Холмс.

— Знаю, господин адмирал, — ответил молодой офицер, — и очень благодарен за эту возможность. — Он поколебался, но продолжал: — Все ли время корабль будет в море? У меня здесь жена и ребенок. Жизнь теперь нелегка в сравнении с той, какая была раньше, и женщине будет тяжело одной в доме. Да и времени осталось уже мало.

Адмирал кивнул.

— Да, конечно, судьба у нас одна. Именно поэтому я и хотел поговорить с вами перед назначением на эту должность. Я не обижусь, если вы попросите не назначать вас, но в таком случае вам придется расстаться с надеждой получить работу. Если же говорить о времени пребывания в море, то ремонт кончится… — он взглянул на календарь, — четвертого, то есть через неделю, и тогда корабль поплывет в Кэрнс, Порт-Морсби и Порт-Дарвин, чтобы вернуться в Вильямстаун с донесением о местных условиях. Капитан Тауэрс высчитал, что этот рейс продлится одиннадцать дней. Потом мы планируем более длительный рейс, примерно на два месяца.

— А перерыв между этими двумя плаваниями будет, господин адмирал?

— Думаю, корабль пробудет на верфи недели две.

— И после второго рейса в программе больше ничего?

— Пока ничего.

Молодой офицер задумался о заботах, ожидающих Мэри: закупках продуктов, возможных болезнях дочери, доставке молока. Хорошо хоть сейчас тепло и не нужно колоть дрова для обогрева. Если второй рейс начнется в середине февраля, то он вернется домой в середине апреля, прежде чем станет холодно. Если же плавание продлится дольше, может, фермер возьмется снабжать Мэри дровами… раз уж получит колеса для прицепа. Значит, можно смело уезжать, если, конечно, ситуация не ухудшится. А что если вдруг откажет электричество или радиация будет распространяться быстрее, чем предсказывают ученые? Он постарался отогнать эту мысль.

Питер знал, что Мэри рассердилась бы, откажись он от этого предложения. Ведь она сама была дочерью флотского офицера, родилась и выросла в Саутси, на юге Англии; он познакомился с ней на борту «Неутомимого», когда служил на море. Мэри наверняка не будет возражать… Он поднял голову.

— Я готов отправиться в оба эти рейса, господин адмирал, — сказал он. — Но можно ли потом вернуться к этому вопросу? Тоесть… я хочу сказать, что нелегко планировать наперед, когда это приближается к нам.

Адмирал задумался. В нынешних условиях просьба лейтенанта была вполне разумной. Правда, случай был беспрецедентный, поскольку должностей для офицеров сейчас очень мало, но следовало ожидать, что этот офицер не согласится служить на внешних водах в последние месяцы перед…

Он кивнул головой.

— Я сделаю это для вас, мистер Холмс. Вы назначаетесь на эту должность на пять месяцев, до тридцать первого мая. По возвращении из второго рейса явитесь ко мне.

— Слушаюсь, господин адмирал.

— На «Скорпион» прибудете во вторник, в первый день нового года. Если подождете пятнадцать минут в секретариате, вам дадут письмо к капитану. Корабль стоит в Вильямстауне, близ авианосца «Сидней».

— Я знаю, господин адмирал. Адмирал встал.

— Ну что ж, лейтенант. — Он протянул руку. — Удачи на новом месте.

Они обменялись рукопожатием.

— Спасибо, господин адмирал, что подумали обо мне, — сказал Питер. Уже выходя, он задержался в дверях. — Может, капитан Тауэрс сегодня на борту? — спросил он. — Раз уж я приехал в город, то мог бы заглянуть туда, показаться ему и, может, посмотреть корабль. Я хотел бы сделать это до того, как явлюсь официально.

— Насколько я знаю, он там, — ответил адмирал. — Можно позвонить на авианосец… попросите моего секретаря. — Он взглянул на часы. — В половине двенадцатого от главных ворот туда отправляется автобус. Вы еще успеете на него.

Через двадцать минут Питер Холмс уже сидел рядом с водителем в электрическом грузовике, который, выполняя роль автобуса, регулярно курсировал до Вильямстауна и обратно. Когда-то на нем перевозили товары для одного из крупных магазинов Мельбурна, а после войны его реквизировали и перекрасили в защитный цвет. Не встречая никаких помех — движения, по существу, — не было, грузовичок легко делал двадцать миль в час. К двенадцати они приехали на верфь, и Питер пошел на мол, у которого стоял авианосец «Сидней». Поднявшись на палубу, он направился в кают-компанию.

Там он застал человек двенадцать офицеров; шестеро из них были в габардиновой рабочей форме цвета хаки.

Капитан «Скорпиона» тоже был здесь; он с улыбкой встал навстречу Питеру.

— О, лейтенант! Рад, что вы приехали.

— Я полагал, господин капитан, что вы не будете против.

У меня приказ прибыть во вторник, но поскольку я был в Министерстве, мне пришло в голову, что я не помешаю, если заеду к вам пообедать и посмотреть корабль.

— Прошу вас, — сказал капитан Тауэрс. — Я с радостью узнал от адмирала Гримвайда, что он направил вас к нам. Познакомьтесь с нашими офицерами. — Он повернулся к американцам. — Мой заместитель, мистер Фаррелл, и мой инженер, мистер Линдгрен. — Он улыбнулся. — Только высококвалифицированные инженеры могут справиться с нашими двигателями. Это мистер Бенсон, мистер О'Догерти и мистер Хирч. — Молодые офицеры неловко поклонились. — Выпьете чего-нибудь перед обедом?

— О… спасибо, с удовольствием. Пожалуйста, джин с английской горькой. Сколько офицеров на «Скорпионе», господин капитан?

— Одиннадцать, — ответил капитан, нажимая кнопку звонка. — Кроме того, у нас четверо механиков.

— У вас должно быть много места для кают.

— У нас немного тесно, когда мы собираемся все вместе, но на подводных лодках это обычное явление. Однако для вас, лейтенант, местечко найдется.

— Только для меня или будет напарник? — с улыбкой спросил Питер.

Капитана это предположение слегка шокировало.

— Почему? Каждый офицер, да вообще каждый на «Скорпионе» имеет свою собственную каюту.

Явился стюард, и капитан распорядился:

— Один джин с английской горькой и шесть оранжадов. Смущенный Питер не знал, куда деваться. Он задержал стюарда.

— На ваших кораблях не пьют, господин капитан?

— Нет. Дядя Сэм этого не любит. Но ведь это британский корабль.

— Я предпочитаю быть как все, — сказал Питер и обратился к стюарду: — Семь раз оранжад.

— Семь так семь, — небрежно заметил капитан, и стюард вышел. — На одних военных флотах пьют, на других нет, — продолжал Тауэрс, — но, по-моему, это не имеет никакого влияния на конечный результат.

Они пообедали на авианосце — двенадцать офицеров за одним из длинных, пустых столов, а потом спустились на стоявший борт о борт «Скорпион». Это была самая большая подводная лодка, которую когда-либо видел Питер Холмс — корабль водоизмещением около шести тысяч тонн, с ядерным приводом мощностью гораздо больше десяти тысяч лошадиных сил. Команду составляли Около семидесяти человек, не считая одиннадцати офицеров. Все они ели и спали среди лабиринта труб и кабелей, как обычно на подводных лодках, но эта была оборудована исключительно хорошо — с учетом тропических условий: на ней стояли кондиционеры и очень большой холодильник. Питер Холмс, никогда прежде не плававший на подводных лодках, поначалу не сумел оценить технические достоинства «Скорпиона», но капитан обратил его внимание на простую систему рулевого управления и хорошую, несмотря на значительную длину корпуса, маневренность субмарины.

Во время ремонта большую часть вооружения убрали, оставив только два торпедных аппарата. Благодаря этому стало больше места для кают, а в машинном отделении, после того как убрали торпеды с кормы, условия работы механиков значительно улучшились. В этой части корабля Питер провел почти час с лейтенантом Линдгреном, инженером. Он впервые оказался на корабле с ядерной силовой установкой, и многие приспособления были для него в новинку. Много времени требовалось и для того, чтобы понять систему циркуляции жидкого натрия, отводящего от реактора тепло, систему различных теплообменников и циклическую подачу гелия к двум скоростным турбинам, двигавшим корабль с помощью огромных редукторов, гораздо более чувствительных, чем все остальные элементы привода.

Наконец он вернулся в маленькую каюту капитана. Тот позвонил стюарду, попросил принести два кофе и опустил для Питера складное сиденье.

— Вы хорошо пригляделись к двигателям? — спросил он. Австралиец кивнул.

— Я не инженер, — сказал он. — Это превосходит мое понимание, но все же очень интересно. Много у вас с ними хлопот?

— Пока они работают без замечаний. На море мало что можно сделать, если они начнут барахлить. Можно только надеяться, что они не перестанут крутиться.

Стюард подал кофе, и они молча принялись за него.

— Я получил приказ прибыть к вам во вторник, — сказал Питер. — Когда я должен быть здесь, господин капитан?

— Во вторник мы выплываем на пробу, — сказал капитан. — А может в среду, хотя едва ли: это было бы слишком поздно. В понедельник мы грузим запасы, и команда собирается на борту.

— Тогда, может, мне явиться в понедельник? — предложил австралиец.

Можно и так, — согласился капитан. — Пожалуй, мы выйдем во вторник, в полдень. Я сказал адмиралу, что для начала хочу сделать короткий рейс по Бассову проливу и вернуться, скажем, в пятницу, в состоянии оперативной готовности. Поэтому, если вы сможете прибыть в понедельник, меня это вполне устроит.

— А до понедельника я вам не нужен? Я приеду в субботу, если могу чем-то помочь…

— Спасибо, лейтенант, но это ни к чему. Половина команды на берегу, да и вторую половину я тоже отпущу на субботу и воскресенье. Здесь не будет никого, за исключением одного офицера и шести вахтенных. Так что в понедельник перед обедом вполне подойдет. — Он испытующе посмотрел на Питера. — Вам не говорили, чем мы, собственно, займемся? Австралиец остолбенел от удавления.

— Разве вам не сказали, сэр? Американец рассмеялся.

— Ни слова. Похоже, последним узнает содержание приказа именно капитан.

— Адмирал вызвал меня по поводу моего назначения, — сказал Питер. — Он сказал, что это должен быть рейс до Кэрнса, Порт-Морсби и Порт-Дарвина, который продлится одиннадцать дней.

— Ваш капитан Никсон из оперативного отдела спрашивал меня, как долго это может продлиться, — заметил капитан. — Но приказа я еще не получал.

Адмирал говорил еще, что после этого рейса будет другой, гораздо более опасный и долгий, который продлится около двух месяцев.

Капитан Тауэрс замер с чашкой в руке.

— Для меня это что-то новое, — сказал он. — Он не сказал, куда?

Питер покачал головой.

— Нет, сказал только, что это продлится месяца два. Воцарилось молчание, потом американец улыбнулся.

— Думаю, если кто-нибудь заглянул бы сюда в полночь, он увидел бы, как я наношу свои предположения на эту карту. Сегодня, завтра и послезавтра…

Австралиец решил, что нужно придать разговору более легкий тон.

— Вы едете куда-нибудь на уик-энд? — спросил он.

— Нет, — ответил капитан. — Буду сидеть здесь. Впрочем, может, на пару часов выберусь в город, в кино.

— Такого рода виды на уик-энд, да еще когда ты иностранец и далеко от родины, могли нагнать меланхолию на любого.

— А если вам на эти два дня поехать в Фалмут? У нас есть комната для гостей. При хорошей погоде мы проводим время в яхт-клубе, плаваем, ходим под парусом. Моя жена будет рада, если вы приедете.

— Это очень мило с вашей стороны, — задумчиво сказал капитан.

Он выпил еще одну чашку кофе, обдумывая предложение. Люди северного полушария теперь редко чувствовали себя хорошо среди людей южного. Слишком многое разделяло их после последней войны. Жалость создавала непреодолимый барьер, и он отлично знал об этом. Более того, он знал, что австралиец прекрасно понимает это, хотя и пригласил его к себе. Однако ему хотелось лучше узнать Питера Холмса. Коль скоро он будет связан с командованием Военного Флота через него, не мешало знать, что он за человек это говорило за посещение его дома. Кроме того, смена обстановки позволит ему расслабиться после нудного безделья, которое мучало его уже несколько месяцев. Пусть ему будет неловко среди этих людей, это все же лучше, чем слоняться два дня среди гулких стен пустого авианосца в обществе своих мыслей и воспоминаний.

Он слабо улыбнулся и отставил чашку. Хотя такой визит и выглядит глупо, еще глупее было бы отклонить дружеское предложение.

— А я не помешаю вашей жене? — спросил он. — Ведь у вас в доме маленький ребенок.

Питер замотал головой.

— Ей будет приятно, — сказал он. — Теперь она не часто видит новые лица.

— Я с удовольствием приеду на один вечер, — сказал американец. — Завтра я должен быть здесь, но в субботу охотно бы поплавал. Вас устроит, если я приеду в субботу утром, поездом? И вернусь в воскресенье?

— Я встречу вас на станции.

Они обговорили расписание поездов, потом Питер спросил:

— Вы ездите на велосипеде? — Капитан кивнул. — Тогда я возьму с собой второй велосипед. От станции до нас две мили.

— Отлично.

Красный «олдсмобиль» стал уже почти забытым сном. Всего пятнадцать месяцев назад капитан Тауэрс сидел за его рулем, направляясь в аэропорт, а теперь с трудом мог вспомнить, как выглядела приборная доска или с какой стороны был рычажок, передвигающий сиденье. Он полагал, что машина все еще стоит в гараже у его дома в штате Коннектикут, неповрежденная, быть может, со всем тем, о чем он уже научился не думать. Нужно жить в новом мире и по возможности забыть о старом; теперь его будут ждать велосипеды на железнодорожной станции в Австралии.

Питер вышел с авианосца достаточно рано, чтобы вернуться в Вильямстаун грузовичком, курсирующим между верфью и Министерством Военного Флота. Он заглянул в Министерство, забрал письмо со своим назначением и колеса для фермера, после чего трамваем поехал на вокзал. Около шести он вышел из поезда в Фалмуте, повесил оба колеса на руль велосипеда и не спеша поехал домой. Когда через полчаса он добрался, весь мокрый от пота жара стояла невыносимая, — Мэри в летнем платье, прохладная и свежая, поливала газон.

Она бросилась ему навстречу.

— О, Питер, как ты вспотел! Вижу, ты достал эти колеса.

— Да. Мне очень жаль, что я не смог приехать на пляж.

— Я догадалась, что тебя задержали. Мы вернулись домой в половине шестого. Что с твоим назначением?

— Это долгая история, — ответил он, втаскивая велосипед и колеса на веранду. — Я все тебе расскажу, но сначала приму душ.

— Все хорошо или все плохо? — спросила она.

— Хорошо. До апреля в море, потом — ничего.

— Питер, — обрадовалась она, — это просто здорово. Быстренько прими душ, остынь и все мне расскажи. Я вынесу шезлонги. Да, в холодильнике есть бутылка пива.

Через пятнадцать минут, посвежевший, в спортивной рубашке с расстегнутым воротником, он сел в тени и, попивая холодное пиво, рассказал ей все по порядку.

— Ты когда-нибудь встречалась с капитаном Тауэрсом? — спросил он под конец.

— Нет, — она покачала головой. — Джейн Фримен познакомилась с ними всеми во время приема на «Сиднее». Она говорила, что он довольно симпатичный. Но каково тебе будет под его командой?

— Пожалуй, хорошо, — ответил он. — Капитан знает свое дело. Сначала мне будет неловко на американском корабле, но, должен признать, они мне понравились. — Он рассмеялся. — Я там сразу нарвался — попросил джин, заправленный горькой. — Он рассказал ей об этом, и она согласилась.

— Джейн тоже об этом говорила. Они много пьют на суше, но ни капли — на корабле. Кажется, они вообще не пьют в мундирах. У них там был какой-то овощной коктейль, а все остальные упились так, что ого-го!

— Я пригласил его на уик-энд, — сообщил он. — Он приедет в субботу утром.

Мэри со страхом взглянула на него.

— Он? Капитан Тауэрс?

— Пришлось пригласить. Ему будет у нас хорошо.

О, Питер, едва ли. Они теперь нигде не чувствуют себя хорошо. Это слишком болезненно для них… бывать в семейных домах. Он попытался ее успокоить.

— Капитан не такой. Прежде всего, он гораздо старше. Нет, ему действительно будет хорошо у нас.

— То же самое ты говорил о командире эскадрильи из Королевских Воздушных Сил, — возразила она. — Ну, помнишь… я уже забыла, как его звали. Тот, который расплакался.

Он не любил, когда она вспоминала тот вечер.

— Я знаю, что это тяжело для них, — сказал он. — Входить в чужой дом, где, к тому же, есть ребенок… Но с Тауэрсом все будет иначе.

Хочешь-не хочешь, ей пришлось уступить.

— Долго он у нас пробудет?

— Только одну ночь. В воскресенье ему нужно быть на «Скорпионе».

— Если это всего на одну ночь, все не так страшно… — Нахмурив брови, она на минуту задумалась. — Главное — найти ему занятие, чтобы он не скучал ни секунды. В этом была наша ошибка с тем гостем из КВС. Что он любит?

— Плавать, — ответил Питер. — Он хочет поплавать.

— А парусный спорт? В субботу будут гонки.

— Я не спросил его. Думаю, тоже любит. Она глотнула пива.

— Мы могли бы взять его в кино.

— А что там идет?

— Не знаю. Но это неважно, ведь мы хотим только, чтобы он был все время занят.

— Да, но будет плохо, если фильм окажется об Америке, — напомнил он, — если мы случайно попадем на такой, который снимался в его родных местах.

Она снова со страхом взглянула на него.

— Это было бы страшно. Откуда он родом, Питер? Из какой части Штатов?

— Понятия не имею. Я не спрашивал.

— О Боже! Нам нужно что-то делать вечером, Питер. Английский фильм был бы самым безопасным, но неизвестно, будет ли он английским.

— Можно пригласить еще кого-нибудь, — подсказал он.

— Даже обязательно, если фильм не английский. По-моему, это лучший выход. — Она задумалась. — Он был женат?

— Не знаю. Наверное, был.

— Могла бы приехать Мойра Дэвидсон, — продолжала Мэри. — Конечно, если у нее нет других планов.

— И если она не напьется, — заметил Питер.

— Не всегда же она пьяна, — сказала Мэри. — Во всяком случае, она расшевелила бы компанию.

Он задумался на мгновение, потом сказал:

— Неплохая идея. Я сразу объяснил бы ей, в чем дело. Не должно быть ни секунды скуки. — Он помолчал и добавил: — Ни в постели, ни вне ее.

— Ну, она не такая. Она просто наговаривает на себя. Он широко улыбнулся.

— Пусть будет по-твоему.

Тем же вечером они позвонили Мойре Дэвидсон и представили ей свой проект.

— Питеру нужно было его пригласить, — сказала Мэри. — Понимаешь, это его новый капитан. Но ты же знаешь, какие они, и как чувствуют себя в домах, где есть дети и пахнет пеленками. Мы решили, что нужно прибраться, спрятать все это и постараться, чтобы ему было весело… все это время, понимаешь? Но я буду занята Дженнифер и не многое смогу сделать. Ты не могла бы приехать и помочь нам? К сожалению, это значит для тебя раскладушку в холле или на веранде. Но только на субботу и воскресенье. Нужно следить, чтобы он непрерывно был чем-то занят. Не должно быть ни секунды скуки. В субботу вечером мы устроим прием, пригласим кое-кого.

— Вообще-то это довольно скучно, — заметила мисс Дэвидсон. — Скажи, это какой-нибудь плакса? Начнет рыдать у меня на плече и уверять, что я как две капли воды похожа на его покойную жену? Такое с ними бывает.

— Может, и с ним тоже, — неуверенно ответила Мэри. — Я не знаю, ведь я его даже не видела. Подожди немного, я спрошу у Питера. — После паузы она продолжала: — Мойра? Питер говорит, что он, вероятно, начнет за тобой волочиться, когда напьется.

— Это уже лучше, — сказала мисс Дэвидсон. — Хорошо, я приеду в субботу утром. Да, кстати… я покончила с джином.

— Покончила с джином?

— Джин пожирает внутренности. Прожигает кишки и вызывает язвы. Поэтому я с ним покончила. Теперь пью коньяк. Думаю, на этот уикэнд нужно бутылок… шесть. Коньяка можно выпить много.

В субботу утром Питер Холмс поехал на велосипеде в Фалмут и на вокзале встретился с Мойрой. Мисс Дэвидсон, стройная девушка с прямыми светлыми волосами и белой кожей, была дочерью торговца скотом, владельца небольшого имения Гарквей, что лежало неподалеку от Бервика. Она подъехала к станции в элегантной четырехколесной коляске, год назад купленной на каком-то складе подержанных вещей и отреставрированной за большие деньги. Коляску тащила красивая резвая кобыла. На девушке были ярко-красные брюки и такая же рубашка, причем даже цвет губной помады и маникюрного лака идеально гармонировал с одеждой. Она издалека помахала Питеру рукой, подождала, пока он привязывал поводья к перилам, вдоль которых когда-то шли к автобусам пассажиры.

— Здравствуй, Питер. — Сказала она. — Он еще не появился?

— Приедет этим поездом. Когда ты выехала из дома?

— В восемь. Чудовищно, правда?

— Завтракала?

Она кивнула.

— Я пила коньяк. И выпью еще, прежде чем снова сяду в эту телегу.

Это его обеспокоило.

— Тебе нечего было поесть?

— Поесть? Яйца с ветчиной и прочую гадость? Дорогой мой, у Сэймов была вчера вечеринка, и меня до сих пор тошнит от еды.

Они вместе вышли на перрон.

— Когда ты легла спать? — спросил Питер.

— Около половины третьего.

— Как ты только выдерживаешь? Я бы не смог.

— А я могу. Всем нам осталось немного, так стоит ли терять время на сон? — Она рассмеялась.

Он не ответил; в принципе, она была права, хотя сам он подходил к этому иначе. Они постояли еще; подошел поезд, из вагона вышел капитан Тауэрс. Он был в сером гражданском пиджаке и светлых тиковых брюках. Своим американским стилем он заметно выделялся из толпы.

Питер Холмс представил его Мойре. Когда они направились к выходу со станции, американец сказал:

— Я уже давно не ездил на велосипеде. Наверное, упаду.

— Вы поедете с комфортом, — сказал Питер. — У Мойры здесь фура.

— Не понимаю, — чуть нахмурился капитан.

— Спортивная машина, — объяснила девушка. — «Ягуар-JX140». Птица-Молния, как вы это называете. Новая модель мощностью в одну лошадиную силу, но делает восемь миль в час по ровной дороге. О Боже, у меня горло пересохло!

Они подошли к коляске; Мойра начала отвязывать поводья, а американец отошел на несколько шагов, разглядывая сверкавший на солнце экипаж.

— Ну и ну! — воскликнул он. — Да у вас настоящий вездеход.

— Вездеход! — Мойра рассмеялась. — Подходящее название. В гараже у нас есть порядочный автомобиль… «форд-кастомлин», однако я не взяла его с собой. Поедем на вездеходе. Садитесь, а я буду газовать, чтобы показать вам, как он ходит.

— Господин капитан, у меня здесь велосипед, — сказал Питер. — Я поеду сам по себе. Встретимся дома.

Капитан Тауэрс сел в коляску, девушка устроилась рядом с ним, взяла кнут и повернула кобылу. Повозка направилась к шоссе.

— Я должна кое-что сделать, прежде чем мы выедем из города, — сказала Мойра своему спутнику. — Точнее, выпить. Питер — хороший человек и Мэри тоже, но они слишком мало пьют. Мэри говорит, что у ребенка от этого колики. Надеюсь, вам это не грозит. Впрочем, если хотите, можете выпить кока-колы.

Капитан Тауэрс, хоть и был слегка ошеломлен, оживился. Он давно не встречал таких девушек.

— Я выпью с вами, — сказал он. — За последний год я выпил столько кока-колы, что мой корабль мог бы плавать в ней на перископной глубине. Выпить мне не повредит.

— Значит, нас двое, — констатировала она, ловко направляя кобылу на главную улицу городка. Несколько брошенных автомобилей стояли у тротуара, их не трогали уже больше года. На улицах было такое слабое движение, что они никому не мешали, а бензина, чтобы убрать их, все равно не было. Девушка остановилась у отеля «Пристань» и соскочила на землю. Привязав поводья к бамперу одного из автомобилей, она ввела капитана Тауэрса в зал.

— Что заказать? — спросил он.

— Для меня — двойной коньяк.

— Вода?

— Каплю и много льда.

Он повторил это бармену и заколебался, чувствуя на себе взгляд девушки. Пшеничного здесь не было никогда, шотландское виски пропало уже много месяцев назад, а к австралийскому у него не было доверия.

— Я еще не пил такого коньяка, — заметил он. — Что это за напиток?

— Он не бьет по голове, — сообщила девушка, — а расходится по всему телу. Поэтому я его и пью.

— Пожалуй, я все же выпью виски. — Он заказал и повернулся к ней. — Вы много пьете, правда?

— Говорят. — Она взяла поданный ей стакан и вынула из сумочки пачку сигарет — смесь южноафриканского и австралийского табака. — Закурите? Они ужасны, но других я не смогла достать.

Он угостил ее сигаретой — впрочем, не менее ужасной — из своей пачки и поднес огонь. Закурив, она выпустила дым через нос.

— Все-таки разнообразие. Как вас зовут?

— Дуайт, — ответил он. — Дуайт Лайонел.

— Дуайт Лайонел Тауэрс, — повторила она. — А я — Мойра Дэвидсон. У нас ферма в двадцати милях отсюда. Вы капитан той самой подводной лодки?

— Так точно.

— Довольны должностью? — насмешливо спросила она.

— Мне оказали большую честь, доверив командование, — спокойно ответил он. — И я думаю, это по-прежнему почетно.

Она опустила глаза.

— Простите, что я так спросила. Я бываю грубой, пока трезвая. — Она залпом выпила свой коньяк. — Пожалуйста, еще один, Дуайт.

Он заказал для нее еще рюмку, но сам ограничился одним виски. — Скажите, — сменила тему девушка, — что вы делаете во время отпуска? Играете в гольф? Ходите под парусом? Ловите рыбу?

— В основном, ловлю рыбу, — ответил он, вспомнив давний отпуск с Шарон на полуострове Гаспе, но тут же отогнал от себя эту мысль. Нужно думать о настоящем и забыть то, что было. — Сегодня слишком жарко для гольфа, — заметил он. — Лейтенант Холмс говорил что-то о плавании.

— Нет ничего проще, — сказала она. — А после обеда сегодня будут гонки яхт. Это вас интересует?

— Ну, конечно, — подтвердил он. — Какая у него лодка?

— Ее называют «Гвен-12». Этакая водонепроницаемая коробка с парусами. Не знаю, захочет ли он сам плыть на ней. Если нет, я могу стать вашим матросом.

— Если мы хотим принять участие в гонках, — решительно заявил он, — то не должны больше пить.

— Я не поплыву с вами, если у вас будут порядки Военного Флота Соединенных Штатов. На наших кораблях не так сухо, как на ваших.

— Хорошо. Тогда я буду выполнять ваши приказы! Она посмотрела на него.

Вы когда-нибудь получали по голове бутылкой? Он улыбнулся.

— Много раз.

Девушка допила коньяк.

— Закажите и себе тоже.

— Нет, спасибо. А то Холмсы нас потеряют.

— Ничего, догадаются, — сказала девушка.

— Пойдемте, я хочу посмотреть, как выглядит мир из вашей фуры.

Он повел ее к двери. Девушка покорно шла рядом.

— Это не фура, а вездеход, — сказала она.

— Нет. Мы сейчас в Австралии. Это ваша австралийская телега для перевозки дров.

— Вот тут вы не правы, — триумфально заметила она. — Вообще-то это коляска… викторианская коляска. Ей более семидесяти лет. Папа говорит, ее сделали в Америке.

Он взглянул на экипаж с внезапным интересом.

— Верно! А я-то думал, где я уже видел такую? Совершенно такая же стояла в сарае моего дяди, когда я был ребенком.

Она знала, что не должна позволять ему думать о прошлом, поэтому попросила:

— Станьте перед кобылой, пока я буду ее поворачивать. Она не очень любит идти назад.

Сев на козлы, она безжалостно натянула поводья, чтобы ему было чем заняться. Кобыла поднялась на дыбы, и ему пришлось отскочить, чтобы избежать удара копытом. Все же он ухитрился повернуть кобылу и вскочил на козлы рядом с девушкой.

— Она немного норовиста, — сказала Мойра. — Эти проклятые асфальтовые шоссе…

Вскоре они подъехали к дому Холмсов, и кобыла остановилась, вся в пене. Лейтенант с женой вышли им навстречу.

— Прости, Мэри, что мы так долго, — спокойно сказала Мойра. — Мне не удалось провезти капитана Тауэрса мимо бара.

— Похоже, ты сделала все, что могла, чтобы наверстать упущенное, — заметил Питер.

— Поездка была незабываемой, — сказал командир субмарины. Он сошел на землю и был представлен Мэри. Потом обратился к девушке — Хорошо было бы погулять с кобылой взад-вперед, пока она не остынет.

— Отлично, — похвалила его Мойра. — Я, правда, выпрягла бы ее и пустила на выгон… Питер вам покажет. А я пока помогу Мэри приготовить завтрак. Питер, Дуайт хочет поплавать сегодня после обеда на твоей яхте.

— Я вовсе этого не говорил, — запротестовал американец.

— Нет, говорили. — Девушка смотрела на кобылу, радуясь про себя, что отец не видит ее в эту минуту. — Нужно ее чем-нибудь вытереть… там сзади есть тряпка, под мешком с овсом. Потом, когда мы сами напьемся, я ее напою.

После полудня Мэри, оставшись одна с ребенком, спокойно начала готовиться к вечернему приему. Дуайт Тауэрс неуверенно сел на велосипед и поехал с Питером и Мойрой в яхт-клуб. Все трое уехали с полотенцами на шеях и купальными костюмами в карманах; доехав, сразу переоделись, не сомневаясь, что это будут «мокрые» гонки. Яхта Холмсов была закрытой лодкой из фанеры с небольшим кокпитом и послушными парусами. Они подготовили ее, спустили на воду и направились к линии старта: американец у румпеля, Мойра — на парусе. Питер остался на пляже.

Оба были в купальных костюмах, а на случай, если солнце будет слишком печь, взяли еще и рубашки. Несколько минут они маневрировали за линией старта, среди десятка других яхт, вышедших на гонки. Капитан уже года два не ходил под парусом и впервые имел дело с яхтой такого типа, но все же справлялся с ней хорошо и почти сразу понял, что она очень быстроходна. Когда грохнул выстрел, он так рванул с линии старта, что после первого из трех обязательных треугольников был на пятом месте.

Ветер был сильный, как обычно в заливе Порт-Филлип, и в конце первого круга яхта начала принимать через борт воду. Капитан Тауэрс, занятый гротом и румпелем, почти не обращал внимания ни на что вокруг. В ярком солнечном свете, в тучах водяной пыли, сверкающей, словно бриллианты, они начали второй круг, выходя к очередному повороту. У Тауэрса не было времени заметить, как девушка отодвинула ногой бухту грота-фала и подвинула на ее место бухту стаксель-шкота. Они доплыли до буя повернули, но когда капитан Тауэрс захотел вновь поставить грот, фал выбрался фута на два и застопорился. Порыв ветра положил лодку на бок, а Мойра помогла этому, будто случайно дернув за стаксель-шкот. Кончилось тем, что лодка легла парусами воду, и через секунду оба оказались за бортом. Мойра укоризненно сказала:

— Не нужно было стопорить фал. Ой! — пискнула вдруг она, — черт побери, у меня лифчик свалился! — На самом деле ей как-то удалось распустить узел лифчика на спине, пока она падала в воду, и теперь его сносила вода. Подхватив его, она посоветовала своему спутнику:- Лучше всего подплыть с той стороны и сесть на шверт. Тогда лодка встанет прямо.

Они поплыли туда, а от судейского катера к ним направилась моторка спасателей.

— К нам уже плывут помощники, — сказала девушка. — Прежде всего, Дуайт, помогите мне надеть это, пока они далеко. — Она отлично могла бы сделать это сама, еще в воде. — Вот так… а теперь завяжите. Да не так сильно, я вам не японка. Отлично. А теперь мы можем поднять нашу яхту и продолжать гонку.

Она взобралась на шверт и встала, держась за край борта, а он смотрел на нее снизу, восхищаясь ее стройной фигурой и очаровательным бесстыдством. Когда он подплыл и тоже забрался на шверт, паруса поднялись, затрепетали, и яхта вдруг выпрямилась. Девушка споткнулась о такелаж и свалилась в кокпит, не забыв при этом освободить грота-шкот. Дуайт последовал за ней, и яхта продолжила гонку.

— Только не надо больше этих штучек, — сурово потребовала Мойра. — В моем купальнике хорошо загорать, но не плавать.

— Не знаю, как это вышло, — оправдывался он. — До сих пор все шло нормально.

Больше происшествий не было, и они закончили гонку, заняв предпоследнее место. Питер встречал их, войдя в воду почти по грудь. Он придержал яхту и повернул ее под ветер.

— Хорошо было? — спросил он. — Я видел, как здорово вы оба повалились.

— Было прелестно, — ответила девушка. — Дуайт повалил лодку, а я чуть не потеряла лифчик, так что эмоций у нас было выше головы. Твоя яхта прекрасно плавает, Питер.

Они выбрались из лодки, вытащили ее на берег и, свернув паруса, втолкнули на стапель. Потом пошли на конец мола, искупались и сели, укрывшись от морского ветра за скальной стеной. Все закурили. Американец смотрел на голубую воду, красные скалы и пришвартованные моторки, пляшущие на волнах.

— Неплохой у вас здесь бассейн, — задумчиво сказал он. — Пожалуй, это самый уютный яхт-клуб их всех, что я видел.

— Парусный спорт здесь не принимают всерьез, — заметил Питер. — В этом весь секрет.

— В этом секрет всего, — добавила девушка. — Когда мы еще выпьем, Питер?

— Все соберутся около восьми, — ответил он и повернулся к гостю. — Мы пригласили на вечер несколько человек. А до тех пор мы могли бы пообедать в отеле.

— Конечно. Это будет здорово.

— Надеюсь, ты забираешь капитана Тауэрса не в «Пристань»? — спросила Мойра.

— Именно туда мы с Мэри хотели вас пригласить.

— По-моему, это не слишком разумно, — туманно сказала она. Американец усмехнулся.

— Хорошую же репутацию вы мне создаете. — Сами виноваты, — парировала она. — Я делаю все, чтобы вас обелить. И я никому не буду говорить, как вы сорвали с меня лифчик.

Дуайт Тауэрс неуверенно посмотрел на нее, потом вдруг расхохотался. Впервые за последний год его не сдерживала мысль о том, что безвозвратно ушло.

— Согласен, — сказал он, наконец. — Сохраним эту тайну между нами.

— За себя-то я ручаюсь, — заметила она, поджав губы. — А вы, наверное, всем похвастаетесь сегодня вечером, когда выпьете.

Питер сменил тему:

— Может, переоденемся? Я обещал Мэри, что мы будем дома в шесть.

Они пошли по молу к душевым, переоделись и поехали обратно. Мэри застали на газоне, поливающей сад. Обсудив способы попасть в городской отель, они решили снова запрячь кобылу и ехать туда в коляске Мойры.

— Мы должны сделать это для капитана Тауэрса, — заявила девушка. — Один он ни за что не доберется сюда после очередного визита в «Пристань».

Вместе с Питером она отправилась на выгон, чтобы поймать лошадь. Взнуздывая ее, девушка спросила:

— Как у меня получается, Питер? Он широко улыбнулся.

— Хорошо. Ты не даешь ему скучать.

— Именно об этом и говорила Мэри. Во всяком случае, сердце у него не разрывается от воспоминаний.

— Однако, если ты будешь его так развлекать, у него могут лопнуть сосуды.

— Не знаю, смогу ли. Я исчерпала почти весь свой репертуар. — Она положила седло на спину кобылы.

— Вечер принесет тебе еще немного вдохновения.

— Возможно.

Вечер наступил и прошел. Они пообедали в отеле и вернулись медленнее, чем ехали в город; выпрягли кобылу, пустили ее на выгон и в восемь часов, уже совершенно готовые, встретили гостей. Четыре супружеские пары приехали на этот скромный прием: молодой врач с женой, еще один флотский офицер с супругой, и — тоже с дамами — веселый молодой человек, о котором хоть и сказали, что он «чуть-чуть фермер», но образ жизни которого так и остался тайной для американца, и молодой владелец маленькой механической мастерской. Три часа они танцевали и пили, старательно избегая в разговорах серьезных тем. В эту душную ночь в комнате становилось все жарче, поэтому довольно скоро все сочли пиджаки и галстуки лишним балластом; проигрыватель непрерывно гремел музыкой, диски были свалены в огромную кучу. Хотя окна за проволочной сеткой были широко открыты, в воздухе висел плотный табачный дым. Время от времени Питер опоражнивал пепельницы в мусорный ящик, а Мэри собирала пустые стаканы, выносила в кухню, мыла и приносила обратно. Наконец, в половине двенадцатого, она внесла поднос с чаем и треугольными бутербродами с маслом и печеньем, что во всей Австралии считалось сигналом к концу приема. Вскоре гости стали прощаться и, покачиваясь, разъезжаться на своих велосипедах.

Мойра с Дуайтом помогли доктору и его жене благополучно добраться до ограды сада и вернулись домой.

— Приятная встреча, — сказал Дуайт. — Они, действительно, милые люди.

После жаркой духоты, царившей в доме, воздух в саду отрезвлял холодом. Ночь была очень спокойной. Между деревьями в бледном свете звезд виднелась береговая линия залива Порт-Филлип, бегущая от Фалмута к Нельсону.

— В доме сейчас хуже, чем в печи, — заметила девушка. — Я еще посижу здесь. Нужно остыть.

— Я принесу вам пальто.

— Лучше принесите чего-нибудь выпить, Дуайт.

— Надеюсь, не алкоголь? Она покачала головой.

— Полтора дюйма коньяка и много льда, если он вообще остался.

Он пошел за коньяком, а когда вернулся с двумя стаканами, Мойра сидела в темноте на краю веранды. Он подал ей стакан — она молча приняла его — и сел рядом. После вечерней суматохи ночная тишина доставила ему облегчение.

— Просто здорово сидеть вот так.

— Пока не начнут кусать москиты, — добавила она. — Впрочем, может, и не начнут, потому что дует ветер. Я бы не заснула сейчас, даже после такой дозы алкоголя. Вертелась бы с боку на бок всю ночь.

— Вы поздно легли вчера?

Она кивнула.

— И позавчера тоже.

— Советую время от времени ложиться пораньше.

— И что с того? — спросила она. — Вообще, имеет ли что-нибудь теперь смысл? — Он даже не пытался ответить ей, и после долгой паузы она спросила: — Дуайт, почему Питера назначили на «Скорпион»?

— Он наш новый офицер связи, — ответил капитан.

— У вас был такой раньше?

— Никогда.

— Так зачем он вам понадобился теперь?

— Не знаю, — ответил он. — Может, мы совершим рейд по австралийским водам. Приказа еще не было, но так говорят. Похоже, в вашем флоте капитан обо всем узнает последним.

— А куда, говорят, вы плывете, Дуайт?

Он заколебался. Правила безопасности были делом прошлым, но ему пришлось сосредоточиться, чтобы понять это. Сейчас, когда во всем мире не осталось никаких противников, такую осторожность можно было объяснить только силой привычки.

— Говорят, что в Порт-Морсби, — сказал он. — Может, это слухи и ничего больше, но именно так я слышал.

— Но ведь с Порт-Морсби уже покончено?

— Вероятно. Уже давно оттуда нет никаких сообщений.

— Значит, там нельзя сойти на сушу?

— Однако кому-то придется выйти и посмотреть… когда-нибудь, — сказал он. — Мы не будем покидать корабль, пока уровень радиации не понизится. Если он окажется высоким, мы даже не будем всплывать. Но когда-нибудь кому-то придется выйти и посмотреть. — Он замолчал, и в саду под звездным небом стало тихо. — Есть много мест, которые нужно увидеть, — сказал он наконец. — Мы все еще принимаем радиосигналы откуда-то из района Сиэтла. Смысла в них нет, просто время от времени в эфир идет смесь точек и тире. Иногда проходят две недели, прежде чем мы слышим их снова. Может, кто-то там жив, просто не умеет обращаться с аппаратурой. Вообще, в северном полушарии есть много странного, что нужно изучить.

— Неужели кто-то мог выжить?

— Не думаю. Но это не исключено. Этот кто-то должен находиться в герметически закрытом помещении с профильтрованным воздухом, с запасами воды и пищи. На практике это, пожалуй, невозможно.

Она кивнула.

— А правда, что с Кэрнсом уже покончено?

— Думаю, что да… и с Кэрнсом, и с Дарвином. Может, именно туда мы и должны плыть, чтобы проверить. Может, именно потому Питер назначен на «Скорпион». Он знает эти воды.

— Кто-то говорил папе, что в Таунсвилле уже есть случаи лучевой болезни. Эти слухи подтверждаются?

— Не знаю… я ничего такого не слышал. Но можно поверить: Таунсвилл южнее Кэрнса.

— Это будет расширяться все дальше на юг, пока не дойдет до нас?

— Так говорят.

— Ни одна бомба не упала в южном полушарии, — разозлилась Мойра. — Почему же это должно прийти к нам? Неужели нельзя ничего сделать?

Он покачал головой.

— Нет, Это все ветры. Очень трудно скрыться от того, что несет ветер. Точнее, совсем невозможно, поэтому нужно просто смириться с этим.

— Не понимаю, — упрямо сказала она. — Когда-то говорили, что ни один ветер не дует через экватор, поэтому мы будем в безопасности. А теперь оказывается, что это не так…

— В любом случае, мы не были бы в безопасности, — спокойно сказал он. — Даже если бы ученые оказались правы относительно тяжелых частиц, сюда все равно добрались бы легкие… Они уже здесь. Фоновая радиоактивность здесь сегодня в восемь или десять раз выше, чем была до войны.

— Что-то это нам не вредит, — заметила она. — Только говорят об этой пыли. Она что, летает с ветром, что ли?

— Да, — ответил он. — Но ни один ветер не дует на южное полушарие прямо с северного. Будь это так, мы все были бы уже мертвы.

Уж лучше бы так, — с горечью заметила она. — Мы сейчас похожи на смертников, которые ждут, когда их поведут на казнь.

— Может, и так. А может, это временное помилование. После этих слов стало тихо.

— Почему это тянется так долго, Дуайт? — спросила, наконец, девушка. — Почему ветер не может прийти прямо оттуда, чтобы покончить со всем этим?

— В принципе это довольно легко понять, — сказал он. — На каждом из полушарий ветры дуют большими спиралями на пространстве в тысячи миль между полюсом и экватором. Есть одна система циркуляции ветров в северном полушарии и другая система — в южном. Но разделяет их не экватор, который рисуют на глобусах и картах. Их делит так называемый термический экватор, который перемещается на юг или на север в зависимости от времени года. В январе весь остров Борнео и Индонезия принадлежат к северной системе, а в июле, в результате передвижения линии раздела на север, все, что лежит тогда к югу от нее: Индия, Сиам и так далее, подчиняется южной системе. Итак, в январе северные ветры приносят радиоактивную пыль, скажем, на Малайю. Потом, в июле, когда Малайя окажется в южной системе, наши южные ветры захватят пыль и перенесут оттуда сюда. Именно потому это приближается к нам так медленно.

— И ничего нельзя сделать?

— Ничего. Это слишком мощные силы, чтобы человечество могло с ними справиться. Нужно просто смириться.

— А я не смирюсь! — воскликнула Мойра. — Это же несправедливо. Никто с южного полушария никогда не бросал ни водородной, ни кобальтовой, ни вообще какой-либо бомбы. Мы не имели с этим ничего общего. Неужели мы должны погибнуть только потому, что каким-то государствам, удаленным на тысячи миль, захотелось войны? Дьявольская несправедливость!

— Да, несправедливость, и великая, — согласился он. — К сожалению, ничего не поделаешь.

Воцарилось молчание, потом Мойра со злостью в голосе объяснила:

— Это не значит, что я боюсь смерти, Дуайт. Все мы когда-нибудь умрем. Дело здесь в том, что пройдет мимо меня… — В свете звезд она повернулась к нему. — Я никогда не выеду из Австралии, а ведь я всю жизнь мечтала увидеть рю де Риволи. Такое романтическое название… Впрочем, улица наверняка похожа на все остальные, но я мечтала именно о ней и теперь знаю, что никогда ее не увижу. Больше нет и никогда не будет ни Парижа, ни Лондона, ни Нью-Йорка.

Он мягко улыбнулся.

— Рю де Риволи, может, и находится на том же месте со всем, что на ней было. Не знаю, упала ли на Париж хоть одна бомба. Может быть, он остался таким, как был, и солнце сейчас освещает ту улицу, которую вы хотели видеть. Вот только люди там уже не живут.

Она вскочила.

— Я хотела увидеть ее не такой! Город мертвых… О, Дуайт, принесите еще коньяку.

Не двигаясь с места, он с улыбкой взглянул на нее. — Ни за что на свете. Пора спать.

— Тогда я сама возьму.

Она вошла в дом. Звякнуло стекло, и почти сразу она вышла, неся пивную кружку, полную на три четверти и с небольшим кусочком льда.

— В марте я должна была поехать в Англию! — выкрикнула Мойра. — В Лондон. Это было решено уже давно. Полгода я должна была провести в Англии и на континенте, а потом вернуться через Америку. Увидела бы Мэдисон-авеню… Дьявольская несправедливость…

Она сделала большой глоток и с отвращением посмотрела на кружку.

— Боже мой, что это за дрянь? Он встал, взял кружку и понюхал.

— Это виски.

Она отобрала кружку и понюхала сама.

— Верно. После коньяка это должно меня добить. — Она залпом выпила неразведенный алкоголь и выбросила кубик льда на траву. Потом, пошатываясь, повернулась к Дуайту. — У меня никогда не будет детей, а это так несправедливо. Даже если бы ты сегодня переспал со мной, у меня не было бы ребенка, потому что нет времени. — Она истерически рассмеялась. — Правда, смешно? Мэри боялась, как бы ты не расплакался, увидев ее дочку и пеленки на веревке. Как тот командир эскадрильи КВС, который был здесь однажды. — Язык ее начал заплетаться. — Нужно с… следить, чтобы он был занят. — Она покачнулась и ухватилась за столб веранды. — Так сказала Мэри. Не должно быть ни секунды скуки. И пусть он лучше не видит маленькую, чтобы… чтобы не начал плакать. — Слезы потекли у нее по щекам. — Ей даже в голову не пришло, что плакать буду я, а не вы.

Внезапно, еще рыдая, она согнулась и опустилась на землю возле веранды. Поколебавшись, капитан Тауэрс подошел к ней и коснулся ее руки, но тут же отступил, не зная, что делать. Потом повернулся и вошел в дом. Мэри была на кухне, убирала посуду.

— Простите, — неуверенно сказал он. — Может, вы пойдете и посмотрите, что с мисс Дэвидсон? В придачу к тому коньяку она выпила кружку виски. Думаю, нужно уложить ее спать.

2

На следующее утро Холмсы поднялись в шесть часов, и Питер, как обычно, поехал на велосипеде за молоком. Довольно долго он сидел у фермера, обсуждая с ним новый прицеп, ось и соединительный прут.

— Завтра я должен явиться на корабль, — сказал он, — и сегодня приехал за молоком в последний раз.

— Все будет в порядке, — заверил его мистер Пол. — Можете на меня положиться. Вторники и субботы. Уж я позабочусь, чтобы миссис Холмс получала молоко и сметану.

Домой Питер вернулся около восьми. Он принял душ, побрился и оделся, после чего вместе с Мэри приготовил завтрак. Капитан Тауэрс появился без четверти девять, чистый, свежий и отдохнувший.

— Приятный был вчера вечер, — сказал он. — Я давно не чувствовал себя так хорошо.

Хозяин заметил:

— Здесь рядом живут милые люди. — Он искоса взглянул на своего командира и широко улыбнулся. — Вот только Мойра… Обычно она бывает выносливей.

— Это из-за виски. Она еще не встала?

— Я бы удивился, будь это так. Около двух ночи кому-то было очень плохо. Если не ошибаюсь, не вам.

Американец рассмеялся:

— О, нет!

Завтракать они сели втроем. — Хотите потом поплавать? — спросил Питер. — Жара будет не меньше, чем вчера.

Американец заколебался.

— В воскресное утро я предпочел бы пойти в церковь, как обычно делал на родине. Есть у вас здесь поблизости англиканская церковь?

— Вон там, у подножия холма, — сказала Мэри. — Три четверти мили отсюда. Служба начнется в одиннадцать.

— Я, пожалуй, схожу. Надеюсь, это не нарушит ваших планов?

— Конечно нет, господин капитан, — сказал Питер. — Правда, я не смогу пойти с вами. У меня много работы по дому.

— Разумеется, — согласился капитан. — Я вернусь к обеду, а там пора будет возвращаться на корабль. Я должен выехать поездом в три часа.

Под теплыми лучами солнца он двинулся вниз по склону холма и подошел к церкви за четверть часа до начала службы. Служка дал ему молитвенник, и капитан, не зная здешних порядков, выбрал себе место позади всех, чтобы видеть, когда люди становятся на колени, а когда встают. Он прочел молитву, которую выучил в детстве, потом сел и огляделся вокруг. Маленькое здание очень походило на церковь в его родном городке Мистик, штат Коннектикут. Здесь даже пахло так же.

Ему пришло в голову, что эта девушка, Мойра Дэвидсон, совершенно потеряла голову. Она слишком много пьет, но ведь не у нее одной сейчас проблемы. И все же она очень мила. Шарон она понравилась бы.

В тишине церкви он задумался о жене и детях, почти наяву видя их перед собой. По натуре он был очень простым человеком и наперекор всему верил, что в сентябре вернется к ним из своих странствий. Через неполные девять месяцев он снова увидит всех троих, и они не должны подумать, что с ним стало трудно находить общий язык или что он забыл о чем-то важном. Сынишка наверняка изрядно подрос — в его возрасте растут быстро. Пожалуй, он уже вырос из своей енотовой шубки, да и шапка должна стать ему мала. Пора купить ему удочку, маленькую удочку с катушкой, и научить ею пользоваться. Интересно будет посвящать сына в тайны рыбалки. Его день рождения десятого июля. Пожалуй, не удастся послать ему удочку к празднику, да и с собой взять ее будет сложно, хотя попробовать стоит. Может, в здешних магазинах есть такие.

День рождения Элен — семнадцатого апреля, ей исполнится шесть лет. И вновь в этот день рядом с ней не будет отца, разве что со «Скорпионом» что-нибудь случится. Нужно будет сказать ей, что ему очень жаль, и подобрать подарок, чтобы вручить его в сентябре. В день рождения Шарон все объяснит ей, скажет, что папа далеко в море, но вернется домой осенью и обязательно привезет подарок. Шарон умеет утешать.

Все время службы он, думая о семье, механически становился на колени и вставал вместе со всеми. Пару раз он приходил в себя и присоединял свой голос к хору, распевая простые, немудреные слова гимнов, но в целом это был сон наяву, сон о родных местах, о доме. После службы он вышел из церкви совершенно освеженный. Никто из прихожан не знал его, и он не знал никого; он улыбнулся священнику и неторопливо пошел назад, занятый уже мыслями о «Скорпионе», комплектации и вообще всеми теми хлопотами, без которых не обходится выход в море.

Когда он дошел до дома Холмсов, Мэри и Мойра Дэвидсон сидели на веранде в шезлонгах, а ребенок лежал в коляске между ними. Мэри встала ему навстречу.

— Очень жарко, — заметила она. — Снимайте пиджак и садитесь в тени. Хорошо было в церкви?

— Очень, — ответил он, снял пиджак и уселся на краю веранды. — Прихожане у вас отличные. Все места были заняты.

— Раньше не всегда было так, — язвительно заметила Мойра. — Я принесу вам выпить.

— Только, пожалуйста, без алкоголя. — Он взглянул на их стаканы. — Что вы пьете?

— Лимонный сок с водой, — ответила мисс Дэвидсон. — Мне уже лучше, так что не сочувствуйте.

Он рассмеялся.

— Тогда я тоже выпью сока. — Мэри пошла на кухню, а он спросил девушку — Вы завтракали?

— Полбанана и рюмка коньяку, — спокойно ответила она. — С утра я чувствовала себя не очень хорошо.

— Это все из-за виски, — сказал он. — В этом была ваша ошибка.

— Одна из многих, — признала она. — Я даже не помню, что было после нашего разговора у веранды, когда все разошлись. Вы уложили меня в постель?

Он покачал головой.

Я решил, что миссис Холмс сделает это лучше. Она бледно улыбнулась.

— Значит, упустили случай. Не забыть бы поблагодарить Мэри.

— Да, обязательно. Миссис Холмс очень мила.

— Она говорила, что вы возвращаетесь в Вильямстаун. Разве нельзя остаться и еще поплавать с нами?

Он снова покачал головой.

— До завтра мне нужно многое сделать на корабле. На этой неделе мы выходим в море, и на моем столе наверняка накопилась куча сводок.

— Мне кажется, вы всегда работаете в полную силу, независимо от того, есть работа или нет.

— Пожалуй, вы верно подметили. — Он весело посмотрел на нее. — А у вас есть какая-нибудь работа?

— Конечно. Я непрерывно занята.

— Чем?

— Этим. — Она подняла стакан. — Я тружусь со вчерашнего дня… с того момента, когда мы познакомились.

Он улыбнулся.

— Не надоедает иногда?

— «Скучной жизнь становится», — процитировала она. — Не иногда. Это сплошная полоса скуки.

— У меня, к счастью, много работы. Она быстро взглянула на него.

— Можно мне приехать на неделе, посмотреть вашу подводную лодку?

Он замялся, вспомнив о массе работы, которую еще нужно переделать на «Скорпионе».

— Нет, нельзя. На будущей неделе мы будем в море. — Ответ показался ему невежливым, и он тут же спросил — А вас интересуют подводные лодки?

— Вообще-то, нет, — равнодушно сказала она. — Я просто подумала, что хотела бы ее увидеть, но если это сложно, то не надо.

— Я охотно покажу ее вам, — пообещал он. — Только не на будущей неделе. Мне хотелось бы, чтобы вы приехали ко мне пообедать, когда будет поспокойнее и мы перестанем вертеться, как белки в колесе. Тогда я смогу показать вам все. А потом мы поехали бы в город, в какой-нибудь ночной ресторан.

— Неплохо придумано, — сказала она. — Назначайте день. По крайней мере, будет чего ждать.

Он задумался.

— Сейчас трудно сказать. В конце недели я доложу, что мы готовы, и тогда нас пошлют в первый поход. А потом будет осмотр на верфи — и снова в море.

— Этот первый поход… он будет в Порт-Морсби?

— Да. Постараюсь до отплытия связаться с вами, но ручаться не могу. Если вы дадите мне ваш телефон, в пятницу я позвоню и скажу, что и как.

— Бервик, восемьдесят шесть-сорок один, — сказала девушка, и он записал. — Лучше всего звонить часов в десять утра. По вечерам меня обычно не бывает дома.

Он кивнул.

— Отлично. Не исключено, что в пятницу мы еще будем в море, и я смогу позвонить только в субботу. Но я обязательно позвоню, мисс Дэвидсон.

— Меня зовут Мойра, Дуайт, — улыбнулась девушка. Он весело принял это к сведению.

— Порядок.

Она отвезла его на станцию и вернулась домой в Бервик. Когда он вышел, она сказала:

— Прощай, Дуайт. И не перетруждайся. — Она чуть замялась. — Прости, что я напилась прошлой ночью.

— Не нужно мешать виски с коньяком, — ответил он с улыбкой. — Пусть это послужит тебе уроком.

Она невесело засмеялась.

— Ничто не послужит мне уроком… никогда. Завтра вечером я буду делать то же самое. И послезавтра тоже.

— Но твой организм… — невозмутимо начал он.

— В том-то и дело, — заметила она, — что мой и ничей больше. Если бы он интересовал кого-нибудь еще, все было бы иначе, но для этого уже нет времени. Такие вот дела.

Он поклонился.

— И все же — до свидания.

— Правда?

— Ну, конечно, — заверил он. — Я позвоню, как и обещал. Он уже вернулся на электричке в Вильямстаун, а Мойра все еще ехала по сельским дорогам. Домой вернулась около шести, выпрягла кобылу и завела ее в конюшню. Отец вышел помочь, и вместе они втолкнули коляску в сарай, где стоял никчемный «кастомлин», дали кобыле ведро воды, наполнили ясли овсом и вошли в дом. Мать сидела на, веранде и что-то шила.

— Хэлло, дорогая, — приветствовала она Мойру. — Хорошо веселились?

— Да, — ответила девушка. — Питер и Мэри устроили вчера прием. Неплохая вышла вечеринка, хоть и свалила меня с ног.

Мать тихо вздохнула. Она знала, что протесты ни к чему не приведут.

— Сегодня тебе нужно лечь пораньше, — посоветовала она.

— Пожалуй, я так и сделаю.

— Как тебе этот американец?

— Милый и очень спокойный.

— Вдовец?

— Я не спросила. Наверное, да.

— А что вы делали? Девушка подавила раздражение, которое вызывали у нее такие расспросы. Мать всегда такая, а времени оставалось слишком мало, чтобы терять его еще и на ссоры.

— После обеда мы плавали под парусом.

Она села, рядом с матерью и начала рассказывать о большинстве своих субботних и воскресных впечатлений, умолчав об эпизоде с лифчиком и кое о чем из того, что произошло вечером.

В Вильямстауне капитан Тауэрс пошел на верфь и поднялся на авианосец «Сидней». Он занимал там две смежные каюты; та, что побольше, служила ему кабинетом. По прибытии он направил посыльного к дежурному офицеру «Скорпиона» и вскоре уже приветствовал лейтенанта Гирша с ворохом бумаг. Он взял их у молодого человека и бегло прочел. Обычно эти сообщения касались текущих дел: снабжения топливом и продуктами, но было среди них такое, которого он никак не ожидал. Секретариат адмирала уведомлял, что на «Скорпион» должен явиться штатский, физик из Организации Научных и Промышленных Исследований. Зовут его Дж. Осборн, а подчиняться он будет австралийскому офицеру связи.

Держа в руке бумагу, капитан Тауэрс взглянул на лейтенанта.

— Вы что-нибудь знаете об этом человеке?

— Он уже на борту, сэр. Прибыл сегодня утром. Я посадил его в кают-компании и поручил дежурному устроить его на ночь. Капитан поднял брови.

— На что нам это нужно?.. Как он выглядит?

— Очень высокий и худой. Мышиные волосы. Очки.

— Возраст?

— По-моему, он старше меня. Но не больше тридцати. Капитан задумался.

— В офицерских каютах тесно. Пожалуй, поселим его с лейтенантом Холмсом. Сколько матросов сейчас на борту? — Tpoe, сэр. Айзекс, Холман и де Врис. И еще Мортимер. — Скажите ему, чтобы подготовил койку с передней стороны перегородки «Ф», головой к правому борту. Койку пусть возьмет из носовой торпедной камеры.

— Слушаюсь, сэр.

Капитан Тауэрс изучил остальные сообщения после чего велел вызвать к себе мистера Осборна. Когда тот пришел, он указал ему на стул, угостил сигаретой и отпустил лейтенанта.

— Ну, мистер Осборн, — начал он разговор, — я только что прочел приказ о вашем назначении. Для меня это сюрприз. Рад с вами познакомиться.

— Для меня тоже, — ответил ученый. — Я узнал о нем только позавчера.

— На службе так бывает часто, — заметил капитан. — Но начнем по порядку. Ваше полное имя и фамилия?

— Джон Сеймур Осборн.

— Женаты?

— Нет.

— Порядок. На борту «Скорпиона» или какого-либо другого военного корабля я для вас капитан Тауэрс и прошу неизменно обращаться ко мне «господин капитан». На суше, в частной обстановке, я для вас просто Дуайт… Для вас, но не для младших офицеров.

Осборн улыбнулся.

— Слушаюсь, господин капитан.

— Вы плавали когда-нибудь на подводной лодке?

— Нет.

— Пока вы не привыкнете, вас будет раздражать теснота. Место для вас приготовят в офицерских каютах, питаться будете в офицерской кают-компании. — Он посмотрел на аккуратный серый костюм ученого. — Вероятно, вам потребуется более подходящая одежда. Завтра утром, когда прибудет лейтенант Холмс, попросите, чтобы он получил для вас форму на складе. Если вы в таком виде, как сейчас, спуститесь в «Скорпион», вашему костюму не поздоровится.

— Спасибо, господин капитан.

Капитан отодвинулся от стола, глядя на Осборна, на его интеллигентное лицо и нескладную фигуру.

— Скажите, что вы будете у нас делать?

— Вести наблюдения и изучать уровень радиоактивности в воздухе и в воде, особенно — под водой и внутри самого корабля. Насколько я знаю, поход будет на север.

— Об этом уже знают все, кроме меня. Вероятно, на север. Думаю, в конце концов и я об этом узнаю. — Капитан слегка нахмурился. — Как, по-вашему, возможен роет радиоактивности в «Скорпионе»?

— Не думаю. То есть, надеюсь, что нет. Вряд ли это произойдет, пока мы будем под водой, если, конечно, не случится ничего исключительного. Но контроль не помешает. Полагаю, вы захотите узнать о любом изменении фона?

— Конечно.

Начался разговор о различных способах измерения радиоактивности. Большинство приборов, которые Осборн привез с собой, были переносными и не требовали постоянных мест на корабле. В последних лучах солнца Осборн надел предложенный капитаном комбинезон и отправился вслед за ним на «Скорпион», чтобы осмотреть детектор излучения, смонтированный на кормовом перископе, и подумать, как эталонировать его относительно стандартных инструментов. То же самое нужно было сделать с детектором, установленным в машинном отделении. Кроме того, следовало слегка переделать один из двух оставшихся торпедных аппаратов, чтобы отбирать через него пробы морской воды. Когда стемнело, они вернулись на авианосец и сели ужинать в большой и пустой кают-компании.

Назавтра работа закипела. Первым заданием Питера, когда он приехал, был телефонный разговор со знакомым из оперативного отдела, которому он намекнул, что пора бы, наконец, уведомить капитана о том, что уже давно знают подчиненные ему австралийцы, и выслушать его соображения относительно плана операции. Вечером это сообщение поступило капитану Тауэрсу. Джон Осборн получил подходящее снаряжение, задняя дверца торпедного аппарата была уже переделана, а оба австралийца разместили свои вещи в выделенном им уголке подводного корабля. Однако ночевали они на авианосце, а на «Скорпион» перебрались во вторник утром. За утренние часы были сделаны последние приготовления, после чего капитан Тауэрс доложил, что готов начать испытания на море. Второй завтрак съели еще на борту авианосца, а потом «Скорпион» вышел в залив и взял курс на Мысы.

Весь день они кружились вокруг баржи с безвредным радиоактивным элементом, стоявшей посреди залива, замеряли радиоактивность. Осборн непрестанно возился со своими приборами, обдирал о сталь люков кожу с голеней, когда карабкался на мостик и обратно, больно стукался головой о переборки и навигационные устройства в главном посту, забывая, какой он высокий. В пять часов испытания кончились, баржу оставили сухопутным физикам — для них она, собственно, и предназначалась, — и корабль вышел в открытое море.

Привыкая к корабельной жизни, они всю ночь шли на запад в надводном положении. Рассвет застал их в спокойных водах, под свежими порывами юго-западного ветра, в районе Кэйп-Бенкс. Здесь лодка погрузилась на пятьдесят футов и с этого времени только раз в час подвсплывала на перископную глубину, чтобы осмотреться. Под вечер, уже в районе острова Кенгуру, оставаясь на перескопной глубине, они взяли курс на Аделаиду, а около десяти вечера уже смотрели на город в перископ. Проведя около него десять минут, повернули и вновь вышли в открытое море. Так прошла среда. В четверг на заходе солнца они обошли с севера остров Кинг и взяли курс обратно на Вильямстаун, а в пятницу, с первыми лучами солнца, всплыли перед Мысами, вошли в залив и пришвартовались у борта «Сиднея». Неполадок во время рейса было совсем немного.

В то же утро адмирал, сэр Дэвид Хартман, приехал для инспекции единственного корабля из всех, находившихся под его командованием, о котором стоило беспокоиться. Инспекция заняла почти час, после чего он провел пятнадцать минут в капитанской каюте, обсуждая с Тауэром и Холмсом план операции и предложенные ими дополнения. Затем он направился к премьеру, который как раз находился в Мельбурне; отсутствие авиасвязи с Канберрой затрудняло федеральным властям работу и вело к тому, что сессии парламента проходили редко и становились все короче.

Вечером Дуайт, как и обещал, позвонил Мойре Дэвидсон.

— Ну вот, — сказал он, — мы вернулись в целости и сохранности. Кое-что нужно сделать на корабле, но это пустяки.

— Значит, я могу тебя навестить?

— Я охотно представлю тебе «Скорпион». Раньше понедельника мы не выплывем.

— Я очень хочу увидеть твой корабль, Дуайт. Когда тебе удобней, завтра или в воскресенье?

Он задумался. Если рейс начнется в понедельник, в воскресенье может оказаться много работы.

— Пожалуй, лучше завтра.

Теперь задумалась она. Придется отказаться от приема у Энн Сазерленд, впрочем, там все равно не будет ничего хорошего.

— С удовольствием приеду завтра, — сказала она. — Нужно ехать до Вильямстауна?

— Лучше всего. Я буду ждать. Каким поездом ты приедешь?

— Я на знаю расписания. Скажем, первым после половины двенадцатого.

— Отлично. Если я буду занят, пришлю вместо себя Питера Холмса или Джона Осборна.

— Джона Осборна?

— Да. Ты что, знаешь его?

— Это австралиец… из Организации Научных и Промышленных Исследований?

— Он самый. Высокий и в очках. — Его тетка замужем за одним из моих дядьев. Он у тебя?

— Да. Прикомандирован как физик.

— У него не все дома, — сообщила девушка. — Он тебе весь корабль разобьет.

— Не беда. Но тебе придется поспешить, чтобы осмотреть корабль, пока все еще цело.

— Я с удовольствием приеду, Дуайт. До завтра. В субботу утром, не имея никакой срочной работы, он ждал ее на перроне. Она приехала в плиссированной юбке и белой блузке с цветной вышивкой в этаком норвежском стиле. Это ей очень шло, но он забеспокоился: как, черт побери, провести ее по лабиринту грязных машин, которым, в сущности, является «Скорпион», чтобы не измазать маслом одежду, в которой ей предстоит куда-то пойти с ним сегодня вечером?

— Добрый день, Дуайт, — приветствовала она его. — Долго ждал?

— Несколько минут, — ответил он. — Тебе сегодня пришлось рано встать?

— Ну, не так рано, как в последний раз, когда я здесь была. Папа отвез меня на станцию, а поезд был в девять. Но все же довольно рано. Ты дашь мне выпить перед обедом?

— Дядя Сэм не любит этого на своих военных кораблях, — ответил он, чуть поколебавшись. — Может быть, только кока-кола или оранжад.

— Даже на австралийском авианосце?

— Даже на австралийском авианосце, — решительно сказал он. — Как будет выглядеть дама, которая пьет крепкие напитки в обществе офицеров, пьющих колу?

Она разволновалась.

— Но я должна перед обедом выпить чего-нибудь крепкого, как ты это называешь. Если дно клетки попугая может иметь какой-то вкус, то именно такой у меня во рту. Ты хочешь, чтобы я впала в бешенство и разоралась при всех твоих офицерах? — Она огляделась. — Здесь должен быть какой-то отель. Поставь мне коньяк, прежде чем пойдем на корабль. Тогда я буду только дышать на них приятным запахом и вежливо потягивать эту вашу кока-колу.

— Хорошо, — спокойно согласился он. — Есть отель на углу. Пойдем.

Они направились к отелю, и он провел ее в зал.

— Кажется, здесь.

— А ты разве не знаешь? Первый раз пришел сюда?

Он кивнул.

— Коньяк?

— Двойной, — скомандовала она. — Со льдом и капелькой — но только капелькой! — воды. Ты, правда, никогда тут не бываешь?

— Никогда, — сказал он.

— Тебя не тянет в бары? — допытывалась она. — Вечером, когда уже нет никакой работы?

— Было время, тянуло, — признался он. — Но тогда я ездил в город: ни к чему устраивать балаган у себя дома. Однако через неделю или две перестал, поняв, что это не дает мне удовлетворения.

— Что же ты делаешь по вечерам, когда ты на берегу? — спросила Мойра.

— Читаю журналы, книги. Иногда хожу в кино. — Он замолчал, потому что подошел бармен, и заказал для нее коньяк, а для себя — рюмку виски.

— Нездоровый образ жизни, — констатировала она. — Я иду в туалет. Посмотри за моей сумкой.

Наконец, после второго двойного коньяка, он сумел вытащить ее из отеля и забрать на авианосец, надеясь, что она будет прилично вести себя с офицерами. Но можно было не бояться: она была даже слишком скромна и очень вежлива со всеми американцами. Только Особорну она показала свое настоящее лицо.

— Хэлло, Джон, — сказала она. — А ты чего здесь болтаешься, черт побери?

— Я вхожу в команду, — объяснил он. — Занимаюсь научными наблюдениями, но честно говоря, только мешаю.

— То же самое говорил мне капитан Тауэрс, — согласилась она. — Ты так и будешь сидеть у него в этой подводной лодке? Целыми днями?

— Все идет к тому.

— А они знают твои привычки? — Не понимаю.

— Ладно-ладно, я им не скажу. Меня это не касается.

Она отвернулась, чтобы поговорить с лейтенантом Линдгреном. Когда тот спросил, что она будет пить, Мойра выбрала оранжад. Приятно было смотреть на нее, стоявшую со стаканом оранжада в руке под портретом королевы. Пользуясь тем, что она занята, капитан отозвал в сторону офицера связи.

— Нельзя ей спускаться в «Скорпион» в таком виде. Можно организовать какой-нибудь комбинезон?

Питер кивнул.

— Я возьму что-нибудь из снаряжения для кочегаров. Размер, думаю, номер один. Только вот, где она переоденется?

Капитан потер подбородок.

— Неужели не найдется никакого уголка?

— Лучше всего было бы в вашей каюте, господин капитан. Там никто не будет подглядывать.

Мойра пообедала с американцами, сидя за одним из длинных столов, после чего выпила кофе. Вскоре младшие офицеры занялись своими делами, и она осталась только с Дуайтом и Питером. Питер положил на столик чистый, прямо из прачечной, комбинезон.

— Униформа, — сказал он. Дуайт кашлянул.

— На подводной лодке трудно не выпачкаться смазкой, мисс Дэвидсон.

— Мойра, — поправила она.

— Хорошо, Мойра. Думаю, лучше пойти туда в комбинезоне. Жалко портить такие красивые вещи.

Она развернула комбинезон.

— Поменяем кукушку на ястреба. Где можно переодеться?

— Может, в моей спальне? — предложил он. — Туда никто не войдет.

— Надеюсь, что нет, хотя не очень уверена, — сказала она. — Во всяком случае, после того, что было в лодке. — И, когда он рассмеялся, подошла к нему с комбинезоном в руке. — Хорошо, Дуайт, проводи меня туда. Все в жизни бывает впервые.

Он проводил ее и вернулся в курилку. Оказавшись одна в маленькой каюте, Мойра с интересом осмотрелась. Увидела фотографии — четыре штуки. На всех была молодая темноволосая женщина с двумя детьми: мальчиком восьми или девяти лет и девочкой лет семи. Одна из фотографий была студийным портретом всех троих, остальные — любительскими снимками: мать с детьми на трамплине, может быть, на озере; на газоне, может, перед его домом, потому что в глубине виднелся длинный автомобиль и фрагмент белого домика. Довольно долго она с интересом разглядывала эти фотографии: милая, красивая женщина, милые, красивые дети. Это должно быть тяжело для него, но что сейчас легко?

Она переоделась в комбинезон, оставив на койке юбку, блузку и сумку, взглянула в небольшое зеркало и вышла в коридор, поискать Дуайта. Он уже шел ей навстречу.

— Ну, вот и я, — сказала Мойра. — Выгляжу, как черт из пекла. Твоя подводная лодка должна быть очень интересной, чтобы компенсировать мне все это.

Он с улыбкой взял ее под руку.

— Конечно, она интересна. Самая интересная из всех кораблей Военного Флота Соединенных Штатов. Прошу сюда.

Он перевел ее на узкую палубу «Скорпиона», а оттуда на мостик. Мойра знала о кораблях немного и совсем уж ничего о подводных лодках, но слушала внимательно и пару раз даже удивила его своими вопросами.

— Когда вы погружаетесь, вода не вливается в эту переговорную трубку?

— Для этого закручивается кран.

— А если о, нем забыли? Он улыбнулся.

— Есть еще один, внизу.

Через узкие люки они спустились вниз, в главный пост. Несколько минут девушка разглядывала в перископ порт и с полуслова поняла принцип действия этого устройства, но комплекс приборов для размещения груза и удержания корабля в равновесии совсем ее не заинтересовал. Она даже не пыталась понять что-либо из этой техники, на машины смотрела равнодушно и оживилась, только когда начала осматривать помещения экипажа, кают-компанию и кухню.

— А что бывает с запахами? — спросила она. — Что происходит, когда вы под водой варите капусту?

— Капусту мы стараемся не варить, — ответил он. — По крайней мере, свежую. Запах остается довольно долго. Однако, в конце концов, поглотитель убирает его, и часа через два пахнет уже не так сильно.

В своей маленькой каютке он угостил Мойру чаем. Она спросила:

— Ты уже получил приказ, Дуайт?

— Получил. Кэрнс, Порт-Морсби и Порт-Дарвин. Потом вернемся сюда.

— Там уже нет никого живого, правда?

— Неизвестно. Именно это мы и должны установить.

— Вы выйдете на сушу? Он покачал головой.

— Не думаю. Все зависит от уровня радиации, однако сомневаюсь, что мы высадимся. Может, даже не высунемся из корабля. Если там действительно опасно, мы останемся на перископной глубине. Джон Осборн для того и плывет с нами, чтобы мы знали, как далеко можно заходить.

Она нахмурилась.

— Если вы не будете выходить на палубу, то как узнаете, есть ли там кто живой?

— У нас есть мегафон, — сказал он. — Мы подплывем поближе к берегу и начнем вызывать.

— А если вам ответят, вы услышите?

— Ну, не так хорошо, как можно слышать нас. Есть микрофон, подключенный к мегафону, но ответы слышны только с небольшого расстояния.

Она посмотрела на него.

— Эта первая экспедиция на радиоактивные территорий, Дуайт?

— Нет, — ответил он. — Там можно плавать, если соблюдать осторожность. Мы еще до войны довольно долго были в тех местах… от Айво-Джима до Филиппин, а потом дальше на юг, до острова Яп. Сиди себе под водой и делай все, как обычно. Конечно, тут не захочется выходить на палубу.

— Нет, я спрашиваю про последнее время. Плавал кто-нибудь в зараженные районы после окончания войны?

Он ответил кивком.

— «Меченосец»… Это такая же лодка, как и наша. Она совершила рейс по Южной Атлантике и вернулась в Рио-де-Жанейро месяц назад. Я жду копию рапорта Джонни Дисмора — это капитан «Меченосца» — но пока еще не получил. Уже довольно давно ни один корабль не плавал в Южную Америку. Я просил сообщить мне о походе, но их очень плохо слышно.

— А как далеко заплыл «Меченосец»?

— Думаю, он был везде, — ответил капитан. — У западных штатов, от Флориды до Мэна, в нью-йоркском порту, он даже доплыл до реки Гудзон, хотя и не смог перебраться через остатки Моста Вашингтона. Был он в Новом Лондоне, в Галифаксе и в Сент-Джоне, а потом пересек Атлантику и прошел Ла-Маншем в Лондон. Однако подняться по Темзе не удалось. Потом он направился в Брест, затем в Лиссабон, но подошли к концу запасы продуктов, экипаж был в плохой форме, так что не оставалось ничего другого, как вернуться в Рио. — Он помолчал. — Я еще не знаю, сколько дней без перерыва они были под водой… а хотел бы знать: Как бы то ни было, это, наверняка, новый рекорд.

— Они где-нибудь видели живых людей, Дуайт?

— Не думаю, об этом было бы известно.

Она, не двигаясь, смотрела на узкий проход за занавеской, служившей одной из стенок каюты в этом лабиринте труб и кабелей.

— Ты можешь себе это представить, Дуайт?

— Представить? Что?

— Все эти города, все эти поля и фермы, где нет никого… вообще ничего живого. Просто ничего. Я — не могу.

— Я тоже, — сказал он. — Не думаю, чтобы мне хотелось это представлять. Я предпочитаю видеть все таким, как когда-то.

— Конечно, я никогда не видела этих мест, — заметила она. — Я никогда не выезжала из Австралии и теперь уже не выеду. Это не значит, чтобы я хотела… сейчас. Я знаю весь этот мир по фильмам и книгам, знаю, как это выглядело раньше. О том, что там делается сейчас, наверное, уже никогда не будет фильма.

Он покачал головой.

— Его не удалось бы снять. Насколько я знаю, ни один оператор не ушел бы оттуда живым. Думаю, никто, кроме Бога, никогда не узнает, как выглядит сейчас северное полушарие. — Он на минуту замолчал. — Да так оно и лучше. Когда теряешь близких людей, не хочется помнить, как они выглядели после смерти… Хочется сохранить их в памяти живыми. Именно так я люблю думать о Нью-Йорке.

— Это слишком страшно, — сказала она. — Я этого не могу представить.

— Я тоже, — повторил он. — В сущности, я не могу в это поверить не могу свыкнуться с мыслью об этом. У меня не хватает воображения. Да я и не хочу, чтобы хватало. Для меня все они живые… эти города в Штатах… жизнь там кипит, как и прежде. И я хочу, чтобы все оставалось таким до сентября.

— Конечно, — тихо сказала она. Он шевельнулся.

— Еще чаю?

— Нет, спасибо.

Он проводил ее на палубу; на трапе она остановилась, потирая ушибленную лодыжку и с наслаждением вдыхая морской воздух.

— Это настоящий ад, сидеть целыми днями в лодке, закрытой на все запоры, — сказала она. — Долго вы будете под водой в этом рейсе?

— Недолго, — ответил он. — Дней шесть, семь. — Наверное, это сильно влияет на здоровье?

— На физическое состояние — нет. Страдаешь, в основном, из-за отсутствия солнца. У нас есть несколько кварцевых ламп, но это все же не то, что настоящее солнце. Хуже всего психологические мучения. Многие моряки, хорошие по всем иным статьям, просто не выдерживают этого. Через некоторое время все становятся раздражительными; нужно быть очень уравновешенным, чтобы в таких условиях сохранять спокойствие. Она, подумав, согласилась, что он очень подходит для этого.

— И у вас все уравновешенные?

— Во всяком случае, большинство.

— Тогда тебе нужно последить за Джоном Осборном, — сказала она. — Насколько я знаю, он не такой.

Он удивленно посмотрел на нее. До сих пор он об этом не думал; впрочем, пробный рейс Джон Осборн перенес хорошо. Тем не менее, это следовало обдумать.

— Буду за ним присматривать, — сказал он. — Спасибо за совет. Они вернулись на «Сидней». В ангаре авианосца до сих пор стояли самолеты со сложенными крыльями; весь корабль казался мертвым и тихим. Мойра остановилась.

— Ни Один из них никогда уже не полетит, правда?

— Скорее всего.

— А вообще самолеты еще летают?

— Я давно уже не слышал ни о каких полетах, — сказал он. — Нет топлива.

Молча, какая-то погасшая, Мойра дошла с ним до каюты. Только сняв комбинезон и надев свои вещи, она обрела прежний задор. К черту эти немощные корабли! К черту эту немощную действительность! Ей захотелось поскорее уйти отсюда, пить, слушать музыку и танцевать. Перед зеркалом, перед фотографиями жены и детей капитана Тауэрса она подправила помаду на губах, румяна на щеках, подкрасила ресницы, чтобы глаза выглядели ярче, и выскочила оттуда. Скорее уйти из этих стальных стен, бежать отсюда! Это место не для нее. Нужно бежать в мир романсов, жизни как-нибудь и двойных коньяков. В свой мир.

С фотографий на нее понимающе смотрела Шарон.

В кают-компании Дуайт вышел ей навстречу.

— Ого! Ты выглядишь сногсшибательно. Она чуть улыбнулась и ответила:

— Зато чувствую себя паршиво. Выйдем на свежий воздух, в тот отель на углу, а потом куда-нибудь в город.

— Как пожелаешь.

Оставив ее с Джоном Осборном, он пошел переодеться в гражданский костюм.

— Пойдем на взлетную палубу, Джон, — попросила она. — У меня начнутся спазмы, если я еще хоть минуту проведу на этом проклятом кладбище.

— Я не знаю, как туда попасть, — признался Осборн. — Я же здесь человек новый.

Они нашли крутую лестницу, которая, как тут же выяснилось, вела в орудийную башню, спустились обратно и долго бродили бы по стальным коридорам, не укажи им дорогу какой-то матрос. Они спустились на широкую, совершенно пустую стартовую палубу. Солнце пригревало, море было изумительно голубым, дул свежий ветер.

— Слава тебе, Господи, что я выбралась оттуда, — вздохнула Мойра.

— Я вижу, военный флот тебя не очаровал, — заметил Осборн.

— А тебя? Хорошо тебе здесь?

— Пожалуй, да. Это будет довольно интересно.

— Разглядывать мертвых через перископ… Бр-р-р!.. Я знаю более приятные способы проводить время.

Некоторое время они шли молча.

— Дело здесь только в том, чтобы знать наверняка, — сказал, наконец, Осборн. — Нужно, по крайней мере, попытаться исследовать, что происходит. Может, все не так, как мы думаем. Может, что-то поглощает радиоактивные элементы, и в мире происходит такое, о чем мы и понятия не имеем. Даже если мы ничего не откроем, и то будет хорошо, ведь мы все-таки попытаемся изучить явление. Не думаю, чтобы мы действительно открыли что-то утешительное или подающее надежды, но в любом случае эта работа будет удовольствием.

— Изучение несчастий, по-твоему — удовольствие?

— Именно удовольствие, — решительно подтвердил он. — Некоторые игры приятны, даже если проигрываешь. Даже когда заранее известно, что проиграешь. Приятно просто играть.

— У тебя странные взгляды на игры и удовольствия.

— Ты просто не хочешь видеть фактов, — заметил он. — Это все произошло и происходит на самом деле, а ты закрываешь на это глаза. Но когда-нибудь придется их открыть.

— Хорошо! — воскликнула она, раскрасневшись. — Когда-нибудь я их открою. В сентябре, если вы были правы в своих предположениях. Значит, есть еще много времени.

— Может, и так. — Он с улыбкой смотрел на нее. — Правда, я не откладывал бы этого до сентября. Время названо с точностью плюс-минус три месяца. Может, это дойдет до нас уже в июле, независимо от того, кто и что об этом знает. А может, я еще успею купить тебе подарок на Рождество.

— Так ты не знаешь? — яростно прошипела она.

— Не знаю, — ответил он. — Ведь это не имеет прецедента в мировой истории. — Он помолчал, потом добавил с дьявольской усмешкой: — Случись это раньше, мы бы сейчас не разговаривали.

— Еще одно слово, и я столкну тебя за борт!

По лестнице к ним спустился капитан Тауэрс, элегантный, в синем двубортном костюме.

— Я не знал, где вас искать, — сказал он.

— Прости, Дуайт, — извинилась девушка. — Нужно было тебя предупредить. Мне захотелось подышать свежим воздухом.

Джон Осборн предостерег:

— Будьте осторожны, господин капитан: у Мойры плохое настроение. На вашем месте я не подходил бы к ней близко — еще покусает.

— Он со мной заигрывает, — объяснила Мойра. — Как Альберт со львом. Идем, Дуайт.

— До завтра, господин капитан, — сказал физик. — Воскресенье я проведу на корабле.

Капитан с девушкой ушли. В коридоре, ведущем к трапу, он спросил:

— А собственно, почему он к тебе цепляется, детка?

— Потому, — туманно ответила она. — Цепляется и цепляется. Выпьем, Дуайт, а потом поедем в ресторан.

Они отправились на главную улицу Вильямстауна, в тот самый отель. Когда подали напитки, он решительно спросил:

— Сколько у нас времени?

— Последний поезд уходит с вокзала Флиндерс в двадцать три пятнадцать; я должна вернуться на нем. Мама никогда не простит мне, если я пропаду на всю ночь.

— Я думаю. А что дальше, когда ты приедешь в Бервик? Кто-то будет тебя там ждать?

Она покачала головой.

— Утром мы оставили на станции велосипед. Если ты угостишь меня как следует, мне трудно будет доехать на нем до дому, но, так или иначе, велосипед для меня там есть. — Она выпила свой первый двойной коньяк. — Поставь мне еще один, Дуайт.

— Поставлю, — согласился он. — Но потом мы сразу поедем в ресторан. Ты обещала мне танцы.

— Будут танцы, — заверила она. — Я уже заказала столик у Мария. Но я лучше всего двигаю ногами, когда напьюсь. — Но я-то хочу танцевать, а не двигать ногами. Она взяла у него стакан с напитком и заметила:

— Ты очень дотошный и тоже цепляешься к каждому моему слову… я этого не выдержу. Хотя, честно говоря, большинство мужчин танцевать не умеют…

— И ты относишь меня к этому большинству, — закончил он. — Когда-то, в Штатах, мы часто танцевали, но с начала войны я не танцевал ни разу.

— Ты вообще живешь, как монах, — заявила она.

После второго коньяка она позволила вывести себя из отеля, и при последнем свете дня они пошли на станцию. До города доехали через час и вышли с вокзала на улицу.

— Слишком рано, — сказала Мойра. — Пойдем, погуляем.

Он взял ее под руку, чтобы легче было идти в толпе пешеходов. В витринах магазинов было выставлено множество разных товаров, но лишь немногие магазины были открыты. Кафе и рестораны были переполнены, бары закрыты, но на улицах было очень много пьяных. Все это производило впечатление шумной, неудержимой беззаботности, более в стиле девяностых годов прошлого века, чем 1963 года. Толпы пешеходов расхаживали прямо по мостовой, поскольку ездили только трамваи. На углу улиц Коллинз и Свенстон какой-то итальянец играл на большом сверкающем аккордеоне и играл очень хорошо. Люди вокруг него танцевали. У кино «Регал» пошатывающийся пьяный опустился на четвереньки, замер и вдруг бревном упал в канаву. Проходивший мимо полицейский перевернул его лицом вверх, равнодушно осмотрел и пошел дальше.

— Неплохо здесь развлекаются вечерами, — заметил Дуайт.

— Уже не так, как прежде, — сказала девушка. — Сразу после войны было гораздо хуже.

— Знаю. Я бы сказал, что они начали уставать. — Дуайт поколебался и добавил — Как и я.

Она кивнула.

— Сегодня суббота. В другие вечера бывает очень тихо. Почти как перед войной.

Они вошли в ресторан. Приветствовал их сам хозяин, он хорошо знал мисс Мойру Дэвидсон: она бывала здесь по крайней мере раз в неделю, если не чаще. Дуайта Тауэрса он видел несколько раз и, может, поэтому считал, что американец предпочитает ходить в свой клуб. Но метрдотель знал, что это — капитан американской подводной лодки. В общем, приняли их хорошо и проводили к удобному столику в углу, вдали от оркестра. Капитан заказал ужин.

— Они очень милы, — сказал он. — Я ведь довольно редкий и неприбыльный гость.

— А я здесь пью довольно часто, — призналась девушка. Некоторое время она сидела задумавшись. — Знаешь, ты все-таки счастливчик.

— В каком смысле?

— У тебя есть работа, заполняющая все время. До сих пор это не приходило ему в голову.

— Верно, — медленно сказал он. — У меня действительно нет времени на гулянки.

— А у меня есть, — сказала она. — И мне не остается делать ничего другого.

— Ты ничем не занята? Ничего не делаешь?

— Совершенно. — Она развела руками. — Иногда только хожу за волом и бороню навоз у нас на ферме. Вот и все.

— А я думал, ты работаешь где-то в городе.

— Я бы работала, — саркастически сказала она, — но это не так-то просто. Перед самой войной я получила в «школе» степень магистра истории.

— В школе?

— Ну, то есть в университете. Хотела еще пойти на курсы стенографии, но какой смысл теперь в этом годичном обучении? Я не успею их закончить. А если бы даже успела, все равно должностей нет.

— Слабеет деловая активность? Она кивнула.

— Мои подруги одна за другой теряют работу. Люди работают меньше, чем прежде, и не нуждаются в секретаршах. Половина знакомых папы — те, что раньше ездили в конторы, — уже бросили свои дела и сидят по домам, как будто вышли на пенсию. Все больше контор закрывается.

— Это вполне понятно, — заметил он. — В эти последние месяцы человек имеет право делать все, что хочет, если ему хватит денег.

— У девушек тоже есть такое право, — сказала Мойра. — Даже если то, что она хочет делать, не похоже на боронование навоза.

— И нельзя найти никакой работы? — спросил он.

— Для меня — никакой, — ответила она. — Я пыталась, и не один раз. Понимаешь, я даже не умею печатать на машинке.

— Ты могла бы научиться, — сказал он, — могла бы все же пойти на эти курсы.

— Но зачем, если все равно не остается времени? Зачем, если я все равно не использую свое умение, даже если каким-то чудом закончу курс?

— Во всяком случае, это хоть какое-то занятие. Альтернатива всем этим двойным коньякам.

— Работа ради работы? — спросила она. — Это не по мне. — Она нервно забарабанила пальцами по столу.

— По-моему, это лучше, чем питье ради питья, — сказал он. — И похмелья после этого нет…

Она раздраженно прервала его:

— Закажи для меня двойной коньяк, Дуайт, а потом покажешь, как ты умеешь танцевать.

Ведя ее танцевать, он чувствовал какую-то неясную обиду. Сколько в этой девушке язвительности… Однако он тут же подумал, что, занятый собственными хлопотами, никогда не задумывался, каким страшным крушением надежд стало это время для людей молодых и одиноких, и потому попытался сделать вечер приятным, завел разговор о фильмах и мюзиклах, которые они оба видели, и об общих знакомых.

— Питер и Мэри — странные люди, — сказала вдруг Мойра. — Они совсем помешались на своем саде. Собрались посеять осенью нечто такое, что взойдет в будущем году.

Он улыбнулся.

— По-моему, это правильный подход. Заранее ничего не известно. — И он вновь перевел разговор на безопасную тему. — Ты уже видела в «Плаза» фильм с Денни Кайе?

Парусный спорт тоже был безопасной темой, поэтому он говорил о нем довольно долго. Ужин закончился, началась эстрадная программа, потом они снова танцевали. Наконец девушка сказала:

— Сказка о Золушке. Пора идти на поезд, Дуайт.

Она пошла одеваться, а он расплатился и подождал ее в дверях. Город притих; музыки не было, рестораны и кафе закрылись. Остались только пьяные, они бесцельно бродили по тротуарам и спали под стенами. Девушка покачала головой.

— Нужно что-то с этим делать. До войны это было бы невозможно.

— Серьезная проблема, — задумчиво сказал Дуайт. — Такая же то и дело встает на корабле. Я считаю, что моряк, сходя на бе-pet, имеет право делать все, что хочет, если не мешает другим людям. В наше время некоторым просто необходимо напиваться. — Он взглянул на полицейского на углу. — Во всяком случае, так думают полицейские в этом городе. Я еще не видел, чтобы здесь арестовали пьяного только за то, что он пьян.

На вокзале она остановилась, чтобы попрощаться и пожелать ему спокойной ночи.

— Чудесный был вечер, Дуайт. Да и весь день тоже. Спасибо тебе за все.

— И мне было очень приятно, Мойра, — ответил он. — Правда, я давно не танцевал…

— Танцуешь ты неплохо, — заверила она и вдруг посерьезнела. — Ты уже знаешь, когда вы пойдете на север?

Он покачал головой.

— Еще нет. Перед тем, как мы вышли с «Сиднея», я получил сообщение, что в понедельник утром должен вместе с лейтенантом Холмсом явиться в Адмиралтейство. Не исключено, что это будет последнее совещание, и мы уйдем в море в понедельник после обеда.

— Удачи тебе, — сказала она. — Позвонишь мне, когда вернешься в Вильямстаун?

— Позвоню, — пообещал он. — С удовольствием. Может, мы снова куда-нибудь сплаваем на яхте или потанцуем.

— Было бы неплохо, — вздохнула она. — Ну, мне пора, а то опоздаю на поезд. Еще раз спокойной ночи и спасибо за все.

— Суббота нам удалась, — сказал он. — Спокойной ночи.

Он стоял и смотрел ей вслед, пока она не исчезла в толпе. Сзади, в светлом летнем платье, она казалась похожей на Шарон; ему вдруг подумалось: а не забывает ли он жену, не ошибается ли? Но нет, походкой девушка действительно напоминала Шарон. Может, именно поэтому он и полюбил ее… за то, что она чем-то похожа на жену.

Он повернулся и пошел к своему поезду.

На следующее утро, как обычно по воскресеньям, если это бывало возможно, он отправился в церковь в Вильямстауне, а в понедельник в десять утра уже ждал с Питером Холмсом вызова адмирала.

— Через минуту, господин капитан, — сказал секретарь в звании лейтенанта. — Насколько я знаю, вы поедете с ним в Совет Министров Сообщества.

— Вот как? Молодой человек кивнул.

— Машина уже заказана.

Звякнул колокольчик, секретарь вошел в кабинет, но тут же вернулся.

— Господин адмирал ждет вас, — пригласил он. Они вошли. Адмирал поднялся им навстречу.

— Добрый день, капитан Тауэрс. Добрый день, Холмс. Премьер хочет поговорить с вами перед походом, поэтому мы сейчас поедем к нему. Я только хочу дать вам это, капитан. — Он повернулся и взял со стола пачку машинописных листов. — Рапорт командира подводной лодки Соединенных Штатов «Меченосец» о походе из Рио-де-Жанейро в Северную Атлантику. — Он вручил рапорт Дуайту. — Жаль, что он поступил только сейчас, но радиоприем из Южной Америки очень плох, а сведений много. Возьмите с собой в дорогу и посмотрите в свободное время.

Американец принял машинопись, с интересом глядя на пачку листов.

— Это очень ценно для нас, господин адмирал. Есть что-нибудь, могущее оказать воздействие на нашу операцию?

— Не думаю. Установлен высокий уровень радиоактивности воздуха во всем этом районе; как и следовало ожидать, чем дальше на север, тем он выше. Им пришлось погрузиться… разрешите… — Адмирал взял рапорт и быстро пролистал. — «Погрузились под вторым градусом широты к югу от Парнаибы, а всплыли только под пятым градусом к югу от полуострова Сан-Роже».

— Долго они были под водой, господин адмирал?

— Тридцать два дня.

— Это можно считать рекордом.

— Пожалуй. Он даже где-то об этом пишет. — Адмирал отдал рапорт капитану Тауэрсу. — В общем, прочтите. Там есть кое-какая информация об условиях на севере. Кстати, если захотите связаться с «Меченосцем», знайте, что он поплыл в Уругвай и сейчас стоит в Монтевидео.

— Значит, и в Рио становится горячо, господин адмирал? — спросил Питер.

— Им там нечем было дышать.

Они вышли во двор министерства и сели в электрический грузовичок. Молча, пустыми улицами доехали до улицы Коллинз, затем по аллее; до особняка Сообщества и через несколько минут уже сидели за круглым столом с мистером Дональдом Ритчи, премьером.

— Я хотел повидаться с вами, господин капитан, прежде чем вы отплывете, — сказал премьер, — сказать вам кое-что о цели этого похода и пожелать удачи. Я читал приказ и могу добавить немногое. Вы направляетесь в Кэрнс, Порт-Морсби и Порт-Дарвин, чтобы изучить там условия. Любые признаки жизни, будь то люди или звери, весьма интересны для нас. Растительность тоже. И, конечно, морские птицы, если удастся собрать о них какой-нибудь материал.

— Боюсь, это будет трудно, сэр, — сказал Дуайт.

— Да, я тоже так думаю. Во всяком случае, насколько мне известно, с вами будет член Организации Научных и Промышленных Исследований.

— Так точно, господин премьер. Мистер Осборн.

Премьер, потер лоб.

— Я не хочу, чтобы вы рисковали. Я даже прямо запрещаю вам рисковать. Мы хотим, чтобы вы вернулись сюда живыми и здоровыми, со здоровой командой и в хорошей форме. Мы предоставляем вам и прикомандированному эксперту решать вопрос о всплытии и выходе на палубу. При всем этом, мы хотим получить как можно больше информации. Если уровень радиации позволит, вы должны высадиться и изучить эти места. Но не думаю, чтобы это было возможно.

Адмирал покачал головой.

— Очень сомневаюсь. Вероятно, вам придется погрузиться уже на двадцать втором градусе.

Американец быстро прикинул.

— Это к югу от Таунсвилла.

— Да, — серьезно сказал премьер. — В Таунсвилле еще есть живые люди. Вы ни в коем случае не должны заходить туда, если приказ не будет изменен, о чем вам сообщат из Министерства. — Он поднял голову и посмотрел американцу в глаза. — Это может показаться жестоким, господин капитан, но вы ничем не сможете им помочь, поэтому лучше не вызывать несбыточных надежд самим видом вашего корабля. И потом, мы знаем, каковы условия в Таунсвилле. Мы по-прежнему поддерживаем с ними телеграфную связь.

— Понимаю, господин премьер.

— Теперь мы подходим к последнему пункту, который я хочу особенно подчеркнуть. Вам категорически запрещается принимать кого-либо на корабль во время похода, если не будет получено разрешение из Министерства. Полагаю вы сами сочтете абсолютно недопустимым контакт вашей команды с облученными. Вам ясно?

— Да, господин премьер. Премьер встал.

— Тогда желаю всем вам удачи. Через две недели надеюсь снова встретиться с вами, господин капитан.

3

На рассвете девятого дня похода подводная лодка Военного Флота Соединенных Штатов «Скорпион» всплыла недалеко от Бандаберга в Квинсленде. Сначала в серое спокойное утро, под меркнущие звезды, вынырнули перископы. Сам корабль оставался под водой еще минут пятнадцать, пока капитан определялся по расстоянию от маяка и данным эхолота, а Джон Осборн, раздраженно тыча в кнопки своих приборов, замерял уровень радиации в воздухе. Только тогда «Скорпион», длинный и узкий, вынырнул и на двадцати узлах двинулся к югу. Лязгнул люк, на мостик вышел вахтенный офицер, а за ним — капитан и другие. Открыли люки торпедных аппаратов на носу и в корме, и по всему кораблю начал гулять свежий воздух. Между носом и мостиком натянули релинг, между мостиком и кормой — другой, и все свободные от вахты матросы выбрались на палубу в серый утренний холодок, радуясь тому, что смогут увидеть восход солнца.

Полчаса спустя все проголодались сильнее, чем когда-либо за последние дни. Когда прозвучал сигнал к завтраку, все бросились наперегонки, толкаясь и переругиваясь. Их место заняли повара, а потом вышли насладиться ясным солнечным днем моряки, сменившиеся с вахты. Офицеры на мостике курили сигареты, корабль плыл по голубому морю вдоль побережья Квинсленда к югу. Поставили радиомачту, и телеграфист передал сообщение. Радиостанция субмарины позволяла принимать развлекательные программы, легкая музыка из динамиков перекрыла шум турбин и плеск воды о корпус.

На мостике капитан говорил с офицером связи.

— Нелегко будет написать этот рапорт, — сказал он. Питер кивнул.

— Можно написать о танкере, господин капитан.

— Да, конечно, можно и о танкере, — согласился Тауэрс. Где-то в Коралловом море, между Кэрнсом и Порт-Морсби они заметили корабль. Это был танкер, явно без экипажа, дрейфующий с застопоренными двигателями. Довольно долго они кружили вокруг него, вызывая экипаж через мегафон, разглядывая корабль в перископ и сверяя данные с описаниями реестра Ллойда. Все шлюпки висели на шлюпбалках, но это был настоящий корабль-призрак, уже довольно сильно заржавевший. В конце концов они пришли к выводу, что это развалина еще времен войны: не похоже было, чтобы он пострадал от чего-либо, кроме атмосферных осадков. Однако радиоактивность воздуха была слишком высока, и они ничего не могли с ним сделать. Через час они оставили его там, где заметили, предварительно сфотографировав через перископ и записав координаты. Других кораблей они не встречали.

— Нужно ограничиться в рапорте замерами радиоактивности, а данные взять у Джона Осборна, — предложил офицер связи.

— Пожалуй, — согласился капитан. — И еще не забыть про пса, которого мы видели в Кэрнсе.

Действительно, писать рапорт было нелегко, поскольку они увидели и услышали очень мало. К Кэрнсу они подошли в надводном положении, но с задраенными люками: уровень радиации не позволял их открыть. Чтобы туда добраться, они осторожно прошли через рифы, после чего остановили корабль: капитан счел, что слишком опасно двигаться в таких водах в темноте, без маяков и сигнальных огней. Когда они наконец добрались до Зеленого Острова и подошли к земле, город показался им совершенно нормальным. Залитый лучами солнца, он стоял на фоне атертонских гор. В перископ они видели обсаженные пальмами улицы с магазинами, больницу, одноэтажные виллы на сваях, у тротуаров стояли машины, а кое-где даже развевались флаги. Войдя в реку, они направились к докам. Смотреть там было особенно не на что: кроме нескольких рыбачьих катеров, других судов не было. Краны стояли ровно, как следует закрепленные. Хотя лодка была недалеко от берега, поле зрения было невелико, поскольку перископ едва возвышался над побережьем и здания складов закрывали обзор. Поэтому они видели только кусочек суши над самой водой: тишина и покой, словно был праздничный день, хотя обычно здесь и по воскресеньям кружилось множество лодок. Только большой черный пес вышел на берег и начал лаять в их сторону.

Они провели там несколько часов, их призывы через мегафон наверняка были слышны по всему этому небольшому городку, но ничего не произошло. Казалось, город невозмутимо спал.

Вернувшись, они снова увидели отель «Стренд» и часть торгового центра, и все это время вели передачу через мегафон. Наконец прекратили звать и направились к выходу в море, чтобы засветло пройти рифы. Кроме данных о радиоактивности, собранных Джоном Осборном, записывать было нечего, и все сводилось к утверждению, что Кэрнс выглядит так же, как и всегда. Улицы, залитые солнцем, цветущие деревья на дальних холмах, витрины магазинов под широкими тентами. Милый городок-оазис в тропическом климате, вот только жизни в нем больше не было, в живых остался только пес.

В Порт-Морсби было то же самое. С моря, через перископ, они не заметили в городе никаких повреждений. На рейде стоял какой-то торговый корабль, зарегистрированный в Ливерпуле, с борта свисала веревочная лестница. Два других корабля лежали на песчаном берегу реки — море выбросило их во время шторма. Здесь они тоже провели несколько часов, кружа по рейду, заплывая в доки и без устали вызывая кого-нибудь через мегафон. Ответом была глухая тишина, но сам город выглядел вполне нормально. Потом они уплыли — оставаться дольше не было смысла.

Через два дня прибыли в Порт-Дарвин и бросили якорь в городской гавани, но увидели только побережье, крышу правительственного здания и часть отеля «Дарвин». У причала стояло много рыбацких катеров, но напрасно они кружили вокруг них и взывали через мегафон. Они не узнали ничего, только пришли к ясному выводу: когда подошло время, люди умерли спокойно.

— Именно так делают звери, — заметил Джон Осборн. — Когда близится смерть, они прячутся в норах. Вероятно, все лежат в своих постелях.

— Хватит об этом, — решительно сказал капитан.

— Но ведь это же правда, — сказал физик.

— Хорошо, пусть правда. Но не будем об этом говорить. Да, написать рапорт будет трудно.

Они выплыли из Порт-Дарвина и под водой взяли курс на юг, через Торресов пролив, вдоль побережья Квинсленда. Напряжение, в котором проходил рейс, давало себя знать: те три дня, что прошли с выхода из Порт-Дарвина до всплытия, люди почти не разговаривали. Только теперь, отдохнув на палубе, они задумались, что будут рассказывать, когда вернутся в Мельбурн.

Этот же вопрос обсуждали после обеда в кают-компании.

— Безусловно, то же самое обнаружил «Меченосец», — сказал Дуайт. — Ни в Штатах, ни в Европе они не видели ничего другого.

Питер взял со стола уже изрядно зачитанный рапорт «Меченосца» и еще раз перевернул страницы, хотя читал его постоянно и помнил почти дословно.

— Об этом я еще не думал, — медленно сказал он. — Я смотрел на это под другим углом, но сейчас, когда вы затронули… да, это правда. Во всем их рапорте действительно нет ни слова об условиях на суше.

— Они увидели там не больше, чем мы, — сказал капитан. — Никто не будет знать, как выглядят эти зараженные районы — все северное полушарие.

— Пожалуй, это и хорошо, — шепнул Питер.

— Пожалуй, — согласился капитан. — Есть вещи, которых человек просто не должен видеть.

— Я думал об этом сегодня ночью, — заметил Джон Осборн. — Вас не поражает, что никто и никогда… никогда… не увидит уже Кэрнса, Порт-Морсби и Порт-Дарвина?

Они уставились на него, обдумывая вопрос.

— Ну, никто не сможет увидеть больше, чем видели мы, — нарушил тишину капитан. — И поедет ли кто-нибудь туда вообще? Мы ведь туда не вернемся.

— Уже нет. Дуайт задумался.

— Не думаю, чтобы нас снова послали туда. Мы последние люди, которые видели эти города. — Он помолчал. — А мы не видели практически ничего. Вы, пожалуй, правы.

Питер беспокойно зашевелился.

— Исторический факт, — сказал он. — Это должно быть где-то записано. Интересно, пишет кто-нибудь подробную историю нашего времени?

Джон Осборн развел руками.

— Я о таком не слышал. Но попробую узнать. В конце концов, зачем писать, если никто и никогда не прочтет?..

— А ведь это нужно описать, — сказал американец. — Чтобы можно было читать хотя бы в ближайшие несколько месяцев. — Он снова задумался. — Хотел бы я прочитать исследование об этой войне. Хоть я и принимал в ней участие, но толком ничего не знаю. Никто не писал ничего такого?

— Историки — нет, — ответил физик. — По крайней мере, мне об этом не известно. Кое-что мы, конечно, знаем, но нашим сведениям не хватает логической последовательности. Слишком много пробелов… и о многом мы просто не знаем.

— Мне бы хватило и того, что мы все-таки знаем, — заявил капитан.

— О чем именно, господин капитан?

— Ну, для начала о том, сколько упало бомб. То есть атомных бомб.

— Судя по данным сейсмостанций, около четырех тысяч семисот. Некоторые сотрясения были довольно слабы, так что, скорее всего, число это еще больше.

— А сколько из них было больших… водородных, или как вы их там называете?

— Трудно сказать. Вероятно, большинство. В войне на востоке бросали только водородные бомбы… полагаю, в основном, с кобальтовой оболочкой.

— Но почему? Зачем нужен этот кобальт? — спросил Питер. Физик пожал плечами.

— Радиологическая война. Большего не скажу — сам не знаю.

— Тогда, может, я смогу, — сказал американец. — За месяц до войны я проходил на острове Йерба-Буэно близ Сан-Франциско курс для командного состава. Нам говорили, что, предположительно, может произойти между Россией и Китаем. Соответствует ли это тому, что произошло спустя шесть недель, мы можем только догадываться.

— Что вам говорили? — тихо спросил Джон Осборн. Капитан помолчал, потом сказал:

— Что все это связано с вопросом о портах на теплых морях. У России нет порта, который не замерзал бы зимой… за исключением Одессы на Черном море. Но чтобы выйти из Одессы в открытый океан, нужно пройти два узких пролива — Босфор и Гибралтар — которые контролирует НАТО. Правда, русские могли бы открыть Мурманск и Владивосток, введя туда ледоколы, но эти порты далеки от промышленных районов, где производятся экспортные товары. — Он задумался, потом добавил — Тот человек из разведки говорил о Шанхае.

— Шанхай был бы удобен для сибирской промышленности? — спросил физик.

Капитан кивнул.

— Во время второй мировой войны они перевели многие заводы за Урал, вплоть до Байкала, а оттуда дьявольски далеко до таких портов, как Одесса. До Шанхая же — только половина этого расстояния.

Воцарилось молчание.

— И еще на одно обратил наше внимание тот человек, — задумчиво сказал капитан. — На то, что в Китае население в три раза больше, чем в России, то есть перенаселенность отчаянная. Говорил он также, что по мере развития в прошедшем двадцатилетии промышленности Китая Россия начала опасаться нападения с его стороны. Вот вам и причины войны…

— Но, используя кобальтовые бомбы, — заметил Питер, — они не могли бы наступать.

— Верно. Однако, при определенном разбросе этих бомб, Северный Китай на долгое время мог стать территорией, непригодной для жизни. Если бы бомбы падали в нужные места, радиоактивная пыль распространилась бы по Китаю до самого моря. Остатки ушли бы на восток, через Тихий Океан; если бы при этом немного попало Соединенным Штатам, не думаю, чтобы они оплакивали американцев горючими слезами. До Европы и западной части России дошло бы, вокруг света, совсем немного.

— Сколько времени должно пройти, чтобы люди снова смогли там жить? — спросил физика Холмс.

— После распространения кобальтовой пыли? Не знаю. Это зависит от многих факторов. Ну, пожалуй, от пяти до двадцати лет. Но точно сказать нельзя.

— А что, по мнению этого лектора, думали китайцы?

— О, они смотрели на дело иначе. Они собирались покрыть кобальтовой пылью только промышленные районы, город за городом, чтобы в ближайшие десять лет нельзя было пользоваться механизмами. Это была бы пыль из тяжелых частиц с ограниченной paспространяемостью. Вероятно, китайцы даже не собирались бросать бомбы прямо на эти центры… Достаточно попасть куда-нибудь на десять миль от города, чтобы ветер закончил остальное. — Капитан помолчал. — После полного уничтожения промышленности они могли бы вторгнуться и занять все не зараженные районы страны. Потом радиоактивность ослабела бы, и они заняли бы города.

— Вот только техника успела бы заржаветь, — сказал Питер.

— Возможно. Но для них это была бы легкая война.

— Вы думаете, именно так все и было? — спросил Осборн.

— Откуда мне знать, — сказал американец. — Пожалуй, точно этого никто не знает. Я повторил только то, что говорил нам офицер из Пентагона. В некотором смысле, Россия имела перевес. Китай был один… без друзей и союзников, за исключением самой России.

Несколько минут все курили молча.

— Возможно ли, чтобы все было именно так? — спросил, наконец, Питер. — То есть после тех первых налетов на Лондон и Вашингтон?

Джон Осборн и капитан удивленно посмотрели на него.

— Но ведь русские вовсе не бомбили Вашингтон, — сказал Дуайт. — Это доказано.

Теперь удивился Питер.

— Я говорю о том налете, с которого все началось.

— Правильно, о том первом налете. Это были русские реактивные бомбардировщики ИЛ-62-6, но экипаж был египетский. Они прилетели из Каира.

— В самом деле?

— Ну да. Был перехвачен один, приземлившийся в Пуэрто-Рико. Правда, это выяснилось уже тогда, когда мы разбомбили Ленинград, Одессу и атомные центры в Харькове, Куйбышеве и Молотове. В тот день все произошло молниеносно.

— Значит, мы бомбили Россию по ошибке? — Потрясенный Питер не мог в это поверить.

— Это факт, Питер. Публично в этом никогда не признавались, и все же это факт. Первая бомба упала на Неаполь — это, разумеется, албанцы. Потом — бомба на Тель-Авив. Никто не знает, кто ее бросил, во всяком случае, я не слышал. Потом вмешались англичане и американцы и демонстративно пролетели над Каиром. На следующий день египтяне подняли все свои бомбардировщики: шесть на Вашингтон и два на Лондон. Один прорвался к Вашингтону, к Лондону — оба. После этого Америка и Англия остались без правительств.

— Самолеты были русские, — подтвердил. Тауэрс, — и, как я слышал, знаки тоже. Это вполне возможно.

— Боже мой! — сказал австралиец. — Значит, мы бомбили Россию просто так?

— Именно так и было, — угрюмо сказал капитан.

— Итак, Лондон и Вашингтон отпали… — продолжал Джон Осборн, — решать должны были командующие фронтами и решать быстро, до очередной бомбардировки. После албанской бомбы отношения с Россией были натянутыми, потому-то самолеты и приняли за русские. — Он помолчал. — Кому-то нужно было решать, причем, буквально в несколько минут. В Канберре считают теперь, что этот «кто-то» решил неверно.

— Но если это была ошибка, почему же не объединили усилий, чтобы с этим покончить? Почему это продолжалось?

— Дьявольски трудно прекратить войну, когда все политики, бывшие у руля, погибли, — заметил капитан.

— Дело в том, — сказал физик, — что эта проклятая бомба стала слишком дешевой. Под конец элементарная урановая бомба стоила всего пятьдесят тысяч фунтов. Каждая страна, даже такая маленькая, как Албания, могла завести целую кучу этих бомб и воображать, что может победить крупные государства, если нападет на них неожиданно.

— К тому же самолеты, — дополнил капитан. — Русские давали самолеты египтянам так же, как Англия давала их Израилю и Иордании. Это было большой ошибкой.

— Итак, — тихо сказал Питер, — в результате всего этого началась война между западными державами и Россией. А когда вмешался Китай?

— Никто не знает точно, — ответил капитан. — Но я бы сказал, что он почти немедленно воспользовался случаем и выступил со своим радиологическим оружием. Вероятно, китайцы не думали, что Россия тоже может начать радиологическую войну. — Он немного помолчал. — Но это только предположения. Большинство средств связи быстро вышло из строя, а те радиостанции, что остались, не успели передать почти ничего ни нам сюда, ни в Южную Африку. Мы знаем только, что в большинстве стран командование приняли младшие офицеры.

— Майор Чан Ши Лин, — криво усмехнулся Джон Осборн.

— А действительно, кем был этот Чан Ши Лин? — спросил Питер.

— Никто не знает о нем ничего, кроме того, что он был офицером китайских ВВС, а, под конец стал вождем нации, — ответил физик. — Наш премьер говорил с ним, пытался вмешаться, чтобы прервать все это. Кажется, Чан Ши Лин имел множество ракет в разных частях Китая и множество бомб. Может, и в России командовал кто-то столь же незначительный. Но не думаю, чтобы нашему премьеру удалось связаться с русскими. По крайней мере, я о таком не слышал.

Воцарилось молчание.

— Это была трудная ситуация, — сказал, наконец, Дуайт. — Да и что было делать этому майору? Его учили только воевать, оружия хватало. Вероятно, то же было во всех других странах, когда погибли правительства. Очень трудно в такой ситуации прекратить войну.

— В случае этой войны, наверняка, было трудно. Поэтому ее не прекращали, пока были бомбы и самолеты-носители. А когда они кончились, было уже слишком поздно.

— Боже, — шепнул американец, — не знаю, что бы я сделал на их месте. Но, к счастью, решать пришлось не мне.

— Полагаю, вы начали бы переговоры, — сказал физик.

— С неприятелем, превращающим Соединенные Штаты в ад и убивающим наш народ? Обладая таким же оружием? Просто прекратить борьбу и сдаться? Мне хочется думать, что я был бы таким великодушным, но… не поручусь. — Капитан поднял голову. — Меня никогда не учили дипломатии, — сказал он. — Оказавшись в такой ситуации, я не сумел бы с ней справиться.

— Они тоже не сумели, — сказал физик, потянулся и зевнул. — Паршивая история. Но мы никого не осуждаем. Все это начали не великие державы, а маленькие безответственные страны.

Питер Холмс усмехнулся.

— Ну, оставшимся от этого не легче.

— У тебя есть еще полгода. — Заметил Джон Осборн. — Может, чуть больше или меньше. Будь этим доволен. Ты же всегда знал, что когда-нибудь умрешь, а теперь ты точно знаешь, когда. — Он засмеялся. — Пользуйся, тем, что тебе осталось.

— Я знаю, — сказал Питер. — Но мне нравится именно то, что я делаю сейчас.

— Запертый, как в клетке, в этом проклятом «Скорпионе»? — Гм… да. Это наше задание. Но я имел в виду то, что делаю дома.

— Тебе не хватает воображения. Прими магометанство и заведи гарем.

Капитан рассмеялся.

— А может, он у него уже есть. Офицер связи покачал головой.

— Мысль хорошая, но невыполнимая: Мэри не согласится. — Он посерьезнел. — Я никак не могу поверить, что это случится с нами. А ты можешь?

— После всего, что мы видели?

— Именно. Если бы мы увидели разрушения…

— Полное отсутствие воображения, — констатировал физик. — Все вы, офицеры, одинаковы. «Со мной этого случиться не может». — Он помолчал. — И все же может. И случится.

— Наверное, у меня, действительно, нет воображения, — задумчиво сказал Питер. — Это… это будет конец света. Никогда прежде мне не нужно было представлять, что я доживу до него.

— Это будет вовсе не конец света, — со смехом уточнил Осборн. — Кончимся мы, а свет останется, но уже без нас, Я бы даже сказал, что он без нас обойдется.

Дуайт, Тауэрс поднял голову.

— Пожалуй. На самом Кэрнсе и Порт-Морсби это никак не отразилось. — Он замолчал, думая о виденных в перископ цветущих деревьях на берегу. — Может, мы были слишком глупы, чтобы жить в этом мире.

— Вы совершенно правы, — поддержал его физик.

Больше говорить было не о чем, поэтому все вышли на мостик и закурили, наслаждаясь свежим воздухом и солнечным днем.

На следующее утро «Скорпион» миновал мыс у входа в портовый бассейн Сиднея и направился к югу, в Бассов пролив. Через двадцать четыре часа он уже стоял на своем месте — у борта авианосца в Вильямстауне. Адмирал сошел на лодку, как только опустили трап.

Капитан Тауэрс встретил гостя на узкой палубе субмарины.

— Ну, капитан, как прошел поход?

— Без происшествий, господин адмирал. Операция проходила строго по приказу, но боюсь, что результаты вас разочаруют.

— Собрали мало информации?

— У нас множество данных об излучении, господин адмирал. Севернее двадцатого градуса южной широты выйти на палубу было невозможно.

Адмирал кивнул.

— Были случаи каких-нибудь болезней?

— Один случай. Наш врач определил корь. Ничего общего с радиоактивностью.

Оба спустились в маленькую капитанскую каюту, и Тауэрс показал черновик своего рапорта, написанный карандашом на канцелярской бумаге, и приложение с данными о радиоактивности по всем вахтам рейса — длинные колонки цифр, написанные рукой Джона Осборна.

— Сегодня я отдам это напечатать, — сказал капитан. — Но суть в том, что мы узнали очень мало.

— Нигде нет следов жизни?

— Вообще ничего. Правда, через перископ мало что видно на побережье. До сих пор я не представлял, как мало мы сможем увидеть. Кэрнс стоит на краю главного канала, Морсби тоже. Дарвина, стоящего на скалах, мы вообще не видели — только портовый район. Можно было подумать, что с ним все в порядке.

Адмирал перевернул несколько страниц рукописи, время от времени читая по абзацу.

— В каждом из этих мест вы останавливались?

— Часов на пять. И каждый раз вели передачу через мегафон.

— Ответа не было?

— Не было, господин адмирал. В Дарвине мы сначала думали, что кто-то отзывается, но это крюк крана стучал о столб.

— Морские птицы?

— Никаких. Никто из нас не видел ни одной птицы севернее двадцатого градуса южной широты. В Кэрнсе мы видели собаку.

Адмирал провел в каюте капитана минут двадцать. Наконец он встал.

— Постарайтесь закончить рапорт как можно быстрее и один экземпляр сразу же пришлите мне. Конечно, я разочарован, но вы, вероятно, сделали больше, чем мог бы сделать кто-то другой. Американец сказал:

— Я читал рапорт «Меченосца», господин адмирал. В нем очень мало информации о состоянии дел на побережье как Соединенных Штатов, так и Европы. Полагаю, они видели почти то же, что и мы. — Он заколебался. — У меня есть одно предложение.

— Какое, капитан? Уровень радиации на этой линии, не везде так высок. Наш физик сказал, что человек мог бы там безопасно работать в специальном костюме… в шлеме, перчатках и так далее. Мы могли бы высылать одного из офицеров в каждом из этих портов… Он доплыл бы на берег в, резиновой лодке с запасом кислорода в баллонах.

— Дезактивация по возвращении на борт, — сказал адмирал. — Это будет непросто, но все же возможно. Я предложу это премьеру и узнаю, нужны ли ему какие-то особые данные. Может, он сочтет, что игра не стоит свеч. Но это хорошая мысль.

Он направился к главному посту, чтобы подняться на мостик.

— Можем мы дать нашим парням отпуск, господин адмирал?

— Есть какие-нибудь дефекты?

— Ничего серьезного.

— На десять дней, — сказал адмирал. — Я немедленно распоряжусь.

Питер Холмс позвонил Мэри после обеда.

— Уже вернулся, целый и здоровый, — сообщил он. — Слушай, дорогая, я буду дома к вечеру… не знаю, во сколько. А до этого должен расплеваться с рапортом и завезти его в Министерство Флота. Поэтому не знаю, на какой поезд успею. Встречать меня не приезжай… я приду со станций пешком.

— Так чудесно снова слышать твой голос, — обрадовалась Мэри. — Ужинать будешь дома?

— Пожалуй. Я сам себе поджарю пару яиц. Она быстро прикинула.

— Я приготовлю мясо, можно будет поесть в любое время. — Отлично. Слушай, есть одна проблема. У нас на борту был случай кори, поэтому я, некоторым образом, в карантине. — Ox, Питер! Ты болел корью в детстве? — Тогда мне было четыре года. Корабельный врач говорит, что я снова могу заболеть. Скрытый период длится три недели. А ты болела корью?

— Кажется, лет в тринадцать.

— Ну, тогда тебе ничего не грозит.

— А Дженнифер?

— Это меня и беспокоит. Нужно будет держаться от нее подальше.

— Ой… Неужели такой маленький ребенок может заболеть корью?

— Не знаю, дорогая. Я могу спросить корабельного врача.

— Он что, педиатр?

— Пожалуй, большой практики у него в ртом нет.

— Все же спроси его, Питер, а я позвоню доктору Хэллорену. Что-нибудь придумаем. Как здорово, что ты вернулся!

Он положил трубку на рычаг и снова взялся за работу, а Мэри немедленно предалась своей великой страсти — надолго уселась у телефона. Она позвонила миссис Фестер, соседке — та собиралась в город на собрание Товарищества Сельских Женщин, и попросила ее привезти фунт мяса и пару луковиц. Потом позвонила доктору Хэллорену, и тот сказал, что ребенок может заразиться корью, поэтому нужно быть очень осторожными. Потом вспомнила, что накануне Мойра Дэвидсон спрашивала ее, есть ли известия о «Скорпионе», и дозвонилась до Мойры.

— Дорогая, они вернулись. Питер уже звонил мне с корабля. У всех корь.

— Что у всех?

— Корь… Ты болела ею? В трубке раздался истерический смех.

— И нечего смеяться, — сказала Мэри. — Я думаю о Дженнифер — она может заразиться от Питера. Он уже болел корью, но может заболеть снова. Это так неприятно…

Смех оборвался.

— Прости, золотко, это было довольно смешно. Ведь это не имеет ничего общего с радиоактивностью?

— Кажется, нет. Питер сказал, что это просто корь. — Она помолчала и спросила: — Страшно, правда? Мойра Дэвидсон снова рассмеялась:

— Это на них похоже. Они на две недели отправляются туда, где все умерли от сильного излучения, и возвращаются оттуда с обычной корью. Я поговорю об этом с Дуайтом. Они нашли там кого-нибудь живого?

— Не знаю, дорогая, Питер ничего об этом не говорил. Впрочем, это неважно. Что мне делать с Дженнифер? Доктор Хэллорен сказал, что она может заразиться, а Питер будет носить в себе эти вирусы три недели.

— Пусть ест и спит на веранде.

— Ничего не выйдет, дорогая.

— Тогда пусть Дженнифер ест и спит на веранде.

— Мухи, — сказала заботливая мать. — Москиты. Может прийти кот, лечь ей на лицо и удушить. Такое бывает, ты же знаешь.

— Закрой коляску сеткой от москитов.

— У меня ее нет.

— Кажется, у нас где-то есть. Папа пользовался ими в Квинсленде. Но, скорее всего, они дырявые.

— И все же посмотри, пожалуйста, дорогая. Этот кот беспокоит меня больше всего.

— Сейчас поищу. Если найду хорошую, отправлю с почтой. Или привезу сама. Вы пригласите к себе капитана Тауэрса?

— Об этом я еще не думала. Не знаю, захочет ли Питер приглашать его. За две недели они могли смертельно надоесть друг другу. А ты бы хотела, чтобы мы его пригласили?

— Дело твое, — небрежно ответила девушка. — Мне все равно, будет он у вас в гостях или нет.

— Дорогая!

— Да, все равно. И перестань давить мне на психику. Кстати, он женат.

— Это невозможно, моя дорогая. Уже нет, — воскликнула заинтригованная Мэри.

— Ты знаешь только это и ничего больше, — вздохнула Мойра. — Это осложняет дело. Ну ладно, пойду, поищу сетку.

Когда вечером Питер пришел домой, Мэри, глубоко обеспокоенная здоровьем дочери, не очень интересовалась положением в Кэрнсе. Мойра уже звонила, что послала сетку, а пока Мэри достала кусок марли и накрыла коляску, но сделала это не очень умело, и Питер долго возился, закрепляя полог.

— Надеюсь, она сможет дышать? — беспокоилась жена. — Питер, ты уверен, что Дженнифер хватит воздуха?

Хотя он как мог успокаивал ее, она трижды за ночь выходила на веранду проверить, Жив ли ребенок.

Отношения на «Скорпионе» интересовали ее больше, чем подробности экспедиции.

— Ты пригласишь к нам капитана Тауэрса? — спросила она.

— Честно говоря, это не приходило мне в голову, — ответил он. — А ты бы хотела?

— Он мне нравится, — сказала она, — а Мойра в него влюблена. Это на нее не похоже, ведь он такой спокойный. Правда, с этим никогда ничего не известно.

— Он приглашал ее на ужин перед отплытием, — сказал Питер. — Показал ей корабль, а потом они пошли в город ужинать. Готов поклясться, что он постоянно думает о ней.

— Она трижды звонила, пока тебя не было, и спрашивала, нет ли от тебя известий, — сообщила Мэри. — Не думаю, чтобы ей нужен был ты.

— Наверное, ей просто скучно, — решил Питер.

На следующее утро он поехал в Мельбурн на встречу с Джоном Осборном у начальника отдела атомной физики в Министерстве Флота. Конференция эта закончилась около полудня; когда они выходили из Министерства, Осборн вдруг вспомнил:

— У меня же посылка для тебя. — Он вытащил перевязанный шнурком пакет из коричневой бумаги. — Сетка от москитов. От Мойры. Она просила передать тебе.

— Ага… спасибо. Мэри очень беспокоится за дочку.

— Где ты будешь обедать?

— Я еще не думал об этом.

— Тогда пойдем в Пастерский Клуб.

Молодой офицер широко раскрыл глаза: Клуб был для снобов и довольно дорогой.

— Ты записался в этот клуб?

Джон Осборн кивнул.

— Я всегда хотел сделать это, прежде чем умру. Время пришло — теперь или никогда.

Они поехали трамваем на другой конец города. Питер Холмс знал Пастерский Клуб, ему приходилось там пару раз обедать, и это ему очень понравилось. Это старое, по австралийским меркам, почти столетнее здание, возвели в период экспансии, по образу и подобию одного из известнейших лондонских клубов. Его стиль и традиции пережили все изменения в мире; более английский, чем сама Англия, он с середины прошлого века славился отличной кухней и обслуживанием. Перед войной он почти наверняка был самым изысканным из клубов стран Сообщества. Теперь же он и вовсе был вне конкуренции.

Они оставили головные уборы в холле, вымыли руки в старомодном туалете и вышли на внутреннюю галерею выпить чего-нибудь перед обедом. Там было довольно людно, все говорили о текущих делах. Питер Холмс заметил несколько министров штата и нескольких федеральных. Какой-то старик взмахом руки издалека приветствовал Джона Осборна и направился к ним:

— Это мой дед… — тихо сказал Джон. — Дуглас Фроуд. Генерал-лейтенант… ну, ты знаешь.

Питер, действительно, знал его. Сэр Дуглас Фроуд командовал армией еще до его рождения, а во времена его младенчества вышел в отставку, удалившись в небольшое имение под Мейсдоном, где начал разводить овец и писать мемуары. Двадцать лет продолжались эти пробы, и генерал со все меньшим упорством боролся с непослушным пером. В последнее время он интересовался главным образом садоводством и жизнью австралийских птиц, а раз в неделю приезжал в город и обедал в Пастерском Клубе, но и там держался особняком. Седой и краснолицый, он по-прежнему ходил прямо, как и пристало военному. Сейчас он беззаботно приветствовал внука.

— Эй, Джон! Вчера я слышал, что ты вернулся. Хорошо поплавали?

— Очень хорошо, — ответил Джон Осборн, представив ему молодого офицера. — Не знаю только, будет ли результат, потому что информации мы собрали немного, к тому же, один из матросов заболел корью.

— Корью, говоришь? Ну, это лучше, чем та холера. Надеюсь, никто из вас от него не заразился. Пойдемте, выпьем… у меня здесь открытый счет.

Они подошли к столу.

— Спасибо, — сказал Джон. — Я не ожидал встретить вас здесь сегодня. Думал, вы приедете только в пятницу.

Они налили себе джин и разбавили горькой.

— Ну, нет! Раньше — да, я приезжал каждую пятницу. Но это потому, что мой врач сказал мне, что если я не перестану пить здешний портвейн, то не проживу больше года. Теперь же все изменилось. — Старик поднял стакан с вином. — Ну, за ваше счастливое возвращение. Наверное, нужно плеснуть на землю в жертву богам или что-то в этом роде, но ситуация слишком серьезная. Знаете ли вы, что в подвалах нашего клуба еще более трех тысяч бутылок портвейна? Если ученые говорят правду, осталось всего шесть месяцев, чтобы выпить его.

Физик притворился озабоченным.

— Это действительно хороший портвейн?

— Первоклассный, совершенно первоклассный! Некоторые из бутылок, может быть, и молоды: одно- или двухлетние, но «Гулд Кэмпбелл» — в самом подходящем возрасте. У меня большие претензии к комитету закупки вина, очень большие претензии. Комитет для того и существует, чтобы все предвидеть.

Питер Холмс сдержал улыбку.

— По-моему, их трудно осуждать, — осторожно сказал он. — Не знаю, мог ли кто-нибудь предвидеть такое.

— Вздор. Я предвидел это еще двадцать лет назад. Но претензии теперь ничего не дадут. Все, что нам осталось, это делать хорошую мину при плохой игре.

— А что с этим портвейном? — спросил Джон Осборн:

— Есть только один выход, — сказал старик.

— Какой же?

— Выпить его, мальчик мой, выпить до последней капли. Не стоит оставлять его тем, кто придет после нас, коль скоро период полураспада кобальта длится целых пять лет. Вот я и приезжаю сюда каждые два дня и увожу одну бутылку с собой. — Он отхлебнул из стакана. — Раз уж я должен умереть, пусть меня убьет портвейн, а не эта холера. Так говорите, никто из вас этого не подцепил?

— Ни один, — ответил Питер Холмс. — Мы были осторожны, господин генерал — шли, в основном, под водой.

— Да, это хорошо защищает. — Старик искоса посмотрел на них. — В северном Квинсленде живых уже не осталось, верно?

— В Кэрнсе никого, господин генерал. Как в Таунсвилле, мы не знаем.

Старик покачал головой.

— С Таунсвиллом нет связи с прошлого четверга, а теперь это дошло до Боуэна. Я слышал, что уже были случаи в Маккае.

Джон Осборн широко улыбнулся.

— Значит, с портвейном нужно спешить.

— Точно. Ситуация поистине ужасная. — Солнце светило на них с безоблачного неба, теплое и веселое, высокий каштан пятнал двор тенями листьев. — Однако, мы делаем все, что можем. Секретарь говорил, что за последний месяц мы, если так можно выразиться, обезвредили триста бутылок. Как вам нравится служба на американском корабле? — спросил старик Питера.

— Очень нравится, господин генерал. Конечно, у них все немного иначе, чем в нашем военном флоте, к тому же я никогда не служил на подводных лодках, но вообще там очень хорошо.

— Не слишком мрачно? Не очень много вдовцов?

— Все они, кроме капитана, люди довольно молодые, и немногие из них успели жениться, — возразил Питер. — Капитан, конечно, был женат, некоторые из офицеров тоже, но большинство из них нашли себе девушек здесь, в Австралии. Нет, это вовсе не мрачный корабль.

Старик снова закивал головой.

— Ну, ясно. С тех пор уже прошло какое-то время. — Он снова выпил вина. — Ваш командир… некий капитан Тауэрс, Верно?

— Так точно, господин генерал. Вы его знаете? — Мне его представляли; он был здесь пару раз. Кажется, это честный человек. Билл Дэвидсон говорил мне, что Мойра познакомилась с ним.

— Да, господин генерал. В моем доме.

— Ну, надеюсь, она не выкинет никакого фортеля…

В эту самую минуту Мойра Дэвидсон звонила капитану Тауэрсу на авианосец.

— Это Мойра, Дуайт, — сказала она. — Что это за слухи ходят по городу? На твоем корабле корь?

Когда он услышал ее голос, на сердце у него стало легко.

— Слухи верные, — ответил он. — Только это секретные сведения.

— То есть?

— Военная тайна. Если какой-то из кораблей флота Соединенных Штатов на время выходит из строя, мы не объявляем об этом всему миру.

— Значит, Вся эта машинерия перестала действовать из-за такой мелочи, как корь? Наверное, это от плохого командования. По-твоему, у «Скорпиона» подходящий капитан?

— Уверен, что нет, — ответил он. — Может, где-нибудь встретимся и поговорим, кем его заменить? Мне этот капитан тоже не нравится.

— Ты будешь у Холмсов в эту субботу?

— Меня не приглашали.

— А если Питер пригласит тебя, ты приедешь? Или, может, ты недавно приказал протащить его под килем за нарушение субординации?

— Он не поймал ни одной чайки, — весело сказал Дуайт. — Но больше его обвинить не в чем. А этого я даже не записал в корабельном журнале.

— А ты рассчитывал, что он будет поставлять тебе чаек?

— Конечно. Я назначил его главным ловцом, но он не справился с заданием. Ваш премьер, мистер Ритчи, будет здорово на меня сердиться, ведь он рассчитывал, что мы привезем ему чаек. Но увы! — капитан, как и его офицеры, всего лишь человек.

— Ты пил, Дуайт? — спросила она.

— Тебе я признаюсь — да, пил. Кока-колу.

— Это-то и плохо. Тебе нужен двойной коньяк… нет, виски. А могу я сейчас поговорить с Питером Холмсом?

— Нет, Сейчас не можешь, его здесь нет. Насколько мне известно, он ушел обедать с Джоном Осборном. Возможно, в Пастерский Клуб.

— Час от часу не легче, — простонала она. — Так ты приедешь, если он тебя пригласит? Я хотела бы убедиться, что ты сможешь справиться с яхтой лучше, чем в прошлый раз. А для лифчика я купила замок.

Он рассмеялся.

— Охотно приеду. Даже на этих условиях.

— Он еще может тебя не пригласить, — напомнила она. — Уж очень Дурно пахнет эта история с чайками. По-моему, на твоем корабле что-то не так.

— Мы и это обсудим.

— Безусловно, — подтвердила она. — Посмотрим, что ты сможешь сказать в свою защиту.

Она повесила трубку, сразу же позвонила в Пастерский Клуб и еще застала Питера.

— Питер, пригласи к себе Дуайта Тауэрса на субботу и воскресенье. Я могу приехать и без приглашения.

Он предпочел не развивать тему.

— Мэри устроит мне головомойку, если он заразит Дженнифер корью.

— Я скажу, что она заразилась от тебя. Так что, пригласишь? — Если ты так этого хочешь. Но он, пожалуй, не приедет.

— Приедет.

Как и в первый раз, она со своей коляской ждала капитана Тауэрса перед станцией в Фалмуте. Отдавая билет контролеру, Дуайт издалека окликнул ее:

— Эй, а куда девался красный костюм?

На этот раз она была одета в брюки цвета хаки и такую же рубашку.

— Просто меня заели сомнения: можно ли надевать его на встречу с тобой, — ответила она. — Он наверняка будет испорчен.

— Хорошенькое же у тебя обо мне мнение, — со смехом сказал он.

— Осторожность девушке не помеха, — скромно заметила она. — Особенно, когда везде навалено столько сена.

Они подошли к коляске.

— Думаю, нужно решить вопрос с этими чайками до встречи с Мэри, — сказала Мойра. — На такие темы нельзя говорить при женщинах. Может, съездим сначала в «Пристань»?

— Ничего не имею против, — галантно согласился он. Пустыми улицами они добрались до отеля. Мойра привязала поводья к тому же бамперу того же автомобиля, и они вошли в зал.

Дуайт заказал для нее двойной коньяк, а для себя — виски.

— Ну, что там с чайками? — спросила она. — Говори всю правду, хотя бы и скандальную.

— Прежде чем мы вышли в море, я виделся с премьером, — сказал он. — Меня к нему возил адмирал. Премьер много о чем говорил и, в частности, хотел, чтобы мы собрали все возможные данные о птицах на радиоактивных территориях.

— Хорошо. И вы собрали эти данные?

— Нет, — беззаботно ответил он. — Ничего о птицах, ничего о рыбах, и совсем немного обо всем прочем.

— Даже рыб никаких не поймали?

Он улыбнулся.

— Хотел бы я знать, как ловить рыбу из подводной лодки или как ловить чаек, если никто не может выйти на палубу. Вероятно, это возможно, если есть подходящее снаряжение. Все можно сделать. Но вопрос этот возник только на последнем совещании… за полчаса до Отплытия.

— Значит, чаек вы не привезли?

— Нет.

— И премьера это очень обеспокоило? — He знаю. Я у него еще не был.

— Наверное, обеспокоило. — Она замолчала, хлебнула коньяка и уже серьезно спросила: — Скажи, там все умерли?

Он кивнул.

— Пожалуй, да. Точно сказать нельзя, пока нет возможности отправить Кого-нибудь на сушу в защитном комбинезоне. Сейчас, когда я об этом думаю, мне кажется, что в одном из этих портов так и нужно было сделать. Но в этот раз мы не предусмотрели ничего такого, и у нас не было снаряжения. Самая трудная задача — это дезактивация на борту.

— В этот раз? — переспросила она. — Значит, вы поплывете снова?

— Думаю, что да, — ответил он. — Приказа еще не было, но думаю, на этот раз нас отправят в Штаты.

Глаза ее расширились.

— Туда можно доплыть?

Он кивнул.

— Это дальняя дорога, и нам придется долго пробыть под водой. Это тяжело для команды, но все же вполне реально. «Меченосец» совершил такой подход, а чем мы хуже?

Он рассказал ей о подводной лодке «Меченосец» и ее рейде.

— Трудность заключается в том, что через перископ видно очень мало. Мы получили рапорт капитана, но эта информация очень скупа. Пожалуй, не больше узнал бы человек, если бы он просто сел за стол и попробовал сделать выводы из того, что и так известно. Они видели только портовые районы и то до высоты едва в двадцать футов. В городе или порту они могли увидеть возможные разрушения от бомб и ничего больше. То же самое было с нами. Останавливались мы только для того, чтобы покричать в мегафон, но никто не показывался, и мы решили, что там никого не осталось в живых. — Он помолчал. — Да и что еще мы могли решить?

Она молча кивнула.

— Кто-то говорил, — сказала она через минуту, — что это уже дошло до Маккая. Думаешь, правда?

— Думаю, да, — сказал он. — Это приближается неумолимо, как и предсказывали физики.

— А когда оно придет сюда?

— Я бы сказал, что в конце августа. Может, немного раньше. Она порывисто встала.

— Еще коньяк для меня, Дуайт, — попросила она, а когда он принес, сказала: — Я хочу куда-то поехать… что-то сделать… танцевать!

— Как хочешь, дорогая.

— Нельзя же все время сидеть и рыдать над тем, что нас ждет!

— Ты права, — сказал он. — Но что бы ты хотела делать кроме того, что делаешь сейчас?

— Не будь таким занудой, — раздраженно сказала она. — Я этого не выношу.

— Хорошо, — спокойно ответил он. — Выпей свой коньяк и едем к Холмсам. Поплаваем на лодке.

Приехав к Холмсам, они узнали, что Питер и Мэри решили подать ужин на пляже, чтобы сделать субботний вечер приятнее. Это казалось и дешевле, и забавнее, чем прием в четырех стенах, а кроме того, Мэри решила, что пришельцев с зараженного корью корабля надо держать подальше от дома, где есть маленький ребенок. Наскоро пообедав, Мойра и Дуайт отправились в яхт-клуб, чтобы подготовить яхту и принять участие в гонке; Холмсы с Дженнифер в велосипедной коляске приехали туда часом позже.

Гонки на этот раз проходили довольно спокойно. Правда, сразу после старта они налетели на буй, а на втором повороте столкнулись с другой яхтой, но в этом клубе такие случаи были нередки, и особых протестов это не вызвало. В конце концов, они заняли в гонках шестое место и, значит, прошли лучше, чем в прошлый раз. От финиша они вернулись к пляжу, оставили яхту на отмели и по воде вышли на берег, где Питер и Мэри ждали их с полдником: чаем и печеньем.

Потом они снова вошли в воду, чтобы не спеша искупаться в лучах предвечернего солнца; еще в купальных костюмах сложили снаряжение, свернули паруса и вытащили яхту на ее обычное место среди других лодок. Солнце уже садилось за горизонт, когда они оделись, взяли из корзинки запас напитков и пошли на конец мола, чтобы посмотреть закат, а Мэри и Питер остались готовить ужин.

Сидя рядом с капитаном на перилах и глядя на спокойное сверкающее море, Мойра наслаждалась теплым вечером и успокаивающим действием коньяка.

— Дуайт, расскажи мне об этом рейсе «Меченосца». Ты говорил, что он плавал к Соединенным Штатам, — попросила она наконец.

— Да, — коротко ответил он. — «Меченосец» был везде, где только возможно на восточном побережье, но это всего лишь несколько малых портов и пристаней в заливе Делавэр и на реке Гудзон, ну и, конечно, Нью-Лондон. Видели они и Нью-Йорк, но здорово рисковали при этом. Она слушала с интересом.

— Это очень опасно?

— Да. Минные поля… наши собственные мины. Каждый крупный порт и устья рек на восточном побережье закрыты минными полями. Во всяком случае, так мы предполагаем. На западном побережье тоже. — Он задумался. — Это должны были сделать перед войной, но сделали ли вообще, мы не знаем. Нам известно только, что минные поля должны там быть, а коль скоро нет плана проходов, лучше в ту сторону вовсе не заплывать.

— Это значит, что корабль, наткнувшийся на мину, может затонуть?

— Наверняка. Без карты минных полей нужно быть безумцем, чтобы туда сунуться.

— Значит, на «Меченосце» были такие карты, когда они входили в Нью-Йорк?

Он покачал головой.

— У них была одна, восьмилетней давности, вся в печатях «Изъято из обращения». Такие вещи чаще всего секретны и выдаются только тогда, когда корабль должен зайти в тот район. Ну вот, у них была только старая карта, но, видимо, им очень хотелось туда попасть. Они учли главные ориентиры на этой карте, указывающие вход в безопасный проход, и прикинули, где могли быть сделаны изменения. Наконец, они пришли к выводу, что в этом районе есть всего один рукав, где переставить мины практически невозможно. Они рискнули там пройти, и все обошлось. Конечно, не исключено, что этот район вообще не минировали.

— А когда они заплыли туда, выяснилось, что стоило рисковать?

— Нет. Они не увидели ничего, о чем не знали бы раньше. Да иначе и не может быть, если изучать берег таким образом. Возможностей собирать сведения практически нет.

— Они не видели никого живого?

— Никого, детка. И география совершенно изменилась. Ко всему прочему, там везде высокий уровень радиации.

Закурив, они долго молчали, глядя на заходящее солнце.

— А куда еще заходил «Меченосец»? — спросила, наконец, Мойра. — В Нью-Лондон?

— Верно, — сказал Дуайт.

— А где это?

— В штате Коннектикут, на востоке, — объяснил он. — В устье реки Темзы.

— И они снова рисковали?

— Нет, ведь это был порт их приписки. У них была современная карта минных полей. — Он заколебался. — Главная база подводных лодок Соединенных Штатов на восточном побережье, — сказал он тихо. — Полагаю, почти все из них жили или в самом Нью-Лондоне или в его пригородах. Так же, как и я.

— Ты там жил?

Он ответил кивком головы.

— И они нашли там то же, что и везде?

— Наверное, — с трудом ответил он. — Подробностей, кроме замеров радиоактивности, не было. Это было страшно… Они вошли прямо в базу, в свой док, из которого уходили на эту войну. Немного странным было это возвращение, но об этом в рапорте ничего не было. Большинство из них оказались рядом со своими домами, но ничего не могли сделать. Они провели там несколько часов, а потом отправились дальше, выполнять свое задание. Капитан добавил еще, что на корабле прошла заупокойная служба. Наверняка это было очень тяжело.

В теплом зареве заката еще видна была красота этого мира.

— Странно, что они туда зашли, — сказала девушка.

— Сначала я тоже удивился, — признался Дуайт. — Я бы, пожалуй, близко не подошел к этой базе. Хотя… нет, не знаю. Но когда я подумал об этом, то понял, что они должны были туда зайти. V них была карта только тех минных полей… только тех и в заливе Делавэр. Значит, это были единственные места, куда они могли зайти без опасений. Нужно было использовать возможность.

Она согласилась с ним.

— Значит, ты там жил?

— Не в самом Нью-Лондоне, — ответил он почти шепотом. — База расположена на восточном берегу реки, а мой дом стоит в пятнадцати милях от устья. В небольшом городке на побережье… город Мистик.

— Не говори об этом, — сказала она, — если не хочешь. Он взглянул на нее.

— Я могу говорить об этом, хотя и не с каждым. Но я не хочу ввергать тебя в уныние. — Он мягко улыбнулся. — И не хочу плакать оттого, что увидел дочку Питера.

Девушка залилась румянцем.

— Когда ты позволил мне войти в твою каюту, я видела там фотографии. Это твоя семья?

— Жена и двое детей, — сказал он с гордостью. — Дуайт уже ходит в школу, а Элен пойдет только осенью.

Мойра успела уже убедиться, что Шарон и дети были для него реальностью, причем гораздо более конкретной, чем проблема полураспада радиоактивных элементов в далеком уголке мира, куда судьба забросила его после войны. Опустошение северного полушария было для него так же нереально, как и для нее. Ведь он вовсе не видел разрушений после этой войны, так же как не видела и она; думая о своем родном доме, он просто не мог представить, что там сейчас все совсем иначе. У него не было фантазии, и это помогало ему сохранять душевное спокойствие.

И вот теперь Дуайт снова вступал на скользкую почву. Нужно было как-то его поддержать. Немного боязливо Мойра спросила:

— Что будет делать твой сын, когда вырастет?

— Я хочу, чтобы он пошел в Академию Военного Флота. Чтобы служил на кораблях, как и я. Это хорошая жизнь для парня… лучшей я не знаю. Станет ли он капитаном?.. Ну, это уже другое дело. В математике он довольно слаб, хотя пока слишком рано судить об этом. В июле ему будет всего десять. Однако я хотел бы довести его до Академии. Думаю, что и он не против.

— Он очень любит море? Дуайт кивнул.

— Мы живем на берегу, и летом он целыми днями плавает или ездит на лодке с мотором… — Он помолчал, задумавшись. — Дети так здорово загорают… Иногда мне кажется, что они загорают сильнее нас, взрослых, хотя мы тоже не прячемся от солнца.

— Здесь они все коричневые, — заметила Мойра. — Ты не учил его парусному спорту?

— Еще нет, — сказал он. — Я куплю яхту, когда вернусь домой в следующий раз.

Он встал у перил рядом с Мойрой, посмотрел на закатное небо.

— Это будет, пожалуй, в сентябре, — тихо сказал он. — Для хождения под парусами время довольно позднее.

Она уже не знала, о чем говорить. Капитан повернулся к ней.

— Ты, наверное, думаешь, что я спятил. Но я именно так все это вижу, — мрачно объяснил он, — и не могу думать об этом иначе. Во всяком случае, я не плачу над младенцами.

Она тоже встала.

— Я вовсе не думаю, что ты спятил… На пляж они вернулись молча.

4

На следующее утро все в доме Холмсов чувствовали себя достаточно хорошо — не так, как в то, первое воскресенье, которое провел у них капитан Тауэрс. Субботний вечер прошел под знаком умеренности, без злоупотребления алкоголем, поэтому ночной сон был настоящим отдыхом. За завтраком Мэри, по-прежнему уверенная, что чем больше гость будет вне дома, тем меньше вероятность заразить корью, Дженнифер, спросила, не хочет ли капитан сходить в церковь.

— Хочу, — ответил капитан. — Если это не нарушит ваших планов.

— Ну, что вы! — запротестовала она. — Можете делать все, что, угодно. Думаю, после полудня мы могли бы поехать в клуб, конечно, если у вас нет других планов.

— Я бы охотно поплавал, — сказал Дуайт. — Но под вечер я должен вернуться на корабль… самое позднее, после ужина.

— И не можете остаться до утра?

Он хорошо видел, как сильно беспокоит ее эта корь.

— Нет. Я должен быть там сегодня.

Сразу после завтрака, чтобы успокоить ее, он вышел с сигаретой в сад и поставил шезлонг так, чтобы видеть залив. Там и застала его Мойра после того, как помогла Мэри помыть посуду. Она села рядом с ним.

— Ты действительно пойдешь в церковь? — спросила она.

— Да.

— Можно мне с тобой?

Он повернул голову и удивленно посмотрел на нее.

— Ну, конечно. Ты ходишь каждое воскресенье? Она улыбнулась и призналась:

— Я не хожу даже в праздники. Может, было бы лучше, если бы ходила. Может, не пила бы столько.

Он задумался, потом неуверенно сказал:

— Возможно. Хотя не знаю, что между этим общего.

— А может, ты хочешь пойти один?

— Ну, нет, — сказал он. — Мне, всегда приятно с тобой. После их ухода Питер Холмс вытащил резиновый шланг, чтобы полить сад, прежде чем начнет припекать солнце. Вскоре из дома вышла Мэри.

— А где Мойра? — Она огляделась по сторонам.

— Пошла в церковь с капитаном.

— Мойра? В церковь? Он широко улыбнулся.

— Можешь верить или нет, но так оно и есть. Довольно долго Мэри молчала.

— Надеюсь, — сказала она, наконец, — что от этого не станет хуже.

— А почему должно быть хуже? — спросил Питер. — Он очень порядочный человек, а она вовсе не так испорчена, как кажется. Они могли бы пожениться.

Она, покачала головой.

— В этом есть что-то странное. Надеюсь, что от этого не станет хуже.

— Если и станет, это не наше дело, — заметил он. — В последнее время многое выглядит странно.

Она согласилась и, когда он направил струю воды на газон, начала прогуливаться, то и дело останавливаясь. Наконец, она сказала:

— Питер, ты не мог бы убрать эти два дерева? Он подошел и посмотрел на деревья.

— Нужно бы спросить хозяина. А чем они тебе мешают?

— Нам не хватает места для овощей, — объяснила она, — а в магазинах они такие дорогие. Если бы мы убрали эти два дерева и подровняли ветви акации, можно было бы устроить огород. — Она показала руками. — Мы бы экономили фунт в неделю, сами выращивая все для себя. И потом, это же так приятно! Он осмотрел деревья вблизи.

— Конечно, я сумел бы их срубить. Получилось бы много дров. Пока это дерево зеленое и слишком свежее, чтобы топить им этой зимой. Пришлось бы сложить поленницу и оставить на будущий год. Единственная трудность — это пни. С ними много возни, ты же знаешь.

— Всего-то два пня. И я могла бы тебе помочь, — предложила Мэри, — подкапывать потихоньку, когда тебя не будет. Если их убрать и перекопать землю перед концом зимы, весной я могла бы что-нибудь посеять, и все лето у нас были бы овощи. — Она подумала и решила: — Горошек и фасоль. И дыни. Я бы сделала из них джем.

— Хорошая мысль, — похвалил он и смерил деревья взглядом сверху донизу. — Они не слишком большие. И для той сосенки будет лучше, если мы их срубим.

— И еще одно… — продолжала Мэри. — Нужно посадить здесь цветущую гевею… вот сюда. Летом это выглядело бы восхитительно.

— Гевее нужно пять лет, чтобы зацвести.

— Ничего. Гевея на фоне голубого моря — это будет настоящее чудо. И мы видели бы ее из окна спальни.

Он представил себе великолепное большое дерево, усеянное пурпурными цветами, на фоне сапфировых сверкающих волн залива.

— Это было бы фантастическое зрелище, — решил он. — Так где бы ты ее посадила? Здесь?

— Чуть дальше, вот здесь, — показала она. — А потом, когда уже разрастется, можно будет убрать этот падуб и поставить в тени скамейку. — Она заколебалась. — Когда тебя не было, я была один раз у Вильсона. У него есть прелестные цветущие гевеи всего по десять шиллингов шесть пенсов штука. Может, купим у него одну и посадим осенью?

— Они довольно нежны, — сказал он. — По-моему, нужно посадить две рядом, чтобы осталась одна, если другая не приживется. А если приживутся обе, одну через пару лет выкопать.

— Дело в том, что потом уже ни одну не выкапывают, — заметила Мэри.

Они радостно продолжали развивать свои планы на ближайшее десятилетие, и утро прошло быстро. Когда Мойра и Дуайт вернулись из церкви, они все еще не кончили и пригласили, гостей на консультацию по вопросу огорода. Вскоре после этого, оставив гостей одних, хозяева вошли в дом: Питер, чтобы приготовить напитки, Мэри, чтобы заняться обедом.

Мойра взглянула на американца.

— Кто-то сошел с ума, — шепнула она. — Я или они?

— Почему ты так говоришь?

— Но ведь через шесть месяцев их здесь не будет. Меня не будет, тебя тоже. Им не нужны овощи на будущий год.

Дуайт стоял молча, глядя на голубизну моря, и извилистую линию берега.

— Ну и что? — спросил он наконец. — Никто из нас всерьез не верит, что это когда-нибудь случится… при нас и с нами. В этом смысле все мы по-своему сошли с ума.

Питер принес наполненные стаканы, и это положило конец разговору. А потом был обед. После обеда Мэри с Мойрой отправились на кухню, а оба переносчика вирусов кори вышли по ее просьбе в сад. Когда они уселись в шезлонгах, Питер спросил у своего командира:

— Вы слышали что-нибудь о нашем следующем рейсе, господин капитан?

Американец прищурился.

— Я ничего. А вы?

— Собственно, тоже нет. Однако, я кое-что слышал на той конференции с учеными, поэтому и начал соображать, в чем дело.

— И о чем был разговор?

— Об установке у нас какой-то новой направленной радиостанции. Слышали об этом? Дуайт покачал головой.

— У нас же полный комплект радиооборудования:

— Это, наверное, для определения места, откуда мы получаем сигналы… Может, даже с перископной глубины. До сих пор на этой глубине мы не могли установить связь, верно?

— С нашим оборудованием — нет. Но с какой целью нам бы это дали?

— Не знаю. Это на конференции не обсуждалось. Один из экспертов говорил об этом сверх программы. — Значит, они хотят, чтобы мы ловили радиосигналы?

— Честное слово, не знаю, господин капитан. Ничего, кроме того, что возник вопрос, можно ли детектор излучения перенести на носовой перескоп, чтобы на кормовом поставить такую антенну. Джон Осборн сказал, что, по его мнению, это возможно, но нужно обговорить все с вами.

— Правильно. Его можно перенести на нос. Я думал, нам хотят дать второй такой детектор.

Не думаю, господин капитан. Им нужно только поставить на корме это новое изобретение.

Американец внимательно разглядывал дым своей сигареты. Потом вдруг буркнул:

— Сиэтл.

— Что, господин капитан?

— Сиэтл. Были радиосигналы оттуда, из района Сиэтла. Не знаете, их еще принимают?

Питер ошеломленно покачал головой.

— Я вообще об этом не слыхал. Вы хотите сказать, что кто-то передает оттуда? Капитан пожал плечами.

— Возможно. Если да, то этот кто-то не слишком опытен. Иногда у него ладится, проскакивает какое-нибудь четкое слово, но чаще всего это просто мешанина, как будто передает ребенок.

— И это принимают все время?

— Нет, — ответил Дуайт. — Кажется, нет. Прием крайне нестабильный, хотя, насколько мне известно, эфир слушают непрерывно. Во всяком случае, до Рождества эти сигналы принимали. А что было после праздника, не знаю.

— Но ведь это доказывает, что люди там еще живы, — заметил офицер связи.

— Это только возможность. Нельзя работать на передатчике без тока, значит, там должен работать движок, и кто-то, должен за ним следить. Мощный движок, ведь эта станция передает по всему миру. Но… не знаю. Логично предположить, что человек, который может справиться с такой аппаратурой, должен знать азбуку Морзе и передавать пусть даже всего два слова в минуту, держа перед собой книгу.

— Думаете, мы туда поплывем?

— Возможно. Среди прочего нас спрашивали и об этом, когда мы возвращались в октябре прошлого года. От нас требовали всю информацию об американских передающих станциях.

— Было что-то существенное?

— Нет, — сказал Дуайт. — Только о станциях Военного Флота Соединенных Штатов, очень мало о станциях ВВС и армии и практически ничего о гражданских станциях. А ведь на западном побережье они буквально кишели.

Позднее, оставив Мэри с ребенком дома, они пошли на пляж, искупались и легли на теплый песок — Мойра между Дуайтом и Питером.

— Дуайт, — спросила девушка, — где сейчас «Меченосец»? Он приплывет сюда?

— Об этом разговора не было, — ответил Дуайт. — Недавно я слышал, что он в Монтевидео.

— Он может появиться здесь в любой день, — заметил Питер. — Такой переход в пределах его возможностей.

Американец подтвердил:

— Точно. В любой день они могут прислать его сюда с почтой или пассажирами: дипломатами или какой-нибудь делегацией.

— А где этот Монтевидео? — заинтересовалась Мойра. — Я должна бы знать, но не знаю.

— В Уругвае, на восточном побережье Южной Америки, — просветил ее Дуайт.

— Раньше ты, кажется, говорил, что «Меченосец» в Рио-де-Жанейро. То есть в Бразилии, верно?

— Говорил. В Рио-де-Жанейро он вернулся из рейда по северной Атлантике. Тогда у него была там база. Но потом он перебрался в Уругвай.

— Из-за излучения?

— Да.

— Но дошло ли оно туда, неизвестно, — добавил Питер. — Наверное, да. Об этом они по радио не говорили. Сейчас оно проходит тропик, правда?

— Точно, — подтвердил Дуайт. — Рокгемптон, например.

— Дошло уже до Рокгемптона? — воскликнула девушка.

— Я не слышал, — сказал Питер. — Сегодня утром в новостях передали, что оно дошло до Солсбери в Южной Родезии. Это, кажется, немного севернее.

— Кажется, — сказал капитан. — И к тому же, в глубине суши, и это тоже может повлиять. Эти города, о которых мы постоянно говорим… все находятся на побережье.

— Разве Алис-Спрингс не лежит почти на тропике?

— Может быть. Я в этом не ориентируюсь. Конечно, это тоже в глубине суши.

Мойра спросила:

— По побережью это распространяется быстрее, чем по земле? Дуайт покачал головой.

— Не знаю. Думаю, нет никаких доказательств ни за, ни против. Питер рассмеялся:

— Мы узнаем это, когда он придет сюда. И запишем на стекле.

— Запишем на стекле? — Мойра наморщила лоб.

— Ты об этом не слышала?

— Нет, — удивленно ответила она.

— Мне вчера рассказал Джон Осборн, — сказал Питер. — Кто-то из Организации Исследований все-таки записывает то, что происходит с нами. Этакая хроника на стеклянных листах. Они гравируют это на одной плитке, закрывают другой и сплавляют их так, что запись получается внутри.

Дуайт приподнялся на локте и с интересом смотрел на него.

— Первый раз слышу о таком. А что потом?

— Они поместят их на гору Косцюшко. Это самая высокая вершина Австралии. Если когда-нибудь люди снова заселят Землю, кто-нибудь наверняка туда поднимется… Это не такая уж высокая гора, чтобы туда нельзя было залезть.

— Вот это фантазия! Но это правда?

— Джон говорит, что да. Они строят там что-то вроде бетонного бункера. Наподобие пирамиды.

Девушка оправилась от удивления.

— Длинная эта запись?

— Не знаю. Но вряд ли. Кстати, страницы книг тоже так предохраняют: запаивают между листами толстого стекла.

— Вот только люди, которые придут после нас, — заметила Мойра, — не будут читать по-нашему. Эти люди… может, даже не люди, а звери…

— Джон говорил, что об этом подумали и готовят все очень старательно. Рисунок кота, потом слово «кот» и так далее. Букварь. — Питер помолчал. — По крайней мере, им есть, чем заняться, — сказал он наконец. — Это удерживает наших мудрецов от глупостей.

— Но ведь кот на рисунке немногое скажет этим будущим людям, — сказала Мойра. — Никаких котов не будет. Они не поймут, что это кот.

— Рисунок рыбы был бы лучше, — выразил свое мнение Дуайт. — Рыба или, скажем, рисунок чайки.

— Это уже слишком длинные слова для начала букваря. Мойра с интересом повернулась к Питеру.

— Какие книги они хотят так консервировать? Все о производстве кобальтовых бомб?

— Упаси бог! — Мужчины рассмеялись. — Я не знаю, какие. Думаю, стоило бы начать с Британской Энциклопедии, но ведь это такой объем! Нет, не знаю. Может, знает Джон Осборн… или мог бы узнать.

— Я спрашиваю из чистого любопытства, — пояснила девушка. — Для нас это не имеет значения. — Она с деланным испугом взглянула на Питера. — Только не говори, что они хотят увековечить какую-нибудь газету. Я этого не вынесу.

— Ну нет, газет в стекле не будет, — утешил он ее. — Они еще не настолько сошли с ума.

Дуайт сел на песке.

— И столько этой прекрасной теплой воды должно пропасть, — сказал он. — Думаю, нужно ее использовать.

Мойра тут же вскочила и захлопала в ладоши.

— Верно! Времени все меньше. Питер зевнул.

— Что ж, пользуйтесь водой, а я воспользуюсь солнцем. Они оставили его лежать на пляже и вдвоем заплыли довольно далеко. Мойра одобрительно заметила:

— Ты быстро плаваешь, Дуайт.

Он остановился, брызгая водой вокруг.

— Я много плавал, когда бы помоложе. Однажды даже участвовал в состязаниях нашей Академии и Вест-Пойнта.

Она кивнула.

— Я предполагала нечто подобное. А теперь ты часто плаваешь?

— Нет, — сказал он. — На соревнованиях уже нет. Это бросают довольно быстро, если нет времени на постоянные тренировки. — Он рассмеялся. — Мне теперь кажется, что вода стала холоднее, чем раньше. Но, конечно, не здесь, а в Мистик.

— Ты родился в Мистик? — спросила она.

— Нет. Я родился в заливе Лонг-Айленд, но не в Мистик, а в городке, который называется Уэстпорт. Мой отец был там враном. В первую мировую войну он был корабельным врачом, а потом начал практиковать в Уэстпорте.

— Это у моря? Он кивнул.

— Плавание, парусный спорт, рыбалка. Так там было в мои детские годы.

— Сколько тебе лет, Дуайт?

— Тридцать три. А тебе?

— Какой нетактичный вопрос! Мне двадцать четыре. — Она заколебалась. — А Шарон тоже из Уэстпорта?

— Отчасти, — ответил он. — Ее отец — адвокат в Нью-Йорке, живет на Восемьдесят Четвертой Западной улице, недалеко От парка. Но у него вилла в Уэстпорте, и он всегда приезжал туда на каникулы.

— И там вы познакомились?

— Да. «Когда с девушкой встретится парень…» — процитировал он слова песни.

— Наверное, вы рано поженились?

— Как только я получил диплом. Мне было двадцать два года, и я был мичманом на «Франклине». Шарон было девятнадцать, и она уже так и не получила высшего образования. Мы приняли решение за год до свадьбы. Наши родители знали, что мы не отступим от своего, но все же решили нас немного придержать. — Дуайт помолчал и продолжал: — Мы могли бы долго ждать, пока не достанем денег, но они, наконец, решили, что от ожидания не станет лучше ни мне, ни ей, и позволили нам пожениться.

— Они помогали вам?

— Конечно. Правда, помощь была нам нужна только в первые годы, а потом умерла одна из теток, я получил новое назначение, и мы твердо встали на ноги.

Они доплыли до конца мола, вышли из воды и сели под теплыми солнечными лучами. Потом, уже по молу, вернулись к Питеру, посидели с ним, покурили, и пошли переодеваться, а через несколько минут вновь вышли на пляж, оба с туфлями в руках, стряхивая с босых ног налипший песок.

Дуайт сел и начал одевать носки.

Девушка воскликнула:

— Как можно ходить в таких носках?! Командир «Скорпиона» быстро осмотрел их.

— Дыра только на большом пальце, — сказал он. — Ее же не видно.

— Не только на большом пальце, — Мойра наклонилась и подняла его ногу. — Есть еще одна. Вся пятка снизу в дырках!

— Их тоже не видно, — беззаботно ответил он. — Туфли закрывают.

— Никто их тебе не штопает?

— В последнее время уволили большинство команды «Сиднея», — объяснил он. — Мой Пятница еще стелит мне постель, но у него сейчас слишком много работы, чтобы заниматься еще и штопкой. Впрочем, на корабле с этим всегда было плохо. Иногда я штопаю сам, но чаще всего просто выбрасываю дырявые носки и беру другую пару.

— И пуговицы у тебя на рубашке нет.

— Это тоже не видно. — Он вновь улыбнулся. — Как раз под ремнем.

— Да ты просто позор флота! — сказала она. — Я знаю, что сказал бы адмирал, увидев, как ты ходишь. Он сказал бы, что «Скорпиону» нужен новый командир.

— Он не увидел бы, — заверил капитан Тауэрс. — Разве что заставил бы меня снять брюки.

— Ты просто переливаешь из пустого в порожнее, — отрезала Мойра. — Сколько пар носков ты довел о такого состояния?

— Даже не знаю. Я уже давно не залезал в тот ящик.

— Если ты дашь мне свои носки, я заберу их домой и все заштопаю.

Он взглянул на нее.

— Очень мило, что ты хочешь мне помочь. Но не нужно. Пора уже купить новые. Эта партия давно уже никуда не годится.

— Ты можешь достать носки? — спросила она. — Папа не может. Он говорит, что их вообще нет в продаже, так же как многих других вещей. Например, носовых платков. Питер подтвердил:

— Это правда. Последний раз, когда я пробовал купить носки, нигде не было моего размера. Те, что я купил, на два размера больше.

Мойра повернулась к Дуайту: — Ты давно покупал носки?

— Нет… Последнюю партию я купил несколько месяцев назад. Питер зевнул.

— Лучше отдайте их Мойре, господий капитан. Купить носки сейчас очень трудно.

— Ну, раз дела обстоят таким образом, — сказал Дуайт, — я буду от всего сердца благодарен. — Он обратился к девушке: — Но ты вовсе не должна этого делать. Я и сам могу их починить. — Он улыбнулся. — Я умею вполне прилично штопать.

Она фыркнула:

— Наверное, так же, как я — управлять твоей подводной лодкой. Вот тебе мой совет: заверни в бумагу все, что нуждается в починке, завяжи шнурком и отдай мне. Вместе с этой рубахой. У тебя есть от нее пуговица?

— Я ее потерял.

— Какая беспечность! Когда отрывается пуговица, ее нужно спрятать.

— Если ты будешь меня отчитывать, — пригрозил он, — я действительно отдам тебе все, что требует ремонта. Я завалю тебя своими вещами.

— Наконец мы до чего-то дошли! — обрадованно воскликнула она. — Я уж думала, ты меня обманываешь. Можешь сложить все в чемодан или в два и привезти.

— Их много. — Сказал он.

— Не сомневаюсь. Если будет слишком много, подброшу часть моей маме, а она, вероятно, раздаст эту работу по всему округу. Адмирал живет довольно близко и, может, леди Хартман достанутся для ремонта твои кальсоны.

Он с деланной тревогой посмотрел на нее.

— Ну, тогда уж точно на «Скорпион» назначат нового капитана.

Она сурово заметила:

— Опять наш разговор переходит на разные глупости. Привези мне все, что нужно заштопать, а я постараюсь, чтобы ты был одет, как пристало офицеру военного флота.

— Хорошо, — сдался он. — Куда их доставить? Она задумалась.

— Ты сейчас в отпуске, правда?

— С перерывами, — ответил он. — Мы даем отпуск на десять дней, но себя я не могу отпустить на столько. Капитан должен оставаться на месте, или ему кажется, что должен оставаться. — Пожалуй, корабль только выйграет, если тебе не будет так казаться, — засмеялась Мойра. — Лучше всего, привези вещи ко мне домой и останься у нас на пару дней. Ты умеешь править волами?

— Никогда не правил, — признался он. — Но мог бы попробовать.

Она неуверенно взглянула на него.

— Думаю, ты сумеешь. Раз уж ты командуешь подводной лодкой, то и с волами справишься. У папы есть и лошадь, которую зовут Князь, но вряд ли он даст ее тебе. Значит, все-таки будет вол.

— Мне все равно, — покорно сказал он. — Что прикажешь делать с этим волом?

— Разбрасывать навоз, — сказала она. — Коровьи лепешки. Вол в упряжке тянет борону по траве, а ты идешь рядом и держишь его за узду. В другой руке ты держишь палку, чтобы лупить его время от времени. Это очень успокаивающее занятие. Прекрасно действует на нервы.

— Наверняка, — согласился он. — Но зачем? С какой целью вы это делаете?

— Пастбище тогда лучше, — начала она объяснять. — Если навоз, который там есть, остается на месте, трава, которая оттуда растет, сохнет целыми пучками, и скот ее не ест. А на следующий год такое пастбище будет вполовину хуже, чем после боронования. Папа придает большое значение боронованию каждого луга, после того, как с него уйдет скотина. Раньше мы делали это трактором, а теперь — на волах.

— Значит, все это для того, чтобы твой отец имел в будущем году лучшие пастбища?

— Именно, — решительно ответила она. — И можешь не говорить того, что хотел. Хороший хозяин боронит выгоны, а папа — хороший хозяин.

— Ничего я не хотел сказать. Сколько у вас акров?

— Около пятисот. Мы сейчас разводим ангусов… это такие шотландские волы… и овец.

— Вы стрижете овец?

— Конечно.

— Когда? — спросил он. — Я никогда не видел стрижки овец.

— Обычно в октябре, — ответила она. — Папа слегка беспокоится, что если в этом году ждать до октября, можно вообще ничего не сделать. Он говорил, что нужно устроить стрижку в сентябре.

— Разумно, — серьезно заметил он и наклонился, надевая туфли. — Я уже давно не был на ферме. Хотелось бы приехать на пару дней, если ты сможешь выдержать со мной столько времени. Надеюсь, в чем-нибудь сумею помочь.

— Об этом пусть у тебя голова не болит, — заверила она. — Папа присмотрит, чтобы помог. Еще один мужчина на ферме — это для него дар божий.

Дуайт улыбнулся.

— И ты действительно хочешь, чтобы я привез все эти вещи?

— Я никогда не прощу, если ты явишься с двумя парами носков и скажешь, что у твоих пижам все на месте. Впрочем, леди Хартман уже рвется штопать твои панталоны. Она еще об этом не знает, но уже рвется.

— Верю тебе на слово.

Вечером она отвезла его на станцию, а когда он вышел, сказала:

— Так в пятницу после обеда я жду на станции Бервик. Если сможешь, позвони мне и скажи точное время твоего поезда. Если нет, я приеду туда около четырех.

Он наклонился.

— Позвоню. Ты всерьез говорила об той штопке?

— Никогда не прощу тебе, если не привезешь.

— Хорошо. — Он поколебался и добавил: — Скоро стемнеет, так что будь осторожна.

Она улыбнулась в ответ.

— Ничего со мной не случится. Значит, до пятницы. Спокойной ночи, Дуайт.

— Спокойной ночи, — сказал он слегка охрипшим голосом. Она уехала, а он стоял и смотрел, пока коляска не скрылась за углом.

Было уже десять часов, когда в полной темноте Мойра добралась до фермы. Отец услышал ржание кобылы и вышел в темноту, чтобы ее выпрячь и поставить коляску в сарай. Мойра сказала:

— Я пригласила Дуайта Тауэрса. Он придет в пятницу. — Сюда? — удивленно спросил отец.

— Да. Они получили отпуск перед следующим рейсом. Ты не возражаешь, правда?

— Конечно, нет. Только боюсь, у нас ему будет скучно. Что ты с ним будешь делать целыми днями?

— Он уже знает, что может разбрасывать навоз по выгонам. Это очень деятельный человек.

— Мне бы пригодилась помощь при закваске силоса, — сказал отец.

— Думаю, он и это сумеет. Раз уж он командует атомной подводной лодкой, ему не помешает научиться заквашивать.

Они вошли в дом. Позднее отец сказал матери, что у них будет гость. Она восприняла это так, как и должна была воспринять мать девушки на выданье.

— Думаешь, в этом что-то есть?

— Не знаю, — ответил он. — Наверное, попался кто-то в ее вкусе.

— Она не приглашала сюда никого со времен того молодого Фореста, еще перед войной.

— Помню. Этот молодой Форест мне вовсе не нравился. Хорошо, что из этого ничего не вышло.

— Дело тут было в его машине… — заметила мать. — Сам он, в сущности, никогда ее не интересовал.

— А у этого есть подводная лодка, — поддержал отец. — Вероятно, здесь то же самое.

— Вот только на лодке он не сможет возить ее по шоссе со скоростью девяносто миль в час, — пошла на попятный мать. — Конечно, — сказала она после паузы, — он наверняка уже вдовец.

— Все говорят, что он порядочный человек.

Мать сказала:

— Будем надеяться, что из этого что-нибудь выйдет. Мне так хочется увидеть ее счастливой женой и матерью.

— Ей придется поспешить, чтобы ты смогла это увидеть.

— О! Я все время забываю. Но ты ведь понимаешь…

Дуайт приехал в пятницу после обеда; Мойра ждала его со своей упряжкой. Он вышел из поезда и огляделся вокруг, вдыхая теплый сельский воздух.

— Честное слово, — сказал он, — ты живешь в хорошем месте. В какой стороне ваша ферма?

Она указала на север.

— Отсюда мили три.

— На тех холмах?

— Не совсем, — ответила она. — Немного нужно ехать в гору. Он привез с собой чемодан, который сунул теперь под сиденье к коляске.

— Это все? — спросила она.

— Все. Штопки целая куча.

— Выглядит довольно скромно. Могу поспорить, что у тебя этого гораздо больше.

— Нет, я привез все, что было. Честно.

— Надеюсь, ты не лжешь.

Они уселись на козлы и двинулись к Бервику. Почти сразу же Дуайт воскликнул:

— Буки! Сколько же здесь буков! Она с интересом взглянула на него.

— Они тут везде растут. Сегодня жарко, но на холмах будет прохладней.

Гость был восхищен дорогой, которой они ехали.

— Это — дуб, однако мощно разросшийся. Не помню, видел ли я когда-нибудь такого великана. А там клены! — Он повернулся к Мойре. — Это очень похоже на аллею в маленьком американском городке.

— Правда? — спросила она. — Именно так было в Штатах?

— Ну да. Все эти деревья — выходцы из северного полушария. До сих пор я видел здесь только гевеи и австралийские акации.

— А среди этих деревьев тебе лучше?

— Конечно! Я так рад снова видеть американские деревья.

— Их много растет у нас на ферме, — сказала девушка.

Они проехали поселок, пересекли пустую автостраду и оказались на шоссе, ведущем в Гарквей. Вскоре после этого дорога пошла вверх; кобыла сбавила темп и шла теперь с трудом. Мойра сказала:

— Дальше придется идти пешком.

Они слезли с коляски и пошли, ведя кобылу в поводу. После духоты доков и жары, царящей в стальных кораблях, лесной воздух приятно освежил капитана Тауэрса. Он снял пиджак и положил его на козлы, потом расстегнул воротник рубашки. Они шли по склону холма; панорама позади становилась все шире, и наконец показалось море — лежащий в десяти милях залив Порт-Филлип. Так прошло полчаса; время от времени они немного проезжали, когда дорога была не такой крутой, но чаще — шли рядом с коляской. Наконец добрались до живописного района ферм на волнистых полях и зеленых пастбищ, пересеченных рощами и группами деревьев.

— Это большое счастье, — сказал Дуайт, — иметь дом в таком месте.

Она взглянула на него.

— Мы любим эти места. Но жить здесь страшно скучно.

Он остановился, глядя на безмятежный сельский пейзаж вокруг, необъятные, ничем не ограниченные солнечные долины и холмы, далекое море.

— Не знаю, видел ли я более красивые места, — сказал он.

— Здесь красиво? — удивилась она. — Так же красиво, как в Соединенных Штатах и Англии?

— Наверняка, — ответил он. — Англию я знаю плохо, но слышал, что некоторые ее части — просто сказочная страна. А в Штатах есть много приятных уголков, хотя, может, и не таких приятных, как здесь. Но здесь у вас красиво по всем мировым стандартам.

— Я рада, что ты так говоришь, — сказала она. — То есть, мне здесь, конечно, нравится, но я же не видела ничего другого. Люди здесь думают, что в Англии и Америке все должно быть гораздо лучше. Что здесь хорошо для Австралии, но не для Англии.

Он покачал головой.

— Ну что ты! Здесь просто прекрасно.

Они дошли до равнины, снова сели в коляску и вскоре въехали в ворота поместья. Короткая аллея, обсаженная соснами, вела к довольно большому деревянному одноэтажному дому белого цвета, стоящему на фоне белых же хозяйственных построек. Вдоль фасада и одной стороны тянулась широкая, частично застекленная веранда. Кобыла почти галопом проскочила мимо дома и направилась во двор.

— Прости, что введу тебя кухонными дверями, — сказала девушка, — но ее не остановить, когда конюшня так близко.

Прибежал единственный оставшийся на ферме работник по имени Лоу, чтобы помочь Мойре выпрячь кобылу, а из дома к ним вышел сам фермер. Мойра представила Дуайта, после чего, оставив Лоу одного, они втроем пошли к матери. Позднее, перед ужином, они сели на веранде и выпили по рюмке в теплых предвечерних лучах солнца. Вид с веранды открывался совершенно буколический: волнистые луга и рощи спускались к светлой далекой равнине. И снова Дуайт восхитился красотой этих мест.

— Да, здесь очень мило, — признала миссис Дэвидсон. — Но с Англией не сравнишь. Вот где настоящая красота!

Американец спросил:

— Вы родились в Англии?

— Я? Нет. Я коренная австралийка. Мой дед приехал в Сидней очень давно, однако он не был осужденным. Он получил землю в Риверайне, часть нашей семьи до сих пор живет там. — Она помолчала. — В Англии я была всего раз, мы ездили туда и на континент в тысяча девятьсот сорок восьмом, после второй мировой. Англия очаровала нас. Но сейчас там, наверное, многое изменилось.

Вскоре она ушла с Мойрой, чтобы заварить чай, а Дуайт остался один с хозяином. Мистер Дэвидсон спросил:

— Еще виски?

— Спасибо, с удовольствием. В мягком тепле угасающего дня они сидели молча и пили. Потом скотовод сказал:

— Мойра рассказала мне о вашем походе. Капитан кивнул.

— Мы узнали очень мало.

— Она говорила.

— Очень мало можно увидеть через перископ с моря, — объяснил Дуайт. — Мы не видели разрушений от бомб или чего-нибудь в этом роде. Все выглядит так, как выглядело всегда. Вот только людей там уже нет.

— Там высокая радиоактивность, правда? Дуайт подтвердил.

— Чем дальше на север, тем хуже. В Кэрнсе, когда мы там были, человек мог бы прожить пару дней, а в Порт-Дарвине даже дня не прожил бы.

— Когда вы были в Кэрнсе?

— Недели две назад.

— Полагаю, сейчас там радиация еще больше.

— Вероятно. Я бы сказал, что она постоянно растет. В конце концов она выровняется и будет одинаковой во всем мире.

— Говорят, что до нас это дойдет в сентябре.

— Пожалуй. Оно распространяется очень равномерно и во все места, лежащие на одной географической широте, доходит примерно в одно время.

— По радио говорили, что оно уже в Рокгемптоне.

— Да, — сказал капитан. — Я тоже слышал. И в Алис-Спрингс. Распространяется очень равномерно, градус за градусом.

Хозяин покивал головой и мрачно улыбнулся.

— Посыпание главы пеплом ничего не даст. Еще виски?

— Я, пожалуй, воздержусь. Спасибо. Мистер Дэвидсон налил себе немного и сказал:

— Во всяком случае, до нас оно дойдет в самом конце.

— Похоже, — согласился Дуайт. — При таком темпе, как сейчас, Кейптаун погибнет немного раньше, чем Сидней, и почти одновременно с Монтевидео. К тому времени ничего не останется в Африке и Южной Америке. Мельбурн из всех больших городов мира наиболее выдвинут на юг, значит, мы будем почти последними. — Он посидел, подумал. — Новая Зеландия, большая ее часть, может протянуть немного дольше, ну и, конечно, Тасмания. Пожалуй, на две-три недели. Не знаю, есть ли сейчас люди в Антарктиде, если есть, то они могут еще довольно долго прожить.

— Но Мельбурн — последний крупный город?

— Пожалуй. Воцарилось молчание.

— Что вы сделаете? — спросил хозяин фермы. — Заберете отсюда свой корабль?

— Я еще не решил, — медленно ответил капитан. — Впрочем, может, и не я буду принимать решение. Есть офицер старше меня по званию… капитан Шоу в Брисбене. Не думаю, чтобы он оттуда ушел: его корабль не может плавать. Может, он пришлет мне приказ, не знаю.

— А вы бы уплыли, если бы это зависело от вас?

— Я еще не решил, — повторил капитан. — Не думаю, что много выиграю на этом. Почти у сорока процентов моих людей есть девушки в Мельбурне… некоторые женились. Скажем, я поплыву в Хобарт. Этих девушек я забрать не смогу, а другим путем они туда не попадут… а если и попадут, им негде будет жить. Думаю, жестоко разлучать моряков с их женщинами на эти последние дни, если того не будет требовать наш долг. — Улыбка скользнула по его лицу. — Во всяком случае, они бы этого не захотели. Большинство из них, вероятно, просто дезертируют.

— Мне тоже кажется, что на первое место они поставят женщин.

— И это понятно. Так что нет смысла отдавать приказы, если знаешь, что их не выполнят.

— Ваш корабль не сможет выйти в море без них.

— Сможет… но недалеко. Хобарт лежит близко… шесть или семь часов. Хватило бы двенадцати человек, даже меньше. Хотя, при такой маленькой команде нельзя будет погружаться. Но если мы даже доберемся туда или до Новой Зеландии… скажем, до Крайстчерча… неполным составом, мы не смогли бы ничего сделать. — Он помолчал. — Мы были бы просто беженцами.

Они снова помолчали.

— Одно меня удивляет, — сказал, наконец, фермер. — То, что беженцев так мало. Очень немногие приехали из других городов — Кэрнса, Таунсвилла и прочих.

— Вот как? — спросил капитан. — Однако, в Мельбурне давка. Очень трудно сейчас найти там комнату.

— Я знал, что туда едут, но не думал, что так много.

— Пожалуй, это влияние радио, — сказал Дуайт. — Лекции, которые читает премьер, действуют успокаивающе. Австралийское радио работает отлично, никто не скрывает от людей фактического положения дел. В конце концов, мало радости покинуть дом и приехать сюда, чтобы жить в палатке или машине, пока не случится то, что должно случиться, разве что на месяц или два позднее.

— Пожалуй, — согласился мистер Дэвидсон. — Я слышал, что многие, проведя здесь пару недель, возвращаются в Квинсленд. Но сомневаюсь, что только потому, что не хотят жить в палатках. Никто всерьез не верит, что это случится именно с ним, пока сам не начинает болеть. А тогда… что ж, лучше встретить это, дома. От этой болезни человек уже не выздоравливает, верно?

— Не совсем. Можно выздороветь где-нибудь за пределами зараженной территории, после лечения в больнице. Множество больных с севера лежат сейчас в больницах Мельбурна.

— Этого я не знал.

— Ничего удивительного, радио об этом не говорит. Я лично не совсем понимаю, зачем их лечат. Чтобы они снова заболели в сентябре?

— Хорошенькая перспектива, — сказал мистер Дэвидсон. — Может, все-таки налить вам виски?

— Спасибо. Пожалуй, я выпью. — Дуайт встал и налил себе сам. — Знаете, — сказал он, — в последнее время я уже освоился с этой мыслью и пришел к выводу, что даже предпочитаю такую смерть. Все мы когда-нибудь должны умереть, одни раньше, другие позже. Проблема заключалась в том, что человек не был готов, ибо не знал, когда это произойдет. Но теперь-то мы знаем, и никто ничего не может сделать. В некотором смысле это мне даже нравится. Мне нравится, что я буду здоров и в хорошей форме до конца сентября, а потом сразу… вернусь домой. Лучше так, чем медленно умирать от семидесяти до девяноста лет.

— Вы настоящий флотский офицер, — заметил фермер. — Разумеется, вы больше, чем я, привыкли смотреть смерти в глаза.

— Вы отсюда уедете? — спросил капитан. — До того, как это дойдет сюда? Скажем, в Тасманию?

— Я? Оставить свою ферму? — обиделся скотовод. — Нет, я не уеду. Когда это дойдет до нас, я умру, сидя на веранде в этом кресле, со стаканом виски в руке. Или в собственной постели. Я никогда не покину этот дом.

— Видимо, так думают большинство людей, уже свыкшихся с этой мыслью.

Они долго сидели на веранде, потом пришла Мойра и объявила, что ужин на столе.

— Выпей, — предложила она Дуайту, — и иди в дом, если еще можешь идти сам.

Отец удивился.

— Как ты говоришь с гостем?!

— Ты, папочка, не знаешь этого гостя так хорошо, как я. Говорю тебе, с ним просто нельзя спокойно пройти мимо бара: в каждый он непременно должен зайти.

— А мне кажется, что это у капитана были трудности с тобой.

Два следующих дня были для Дуайта Тауэрса приятным отдыхом. Он вручил женщинам большой узел своего подпорченного гардероба, который немедленно исчез у него с глаз и был подвергнут внимательному осмотру и ремонту. С утра до вечера мистер Дэвидсон заполнял его время различными работами по хозяйству. Он посвятил его в таинства удержания овец при стрижке, научил закидывать навоз лопатой в телегу, а потом — разбрасывать его по выгонам. Часами капитан субмарины пересекал, следуя за волами, залитые солнцем пастбища. После долгих дней, проведенных в тесноте «Скорпиона» и авианосца, это действовало на него превосходно; спать он ложился рано, спал крепко и на рассвете вставал свежим и отдохнувшим.

В последнее его утро На ферме Мойра застала Дуайта после завтрака в дверях небольшой комнатки, служившей в последнее время складом гладильных досок, резиновых сапог и рухляди разного рода. Он стоял в дверях, куря сигарету и разглядывая эту свалку. Мойра объяснила:

— Сюда мы складываем все, что не нужно. Каждый год собираемся послать это на благотворительный аукцион, но никак не соберемся.

Он улыбнулся.

— У нас тоже есть такой складик, хотя в нем не наберется столько всего. Может, потому, что мы еще недолго живем в нашем доме. — Он с интересом разглядывал кучу старья. — Скажи, а кто ездил на этом трехколесном велосипеде?

— Я, — ответила она.

— Ты была тогда совсем крошкой. Она взглянула на велосипед.

— Действительно, какой маленький! Мне было тогда пять или шесть лет.

— Есть и жабья трость. — Он переступил порог и вытащил палку с подставкой и пружиной, позволявшей стоящему на ней ребенку двигаться прыжками; пружина уже сильно заржавела и скрипнула. — Когда-то дома из-за них все летело вверх дном.

— Они на время вышли из моды, — сказала она, — а теперь снова вернулись. У многих ребятишек есть сейчас такие же. — В каком возрасте ты с ней играла?

Она попыталась вспомнить.

— После трехколесного велосипеда и самоката, но перед двухколесным. Думаю, лет в семь.

Он задумался, держа игрушку. — Возраст самый подходящий. Сейчас ее можно купить в магазинах?

— Наверное, можно. Ребятня на них скачет. Он положил палку.

— Очень давно я видел такую в Соединенных Штатах. Так ты говоришь, мода на них вернулась… — Он посмотрел по сторонам. — А ходули чьи?

— Сначала были моего брата, потом мои. Одну я сломала.

— Он был старше тебя… твой брат? Она кивнула.

— На два года. Даже два с половиной.

— Сейчас он в Австралии?

— Нет. В Англии.

— Ага, — сказал он, да и что еще он мог сказать. — Высокие эти ходули, — заметил он, помолчав. — Я бы сказал, что тогда ты уже подросла.

Она подтвердила.

— Наверное, мне было тогда лет десять или одиннадцать. — Лыжи… — Он смерил их взглядом. — Для совсем уже взрослой девушки.

— На лыжах я начала ходить только в пятнадцать лет, зато пользовалась ими почти до самой войны. А та пара — Дональда. Он увидел еще кое-что.

— Ого, и водные лыжи.

— Мы до сих пор их используем… то есть использовали до войны. — Она помолчала. — Мы всегда ездили на каникулы в Бервон-Хидс. Мама каждый год снимала одну и ту же виллу… — Она задумалась, вспоминая солнечный домик и поля для гольфа, теплый песок и холодный ветер, когда она мчалась за моторкой в облаке водяной пыли. — Там есть деревянная лопатка, которой я когда-то строила на пляже замки из песка. Я была такая маленькая… Он улыбнулся ей.

— Немного забавно разглядывать чужие игрушки и представлять их владельца в детстве. Я почти вижу, как ты скачешь на жабьей трости.

— И как злюсь каждые две минуты, — добавила она, задумчиво глядя в открытую дверь. — Я никогда не позволяла маме раздавать мои игрушки, — сказала она тихо. — Хотела сохранить их для своих детей. А теперь оказывается, что никаких детей не будет.

— Это ужасно, — сказал он, — но сделать ничего нельзя. — Он потянул за ручку, замыкая эту сокровищницу стольких сентиментальных надежд. — Думаю, после полудня мне следует вернуться на корабль… Проверить, не утонул ли он, чего доброго. Не знаешь, во сколько поезд?

— Нет, но мы можем позвонить на станцию и спросить. А ты не можешь остаться еще на день?

— Я бы хотел, детка, но должен ехать. У меня на столе лежит куча бумаг, и с ними нужно разбираться.

— Я узнаю о поезде. Чем ты займешься до отъезда?

— Я обещал твоему отцу закончить бороновать склон.

— За час я управлюсь с работой по дому, а потом приду и помогу тебе.

— Мне будет очень приятно. Ваш вол — хороший работник, но очень уж неразговорчив.

После обеда он получил свою одежду, поблагодарил за гостеприимство и заботу, упаковал вещи, и Мойра отвезла его на станцию. В Национальной Галерее была открыта выставка австралийской живописи на религиозные темы, и они решили посетить ее вместе; он обещал, что позвонит, и вскоре уже ехал в Мельбурн.

На авианосец он вернулся часам к пяти. Как и предполагал капитан Тауэрс, на столе лежала груда бумаг, однако неожиданным был лишь запечатанный конверт со штемпелем «Совершенно секретно». Он вскрыл его и обнаружил приказ на операцию; к плану была подколота записка — личная просьба адмирала позвонить, чтобы уточнить время совещания по этому вопросу.

Капитан прочитал приказ: все было, как он и ожидал. Операция не превышала возможностей его корабля, при условии, что у западного побережья Соединенных Штатов нет мин, а он считал это довольно вероятным.

Вечером он позвонил Питеру Холмсу в Фалмут.

— Ну вот, приказ уже есть. А еще есть просьба адмирала прибыть к нему. Вы могли бы приехать завтра и посмотреть план? И хорошо бы вам сходить со мной в Министерство.

— Завтра утром я буду на борту, — ответил офицер связи. — Отлично. Простите, что прерываю ваш отпуск, но мы должны действовать быстро.

— Слушаюсь, господин капитан. Мне осталось только срубить дерево в саду.

Назавтра в половине девятого Питер Холмс уже сидел в небольшом кабинете капитана Тауэрса на авианосце и читал приказ. — Примерно этого вы и ждали, господин капитан, правда?

— Примерно, — согласился капитан и повернулся к картам, разложенным на боковом столике. — Здесь все материалы, которые мы имеем о минных полях. Речь идет о той таинственной радиостанции. Ее положение определено — примерно в районе Сиэтла. Туда мы сможем попасть. — Он взял со столика одну из карт. — Главный план минных полей Хуан де Фука и Паджет-Саунд, — объяснил он. — Мы должны безопасно добраться до самых доков военного флота в Бремертоне. До Пирл-Харбора мы тоже могли бы доплыть, но этого от нас не требуется. Наша цель — Панамский залив, Сан-Диего и Сан-Франциско… а никаких планов минирования тех районов у нас нет.

Питер покачал головой.

— Нужно будет сказать это адмиралу. Впрочем, он и сам знает. Насколько я его знаю, с ним можно дискутировать.

— И Датч-Харбор, — добавил капитан. — Данных тоже нет.

— Там может быть обледенение.

— Верно. И туман, много тумана. В это время года там опасно плавать без вахт на палубе. Нужно быть очень осторожным.

— Интересно, почему нас посылают именно туда?

— Понятия не имею. Может, он нам скажет. Некоторое время они молча разглядывали карты.

— Как бы вы поплыли, господин капитан? — спросил наконец офицер связи.

— Вдоль тридцатого градуса южной широты к северу от Новой Зеландии и к югу от Питкерна мы плыли бы до сто двадцатого градуса на поверхности. Потом вдоль сто двадцатого под водой. И так до самой Калифорнии, до района Санта-Барбара. Обратно, из Датч-Харбора, точно так же. Прямо на юг вдоль сто шестьдесят пятого градуса мимо Гаваев. Думаю, можно бы заглянуть в Пирл-Харбор, когда мы там будем. И дальше под водой, пока не всплыли бы вблизи островов Товарищества или где-нибудь еще южнее.

— Это сколько времени под водой?

Капитан повернулся и взял со стола листок бумаги.

— Вчера вечером я пробовал подсчитать. Полагаю, мы проплывем под водой около… двенадцати тысяч миль. Это будет, скажем, шестьсот часов рейса… дней двадцать пять. Плюс пару дней на исследование обстановки, нигде особенно не задерживаясь. Итого, дней двадцать семь.

— Много времени в замкнутом помещении.

— «Меченосец» был под водой еще дольше. Тридцать два дня. Главное — не нервничать и принимать это спокойно.

Офицер связи взглянул на карту Тихого океана и указал пальцем на рифы и острова к югу от Гаваев.

— Не скажу, чтобы можно было спокойно плыть под водой среди этих ловушек, — сказал он. — А это нас ждет под конец.

— Я знаю. — Капитан нахмурил брови, глядя на карту. — Может, мы возьмем курс немного западнее и подойдем к Фиджи с севера. — Он помолчал. — Меня больше беспокоит Датч-Харбор, чем дорога назад.

Еще полчаса они изучали карты и план операции. Наконец австралиец сказал:

— Да, рейс будет нелегкий. — Он улыбнулся. — Будет что рассказывать внукам.

Капитан быстро взглянул на него и тоже улыбнулся.

— Вот именно.

Офицер связи подождал в кабинете, пока капитан звонил секретарю адмирала в Министерство Военного Флота. Встречу назначили на завтра, на десять часов утра. Питеру Холмсу незачем было оставаться на авианосце; он договорился с капитаном встретиться около десяти в Министерстве и ближайшим поездом вернулся в Фалмут.

До дома он ехал на велосипеде и прибыл туда мокрый, как мышь. Пока Мэри готовила обед, он с удовольствием снял мундир и принял душ.

Жену очень волновали проделки Дженнифер, которая ползала все лучше.

— Представляешь, я оставила ее в холле, на коврике перед камином и пошла на кухню почистить картошку. Вдруг смотрю, а она уже в прихожей у кухонной двери. Вот дьяволенок! Небывалый темп развития.

Они сели обедать.

— Нужно поискать для нее манеж, — сказал Питер. — Знаешь, такой деревянный, складной.

— Я думала об этом. И чтобы с одной стороны на прутьях были костяшки, как на счетах.

— Пожалуй, его еще можно достать, — задумчиво произнес Питер. — Ты не знаешь, может, у кого-нибудь есть ненужный?

— Не знаю, Питер. Кажется, у всех наших знакомых растет ребенок за ребенком.

— Попробую поискать в магазинах, — пообещал он. Только после обеда Мэри успокоилась и спросила:

— Да, Питер, а зачем тебя вызывал капитан Тауэрс?

— Он получил приказ с планом операции, — сказал Питер. — Наверняка, секретный, поэтому не будем говорить об этом. Нас ждет довольно долгий поход по Тихому океану… Панама, Сан-Диего, Сан-Франциско, Сиэтл, Датч-Харбор, а на обратном пути, вероятно, Гаваи. Пока все это выглядит довольно туманно.

Они порылись в своих довольно небольших знаниях географии.

— Дальняя дорога, правда?

— Очень дальняя, — подтвердил он. — Сомневаюсь, что мы туда поплывем. Дуайт против Панамского залива, потому что нет планов его минных полей, а кроме того, если отпадет Панама, мы сократим дорогу на целую тысячу миль. Но даже и без этого нам останется много.

— Долго это будет длиться?

— Я еще не сосчитал точно. Вероятно, месяца два. Понимаешь, — начал он объяснять, — мы не можем взять курс прямо, скажем, на Сан-Диего. Дуайт хочет сократить пребывание под водой до минимума. Это значит, что нам придется поплыть на восток и сделать крюк, чтобы две трети пути проделать на поверхности. Только после этого мы повернем на север, к Калифорнии. Очень резкая смена курса, но благодаря этому можно меньше быть под водой.

— Сколько дней, Питер?

— Он насчитал двадцать семь.

— Страшно долго!

— Конечно. Но это еще далеко не рекорд, хотя и довольно долго без свежего воздуха. Почти месяц.

— Когда вы отплываете?

— Этого я не знаю. Сначала говорили, что в середине следующего месяца, но теперь эта проклятая корь на борту… Мы не можем плыть, пока она не закончится.

— Были еще случаи?

— Один… позавчера. Корабельный врач полагает, что это последний. Если он прав, нам разрешат выйти где-то к концу месяца. Если нет… если еще кто-нибудь заболеет… тогда уйдем только в марте.

— Значит, вы вернулись бы в июне?

— Вероятно. Так или иначе, до десятого марта мы с корью справимся. То есть, будем обратно примерно десятого июня.

Упоминание о кори снова обеспокоило ее.

— Все же я надеюсь, что Дженнифер не заразится.

Вторую часть дня они провели перед домом. Питер начал рубить дерево. Оно было не слишком большим, и он без труда подпилил ствол и повалил его так, что оно легло на газон. До полдника он обрубил ветви, уложил их в кучу, радуясь, что зимой будет чем топить, и принялся колоть дрова. Мэри принесла проснувшуюся дочку, разложила на траве одеяльце и посадила ребенка на него. Вернувшись из дома с полдником, она застала Дженнифер уже в десяти футах от одеяла, та пыталась съесть кусок коры, Мэри выругала мужа, велела ему лучше следить за единственной дочерью, после чего вспомнила, что должна еще раз сходить на кухню за чайником.

— Нет, так нельзя, — простонала она. — Нам не справиться с нею без манежа.

Он согласился.

— Завтра утром я еду в город, в Министерство Флота, а потом буду свободен. Я загляну к Майерсу и посмотрю: может, еще есть манежи.

— Только бы были! А что будем делать, если их нет? Питер задумчиво произнес:

— Мы могли бы привязывать ее за пояс к вбитому в землю столбику.

— Нет, не могли бы! — воскликнула Мэри. — Она затянет веревку у себя на шее и удавится.

Он успокоил ее и согласился с обвинением, что не любит свою дочь. Почти час они играли с Дженнифер, побуждая ее ползать по газону, потом Мэри унесла ее домой купаться и ужинать, а Питер вновь занялся дровами.

На следующее утро, как и было решено, он встретился в Министерстве Военного Флота с капитаном Тауэрсом, и они вместе вошли в кабинет адмирала, где их ждал какой-то капитан из оперативного отдела. Адмирал сердечно приветствовал их и предложил сесть.

— Вы просмотрели, господа, план операции, который мы вам прислали?

— Я детально изучил его, господин адмирал, — сказал капитан Тауэрс.

— И какое у вас сложилось впечатление?

— Минные поля, — коротко ответил Дуайт. — Некоторые из пунктов, определенных для нас, наверняка заминированы. У нас есть исчерпывающие данные о Пирл-Харборе и Сиэтле. Об остальных городах мы не знаем ничего.

Некоторое время они детально обсуждали этот вопрос. Наконец адмирал отодвинулся от стола.

— Ну, в общих чертах я понял. — Он помолчал. — А теперь скажу вам, господа, в чем дело. Среди наших физиков есть группа, которая утверждает, что радиоактивность воздуха может исчезнуть… что интенсивность ее может ослабевать и довольно быстро. Короче говоря, эти физики полагают, что осадки последней зимы в северном полушарии — дожди и снег — могли, так сказать, отмыть воздух. — Американец кивнул. — По этой теории радиоактивные элементы будут выпадать из воздуха на землю или в море быстрее, чем мы могли предположить. В таком случае земли северного полушария оставались бы безжизненными еще много столетий, но радиоактивность воздуха, угрожающая нам, начала бы уменьшаться. Поэтому жизнь… жизнь людей была бы по-прежнему возможна, если не здесь, то в Антарктиде. Профессор Юргенсон решительно поддерживает эту точку зрения. — Он сделал паузу. — Такова в общих чертах его теория. Большинство физиков ее отвергают и считают, что Юргенсон смотрит на мир через розовые очки. Именно учитывая это мнение большинства, радио ничего не говорит об этом, ну а прессы у нас, слава богу, уже нет. Лучше не пробуждать у людей необоснованных надежд, но для себя мы должны выяснить этот вопрос.

— Понимаю, господин адмирал, — сказал Дуайт. — Это очень важно. Значит, это и будет истинная цель нашего рейса?

— Верно. Если Юргенсон прав, вы должны подтвердить, плывя от тропика к северу, что атмосферная радиоактивность сначала держится на одном уровне, а потом постепенно падает. Я не говорю, что сразу, но на определенном этапе это падение должно фиксироваться однозначно. Поэтому нам нужно, чтобы вы заплыли как можно дальше на север Тихого океана, до Кодьяка и Датч-Харбора. Если Юргенсон прав, радиоактивность там будет гораздо меньше. Может, почти нормальная. Тогда вы могли бы выйти на палубу. Разумеется, на суше радиоактивность останется высокой. Но кто знает, может, на море Жизнь окажется возможной. Питер спросил:

— Что-нибудь уже делается, чтобы это проверить, господин адмирал?

— Немного, — ответил адмирал. — Несколько дней назад воздушные силы отправили один самолет. Не слышали?

— Нет, господин адмирал.

— Гм… так вот, отправили бомбардировщик «виктор» с полной заправкой. Он стартовал в Перте и полетел на север… к Восточно-Китайскому морю. Он добрался до тридцатого градуса северной широты, после чего был вынужден вернуться. Это было недостаточно далеко, чтобы разрешить сомнения физиков, однако дальше лететь он не мог. В результате — доказательства неубедительны. Радиоактивность воздуха там по-прежнему возрастает, но у севеной границы этого полета возрастает медленнее. — Он улыбнуся. — Насколько мне известно, споры ученых не прекращаются. Юргенсон, разумеется, торжествует. Говорит, что вы отметите заметное падение радиоактивности на севере, может, еще до пятидесятого или шестидесятого градуса северной широты.

— До шестидесятого мы доплывем, — заметил капитан Тауэрс. — Пожалуй, мы сможем войти в залив Аляска. Правда, там нужно быть осторожными со льдами.

Последовало обсуждение технических подробностей операции. Решено было доставить на «Скорпион» защитные комбинезоны, в которых члены команды по одному или по двое могли бы выходить на палубу, причем в выходных камерах должны быть готовы дезактивирующие растворы. Было также решено, что в рубке должна быть резиновая лодка, а у кормового перископа нужно установить новую антенну.

Под конец адмирал сказал:

— Итак, мы, с нашей стороны, будем готовы к операции. Осталось поговорить с представителями Организации исследований и всеми другими заинтересованными организациями. Я созову их на совещание на будущей неделе. А пока, капитан, вы можете увидеться с вице-адмиралом или кем-то из его офицеров по вопросу работ на верфи. Я хотел бы отправить вас в конце будущего месяца.

— Думаю, это вполне возможно, господин адмирал, — сказал Тауэрс. — Работы на верфи будет немного. Единственное, что может нас задержать, это корь.

Адмирал рассмеялся.

— Речь идет о судьбе человечества, быть ему или не быть, а нас останавливает корь. Хорошо, капитан… Я знаю: вы сделаете все, что сможете.

Выйдя из кабинета, Дуайт и Питер попрощались: капитан остался в Министерстве, чтобы поговорить с вице-адмиралом, а Питер отправился искать Джона Осборна. Он нашел его в здании Организации Промышленных и Научных Исследований на улице Альберта и повторил все, что слышал.

— Я знаю об Юргенсоне, — нетерпеливо сказал Джон Осборн. — Старый маньяк. Он очень хочет, чтобы все так и было.

— Значит, ты невысоко ценишь данные, которые получили эти летчики? Уровень радиоактивности к северу понижается.

— С этим я не спорю. Если говорить о действии осадков, Юргенсон, может быть, и прав. Это вполне возможно. Но никто, кроме Юргенсона, не возлагает на это больших надежд.

Питер встал со стула.

— «Пусть об этом спорят мудрецы», — насмешливо процитировал он. — А простачку пора идти, чтобы купить манеж для своей старшей незамужней дочери.

— Где ты его достанешь?

— У Майерса. Физик тоже встал.

— Я пойду с тобой. Хочу тебе показать кое-что на улице Элизабет.

Однако он не сказал молодому человеку, что это такое. По пустым улицам они дошли до района, где раньше была сосредоточена торговля машинами, свернули в одну из боковых улочек, а потом в какой-то двор. Джон Осборн вытащил из кармана ключ и открыл двойную дверь стоявшего в глубине сооружения. Оба вошли.

Раньше это был комиссионный автомагазин. Стоявшие вдоль стен машины выглядели мертво: некоторые без номеров, все покрытые пылью и грязью, со спущенными шинами. Посреди гаража стояла гоночная машина. Очень низкая, очень маленькая, с местом только для водителя, с покатым капотом, с накачанными шинами, она сверкала красным лаком; вымытая и ухоженная она, наверняка, была дьявольски быстрой.

— О, боже! — воскликнул Питер. — Что это?

— «Феррари», — ответил Джон Осборн. — Доницетти ездил на ней до войны и выиграл «Гран-При» в Сиракузах.

— А как она попала сюда?

— Ее привез Джонни Боулес. Потом началась война, и стало не до гонок.

— А чья она сейчас?

— Моя.

— Твоя? Физик кивнул.

— Всю жизнь я увлекался автогонками. Меня всегда тянуло к ним, но у меня никогда не было денег на гоночную машину. Однажды я услышал, что есть «феррари», которую Боулес привез из Англии. Я пошел к вдове Боулеса и предложил ей сто фунтов. Конечно, она сочла меня сумасшедшим, но охотно продала машину.

Литер обошел и осмотрел маленький автомобильчик с большими колесами.

— Полностью с нею согласен, — сказал он. — Что ты будешь делать с машиной?

— Еще не знаю. Знаю только, что я владелец самого быстрого автомобиля в мире.

Это очаровало молодого человека.

— Можно в нее сесть?

— Пожалуйста.

Питер втиснулся на небольшое сидение. — Сколько она дает на полном газе?

— Честно говоря, не знаю. Но во всяком случае, больше двухсот.

Питер сидел, поглаживая пальцами руль, касаясь коробки скоростей. Ему казалось, что он чудесным образом сросся с этим одноместным автомобильчиком.

— Ты уже ездил на ней? — спросил он.

— Еще нет. Наконец Питер неохотно вылез.

— А где ты возьмешь бензин? Физик улыбнулся.

— Ей бензин не нужен.

— Так она не на бензине?

— Ей нужна специальная эфиро-спиртовая смесь. Для обычных машин эта смесь не подходит. Восемь баррелей ее хранится в саду у моей матери. — Он улыбнулся еще радостней. — Я подумал об этом, прежде чем купить ее.

Он поднял капот, и они довольно долго разглядывали двигатель.

Вернувшись из первого похода, Джон Осборн все свободное время посвящал приведению в порядок и чистке своего гоночного, автомобиля; он надеялся, что уже через пару дней сможет проехаться на нем.

— Одно хорошо, — мечтательно заметил он, — можно не бояться слишком большого движения на улицах.

Наконец они отошли от машины, закрыли двери гаража на ключ и еще несколько минут разговаривали в тишине двора.

— Если мы отправимся в конце будущего месяца, — сказал Питер, — то, пожалуй, вернемся в начале июня. Меня волнует Мэри и наша маленькая. Как считаешь, с ними ничего не случится, пока мы в море?

— Ты имеешь в виду радиоактивность?

Молодой офицер кивнул. Физик задумался.

— Я могу только гадать, как и все, — сказал он наконец. — Это может приближаться быстрее, а может и медленнее. До сих пор оно распространялось довольно равномерно и приближалось к нам со скоростью, которую мы предсказывали. Сейчас оно уже южнее Рокгемптона. Если эта скорость не изменится, то к началу июня это будет южнее Брисбена… Восемьсот миль к северу от нас. Но, как я уже говорил, оно может идти быстрее, а может и медленнее. Большего я сказать не могу.

Питер закусил губу.

— Это неприятно. Я не хотел бы вызывать в доме переполох, и в то же время хочу, чтобы Мэри знала, что делать, если я к тому времени еще не вернусь.

— Нет уверенности, что ты вообще когда-нибудь вернешься, — заметил Джон Осборн. — Много естественных опасностей грозят нам во время этого похода… даже если не считать излучение. Не знаю, что с нами будет, если мы на полной скорости врежемся под водой в какой-нибудь ледник.

— Я знаю, — сказал Питер. Физик рассмеялся.

— Ну, постучим по дереву и будем надеяться, что не врежемся. Я хочу вернуться сюда, чтобы принять участие в гонках на этом моем скакуне. — Он кивнул в сторону закрытых дверей гаража.

— Это неприятно, — повторил Питер. Они вышли на улицу. — Нужно будет как-то все устроить до нашего отплытия.

Молча они дошли до главной улицы. На углу Джон Осборн повернул, направляясь к своей лаборатории.

— Тебе не в ту сторону? — спросил он. Питер покачал головой.

— Я должен где-то достать манеж. Мэри говорит, что это обязательно, иначе Дженнифер убьется.

Они разошлись, и физик поблагодарил судьбу, что не женат.

Манеж Питер купил довольно быстро, уже во втором магазине, в который зашел. Громоздкий сверток был очень неудобен, но он все же сел в трамвай и доехал до вокзала на улице Флиндерс. В Фалмуте он был около четырех дня, оставил манеж в камере хранения, чтобы забрать его позднее, взял велосипед из мастерской и медленно поехал через городок до аптеки, в которой обычно покупал лекарства. Аптекаря он знал, а тот знал его. Войдя внутрь, он спросил девушку за прилавком, где мистер Голди.

Вскоре аптекарь вышел к нему.

— Я бы хотел поговорить с вами наедине, — попросил Питер.

— Пожалуйста, господин лейтенант.

Они прошли в глубь аптеки, и Питер объяснил: — Меня волнует эта лучевая болезнь. — Лицо аптекаря ничего не выражало. — Понимаете, я должен уехать. Я сейчас плаваю на «Скорпионе», американской подводной лодке. Нам предстоит долгий поход, и вернемся мы не раньше начала июня. Аптекарь медленно кивнул.

— Это будет нелегкий поход, — продолжал офицер, — и, возможно, мы никогда уже не вернемся.

Они постояли молча.

— Вы думаете о миссис Холмс и дочери? — спросил аптекарь. Питер подтвердил.

— Я должен перед отъездом постараться, чтобы жена четко представляла… — Он заколебался. — Расскажите, как это проявляется?

— Тошнота, — сказал аптекарь. — Это первый симптом. Потом — рвота и понос. Кровавый. В некоторых случаях состояние Слегка улучшается, но ненадолго. — Он помолчал. — В самом конце причиной смерти может быть заражение или белокровие. Исчезновение красных кровяных телец и потеря организмом соли. Либо то, либо другое.

— Кто-то говорил, что это похоже на холеру.

— Верно, — подтвердил аптекарь. — Это довольно похоже на холеру.

— У вас есть что-нибудь против этого, правда?

— К сожалению, никакие лекарства не помогают.

— Да не чтобы вылечить, а чтобы покончить с этим.

— Нам пока нельзя раздавать, господин лейтенант. Примерно за неделю до того, как это дойдет до нашего округа, будет объявление по радио, и тогда мы сможем выдать эти средства тем, кто захочет. — Он заколебался. — С точки зрения религии все это очень сложно. Думаю, каждый будет решать это сам.

— Я хочу, чтобы жена четко это представляла, — снова сказал Питер. — Она останется с ребенком… меня тогда может здесь не быть. Я должен устроить это до отъезда.

— Я думаю, что мог бы все объяснить миссис Холмс, когда придет время.

— Я бы хотел сделать это сам. Она будет очень испугана.

— Да, конечно… — Подумав, аптекарь сказал: — Что ж, пойдемте.

Они прошли склад. Там в углу стоял ящик с частично отбитой крышкой. Аптекарь оторвал ее до конца. Ящик был заполнен маленькими красными коробочками двух видов.

Аптекарь взял по одной коробочке каждого вида и вернулся с Питером в аптеку. Там он открыл маленькую коробочку: в ней лежала пластиковая трубка с двумя таблетками. Он осторожно вынул их, положил туда две таблетки аспирина, после чего уложил трубку обратно в коробку и подал ее Питеру.

— Это для тех, кто может принимать таблетки, — сказал он. — Можете взять это и показать миссис Холмс. Достаточно одной, чтобы почти мгновенно наступила смерть. Вторая на всякий случай. В свое время мы будем выдавать эти средства всем желающим.

— Огромное спасибо, — сказал Питер. — А что с ребенком?

— С ребенком или с любимым животным… собакой или котом… несколько иначе. — Аптекарь открыл вторую коробочку и вынул маленький шприц. — У меня есть один использованный, и я положу его для вас: Инструкция наверху. После подкожного впрыскивания ребенок довольно быстро заснет.

Он подал Питеру коробочку со шприцем.

— Вы очень любезны, — поблагодарил Питер. — Мэри придет к вам, когда настанет время. Сколько я вам должен?

— Нисколько. — Аптекарь развел руками. — Лекарство бесплатное.

5

Из трех подарков, которые Питер Холмс привез в тот вечер жене, манеж был принят с наибольшей радостью. Это был новенький деревянный манеж, покрашенный зеленой краской, с яркими подвижными шарами на прутьях с одной стороны. Питер поставил его в саду и вызвал Мэри из дома. Она пришла и устроила детальный осмотр, проверяя устойчивость и убеждаясь, что ребенок не сможет повалить его вместе с собой.

— Только бы эта краска не начала облезать, — вздохнула Мэри. — Ты же знаешь, она все сосет. А зеленая краска очень опасна. В ней есть медная зелень.

— Я спросил об этом в магазине, — успокоил ее Питер. — Это не масляная краска, а нитро. Дженнифер должна иметь ацетоновую слюну, чтобы ее слизать.

— Она может слизать краску с очень многих вещей. — Мэри отошла и посмотрела на манеж издалека. — Чудесный цвет. Отлично подойдет к шторам в детской.

— Я так и подумал, — скромно сказал он. — Там был еще голубой, но я сразу понял, что тебе понравится этот.

— Он мне очень нравится. — Она обняла мужа. — Прелестный подарок. Ты, наверное, намучился с ним в трамвае. Спасибо тебе, спасибо, дорогой.

— Не за что. — Он тоже поцеловал ее. — Я рад, что доставил тебе удовольствие.

Она принесла Дженнифер и посадила ее в манеж. Потом принесла виски и содовую, и они сели по обе стороны от манежа со стаканами в руках. Девочка ухватилась за один из прутьев и сжала кулачок.

— А ты не думаешь, что она слишком рано встает на ноги? — Мэри обеспокоенно посмотрела на мужа. — Может, без манежа она не так быстро начала бы ходить. У детей, которые слишком рано начинают ходить, потом бывают кривые ноги.

— Пожалуй, нет, — сказал Питер. — Каждый начинал свою жизнь в манеже. Я сам сидел в таком, но не скажу, чтобы мои ноги были кривыми.

— Ну, если бы она не держалась за него, то наверняка держалась бы за что-нибудь другое. Например, за стул.

Вскоре Мэри забрала Дженнифер, чтобы ее выкупать и подготовить ко сну, а Питер установил манеж в детской комнате. Потом он накрыл стол для ужина, сел на веранде и, нащупав в кармане коробочки, задумался, как вручить эти «подарки» жене.

Он приступил к делу вечером, прежде чем Мэри перенесла ребенка наверх, в их спальню. После долгого молчания он неловко сказал:

— Я хочу поговорить с тобой кое о чем перед походом. Она взглянула на него.

— О чем?

— О лучевой болезни, которой заболевают люди на севере. Ты должна кое-что знать.

Она вздрогнула:

— Ах, об этом! До сентября я ни слова не хочу слышать об этом.

— К сожалению, нам все же придется об этом поговорить, — серьезно сказал он.

— Не понимаю, зачем. Ты еще успеешь сказать мне все, когда придет время, когда будет точно известно, что это приближается. Миссис Хилдред говорила, что ее муж слышал от кого-то, будто это и вовсе до нас не дойдет. Оно движется все медленнее или что-то в этом роде.

— Не знаю, кто информирует мужа миссис Хилдред, а я скажу, что в этих сплетнях правды нет ни на грош. Оно неумолимо приближается и может быть здесь в сентябре или даже раньше… уже летом…

Она уставилась на него широко открытыми глазами.

— Значит, мы все заболеем этим?

— Да, — сказал он, — мы все заболеем и умрем от этого. Потому я и хочу тебя просветить.

— А нельзя подождать, Питер? Пока все не станет точно известно?

Он покачал головой.

— Лучше сказать это сегодня. Понимаешь… меня может не быть здесь… тогда. Это может прийти быстрее, чем нам кажется… прежде чем мы вернемся из похода. Или же меня может переехать автобус…

— Автобусы уже давно не ходят, — спокойно сказала она. — Ты думаешь о подводной лодке?

— Пусть так, — уступил он. — Я бы гораздо меньше волновался в море, если бы знал, что ты все четко себе представляешь.

— Хорошо, — неохотно буркнула она и закурила. — Ну, говори.

— Все мы когда-нибудь должны умереть, — начал он наконец. — Не знаю, может, такая смерть и не хуже любой другой. Начинается с того, что человек чувствует себя больным. Ему хуже и хуже, а потом становится совсем плохо. Его то и дело рвет… он ничего не может в себе задержать. И все время нужно выходить в туалет — понос, тому же кровавый. Если даже наступает улучшение, то только на короткое время, а потом все начинается снова. В конце концов человек становится так слаб, что просто… умирает.

Она выпустила клуб дыма.

— И как долго это длится?

— Я не спросил. Думаю, это зависит от организма. Может, дня два, а если будет улучшение, то до двух-трех недель.

Некоторое время было тихо.

— Паршиво, — сказала наконец Мэри. — И конечно, когда все заболевают, не будет никого, кто смог бы помочь. Никаких врачей, никаких больниц.

— Конечно. Каждый будет предоставлен самому себе. — Но ты вернешься до этого, Питер?

— Вернусь, — заверил он. — Я говорю это на всякий случай. Один шанс из тысячи, что мы не вернемся, но…

— Но если я буду одна, без тебя, кто займется Дженнифер?

— О Дженнифер пока не думай, — сказал он. — О ней поговорим позднее. — Он пододвинулся к Мэри. — Послушай, дорогая, от этого не выздоравливают. А ведь вовсе не обязательно умирать в грязи. Можно умереть прилично, прежде чем дело примет совсем паршивый оборот.

Он вытащил из кармана обе красные коробочки.

— Что это? — удивленно спросила она.

Питер открыл одну из коробочек и достал трубочку.

— Заменитель, — объяснил он. — Это не настоящие таблетки. Голди дал их, чтобы я показал тебе, что с ними делать. Принимаешь одну из них и запиваешь чем-нибудь… чем угодно. Тем, что любишь больше всего. Потом ложишься в постель и… все.

То есть, умираешь? — Сигарета у нее в руке погасла. Питер кивнул.

— Это выход… в безнадежной ситуации. — А вторая таблетка? — прошептала Мэри.

— Про запас, — ответил он. — На случай, если одна потеряется. Она сидела молча, глядя на красную коробочку.

— Когда придет время, — продолжал он, — будет объявление по радио. Тогда ты поедешь к Голди, попросишь девушку за прилавком, и она тебе даст. Давать будут всем, кто захочет.

Выронив погасшую сигарету, она потянулась за коробочкой и прочла надпись, напечатанную на крышке.

— Но Питер, — сказала она, — как бы я ни была больна, я не смогу ее принять. Кто тогда будет ухаживать за Дженнифер?

— Все заболеют, — напомнил он. — Каждое живое существо. Собаки и кошки, и маленькие дети… все. Я тоже. И Дженнифер тоже.

Глаза ее расширились.

— Дженнифер заболеет этой болезнью?

— К сожалению, дорогая. Все заболеют. Веки ее опустились.

— Зверство! — воскликнула она. — За свою жизнь я не боюсь, но это… это просто подлость…

Он попытался ее утешить.

— Это конец всего для нас всех. Мы потеряем те годы, которые так ждали, а Дженнифер потеряет все. Но она не должна страдать. Когда все станет ясно, ты сможешь облегчить ее положение. Потребуется только немного отваги с твоей стороны, а ты всегда была отважной. Я скажу тебе, что ты должна делать, если я не успею вернуться.

Он вытащил вторую красную коробочку и начал объяснять Мэри. Она смотрела на него со все большей враждебностью.

— Давай назовем вещи своими именами, — взорвалась она наконец. — Ты учишь меня, как убить Дженнифер.

Он заранее знал, что будет скандал, но вынужден был пойти на это.

— Да, — сказал он. — При необходимости ты должна это сделать.

Она рассвирипела.

— Да ты спятил! Я никогда не сделаю этого, как бы она ни страдала. Я буду ухаживать за ней до конца. Ты совершенно спятил! Все дело в том, что ты ее не любишь! И никогда не любил! Она всегда была для тебя обузой, а для меня нет. Для меня бедствие — это ты! И сейчас ты дошел до того, что уговариваешь меня ее убить! — Бледная от ярости, она вскочила на ноги. — Скажи еще слово, и я убью тебя!

Питер вполне видел Мэри в таком состоянии.

— Как хочешь, — устало сказал он. — Если не хочешь, можешь этим не пользоваться.

Она продолжала:

— В этом наверняка кроется какая-то хитрость. Тебе нужно, чтобы я убила Дженнифер, а потом совершила самоубийство. Тогда ты будешь свободен и сможешь уйти к другой женщине.

Такой реакции он не ожидал.

— Черт побери, не будь идиоткой! — крикнул он. — Если я буду здесь, то и сам проглочу такую таблетку. А если меня не будет, если тебе придется рассчитывать только на себя, то только потому, что я погибну раньше. Подумай об этом, попытайся вбить это в свою глупую голову. Только если я погибну раньше.

Она гневно смотрела на него и молчала.

— И еще об одном ты должна подумать. Дженнифер может прожить дольше тебя. — Он поднял в руке первую красную коробочку. — Это выбрось на свалку, пожалуйста, и борись, пока сможешь выдержать, борись до самой смерти. Но Дженнифер может прожить дольше. Может жить еще долгие дни и плакать, и блевать на себя в кроватке, и лежать в своих нечистотах, а ты будешь лежать мертвой на полу возле нее, и никто не придет, чтобы помочь ей. В конце концов, конечно, и она умрет. Ты хочешь, чтобы она умерла таким образом? Я — нет. — Он отвернулся. — Подумай об этом и не будь такой идиоткой.

Мэри молчала. Ему показалось, что она сейчас упадет, но теперь он тоже разозлился и не хотел ее поддерживать.

— Сейчас такое время, что нужно. Смотреть правде в глаза, — сказал он.

Она повернулась и выбежала из комнаты. Вскоре из спальни донеслись рыдания. Он не пошел к ней, а налил себе виски с содовой и поставил шезлонг так, чтобы смотреть с веранды на далекое море.

«Эти чертовы бабы живут, как под колпаком, — подумал он, — и боятся высунуть нос за пределы своих сентиментальных мечтаний. Если бы они признавали действительность такой, как она есть, то могли бы помочь мужчинам, здорово помочь. Но, цепляясь за свой выдуманный мир, они становятся просто камнем на шее».

Около полуночи, после третьей порции виски, он решился пойти в спальню. Мэри уже легла, свет был погашен. Он разделся в темноте, чтобы не разбудить ее. Она лежала к нему спиной, он лег так же и заснул, благодаря виски, почти тотчас же. Около двух часов ночи его разбудили рыдания. Он протянул руку, еще не зная, как ее успокоить.

Мэри прижалась к нему.

— О Питер, прости меня. Я вела себя так глупо.

О красных коробочках они больше не говорили; наутро Питер засунул их поглубже в аптечку, где они не бросались в глаза, но где Мэри могла их найти. В каждой из коробочек он оставил записку с объяснением, что это только заменитель, а за настоящими нужно обратиться к мистеру Голди.

Стояла хорошая мартовская погода. Больше никто из команды «Скорпиона» не заболел корью, ремонт корабля шел быстро: другой работы на верфях не было. Питер Холмс срубил второе дерево, поколол чурбаки и уложил дрова в поленницу, чтобы они хорошо подсохли к будущему году, а потом принялся за пни.

Джон Осборн запустил, наконец, двигатель своего «феррари» и выехал из гаража. Автомобильное движение не было запрещено, все равно ни за какие деньги нельзя было купить бензина; даже резервы для врачей и больниц были полностью исчерпаны. И все же время от времени машины ездили. Правда, каждый автомобилист держал в гараже запас бензина, купленного на рынке в первые дни хаоса, но пользовались им только в самые отчаянные минуты. «Феррари» Джона Осборна не вызвал никаких нареканий со стороны полиции даже тогда, когда Джон в блаженном неведении нажал на акселератор и помчался по самому центру города со скоростью восемьдесят пять миль в час. Полицейские считали, что пока он никого не переехал, не стоит привлекать его к ответственности за превышение скорости.

Хотя жертв не было, сам Джон Осборн очень испугался. Он ехал в небольшой городок Турэдин, где был частный автодром — собственность Клуба энтузиастов автоспорта. Это был круг широкого асфальта длиной мили в три, закрытый для общественного движения. За исключением одного длинного прямого отрезка дорога все время извивалась и петляла. Гонки там еще устраивали, хотя зрителей, из-за трудностей с транспортом, было немного. Откуда эти фанатики брали бензин, оставалось строго хранимой тайной или же серией тайн, и каждый из них, скорее всего, имел свои склады, подобно Джону Осборну, который хранил восемь бочек специального топлива в саду матери.

Раз за разом Джон Осборн ездил на своем «феррари» в этот клуб, сначала тренироваться, потом — участвовать в гонках, впрочем, на очень короткие дистанции: нужно было беречь топливо. Машина начала играть заметную роль в его жизни. Прежде это была жизнь ученого, который целые дни проводит за столом или в лаборатории. Он не знал, что такое спешка или переезды с места на место. Ему не нужно было рисковать в личных делах, нарываться на неприятности, он жил серо и скромно. Когда его откомандировали на подводную лодку, он был рад этой перемене, но в глубине души очень боялся погружения под воду. За неделю в закрытом «Скорпионе» выплывшем в первый поход на север, он сумел укротить свои нервы и сосредоточиться на порученной ему работе, а ведь его здорово волновала перспектива пробыть под водой почти месяц.

«Феррари» стал как бы волшебной палочкой: каждую поездку Джон Осборн переживал как волнующие приключение. Сначала он ездил не слишком-хорошо и, выжимая сто пятьдесят миль в час, не умел притормаживать на виражах. Поначалу он буквально играл со смертью на каждом повороте, причем дважды машину так заносило, что он вылетал на край газона, бледный, трясущийся, почти недостойный своего великолепного «феррари».

После каждой из малых гонок, после каждой такой поездки он видел все новые свои ошибки, которые ни в коем случае нельзя было повторять в будущем, и понимал, что только чудом избегал катастрофы.

Занятый гонками, он перестал бояться похода на север. Он не видел в нем ничего опасного в сравнении с опасностями, с которыми он заигрывал, разъезжая в своем гоночном автомобиле. Эта морская интерлюдия стала казаться ему скучным и неизбежным подневольным трудом, потерей все более ценного времени, чем-то, после чего можно будет, наконец, вернуться в Мельбурн и посвятить последние три месяца головоломной езде.

Как и все его собратья-автомобилисты, он думал главным образом о том, как приумножить запасы горючего.

Сэр Дэвид Хартман, как и обещал, созвал конференцию. Дуайт Тауэрс как капитан «Скорпиона» явился вместе с офицером связи. Предвидя, что среди прочего будет затронут вопрос о таинственной радиостанции в Сиэтле, он взял с собой радиотехника, лейтенанта Сандерстрема. Организацию Научных Исследований представляли генеральный директор и Джон Осборн. Кроме них присутствовали вице-адмирал с одним из своих Офицеров и один из секретарей премьера.

Вначале адмирал описал трудности предстоящего похода.

— Я бы хотел, — сказал он, — чтобы «Скорпион» излишне не рисковал. Прежде всего нам нужно провести исследования, и именно с этой целью мы посылаем корабль. Поскольку его антенна невысока, а ситуация будет требовать долгое время оставаться под водой, мы не можем рассчитывать на постоянную радиосвязь. Уже поэтому «Скорпион» должен вернуться целым и невредимым, иначе пропадут плоды его работы. Кроме того, это единственный корабль дальнего действия, позволяющий нам держать связь с Южной Америкой и югом Африки. Принимая это во внимание, я внес довольно большие изменения в тот план похода, который мы обсуждали на предыдущей встрече. Обследование Панамского залива отпадает. Сан-Диего и Сан-Франциско тоже — все из-за минных полей. Капитан Тауэрс, расскажите нам кратко, что вам известно о минировании тех мест.

Дуайт сжато изложил свои данные о минных полях в названных районах и подчеркнул, насколько неполны эти материалы.

— Зато Сиэтл нам вполне доступен, так же, как и Паджет-Саунд, — сказал он в конце. — И Пирл-Харбор. Я бы сказал еще, что из-за подвижек льда мины не угрожают нам в заливе Аляска. Однако сам лед на этой широте является серьезной проблемой, а «Скорпион» вовсе не ледокол. Но я считаю, что с известной осторожностью туда можно доплыть, не подвергая корабль слишком большой опасности. Если нам не удастся пройти весь путь вдоль шестидесятого градуса, что ж… мы сделаем все, что в наших силах. Вероятно, мы сможем выполнить большую часть нашего задания.

Затем подняли вопрос о радиосигналах, идущих из района Сиэтла. Сэр Филип Гудел из Организации Научных Исследований принес запись передачи времен войны.

— Эти сигналы совершенно непонятны, — сказал он. — Мы ловим их периодически, зимой чаще, чем летом. Частота — четыре и девяносто две сотых мегагерца. — Радиотехник со «Скорпиона» записал эти данные. — Мы приняли сто шестьдесят девять передач, из которых только три содержали идентифицируемые группы сигналов… в общей сложности их было семь. В двух были отчетливые английские слова… по одному слову в каждой. Сами эти группы расшифровать невозможно. Если кто хочет взглянуть, у меня есть запись. А слова, о которых я говорил, это «воды» и «соедини». Сэр Дэвид Хартман спросил:

— Сколько всего времени вы принимали эти передачи?

— Сто шесть часов.

— И за все время только два понятных слова? А остальное — бессмыслица?

— Да.

— Не думаю, чтобы эти слова что-нибудь значили, — задумчиво сказал адмирал. — Скорее, это случайное совпадение. Ведь если бесчисленное множество обезьян посадить за пишущие машинки, в конце концов одна из них напечатает пьесу Шекспира. Нужно узнать, каким образом эти передачи вообще стали возможны. Кажется несомненным, что там еще есть электричество. Кто знает, не скрывается ли за этим человеческая воля. Это маловероятно, но возможно.

Лейтенант Сандерстрем наклонился к капитану Тауэрсу и что-то прошептал. Тот громко сказал:

— Мистер Сандерстрем знает радиостанции в том районе.

— Я не утверждаю, что знаю их все, — несмело уточнил лейтенант. — Пять лет назад я проходил переподготовку на острове Санта-Мария. Между прочим, там пользовались частотой 4,92 мегагерца.

— Где находится этот остров? — спросил адмирал.

— Это в заливе Паджет-Саунд, недалеко от Бремертона, господин адмирал. Есть еще несколько островов с тем же названием, но я говорю о Санта-Марии, на котором расположена главная школа морской радиосвязи, крупнейшая в стране.

Капитан Тауэрс развернул карту и указал на остров пальцем.

— Здесь, господин адмирал… С континентом соединяется мостом, который ведет в городок Манчестер у залива Клэй.

Адмирал спросил, глядя на карту:

— Каков радиус действия радиостанции на острове Санта-Мария?

— Не знаю наверняка, — сказал лейтенант Сандерстрем, — но думаю, что весь мир.

— Она выглядела такой мощной? Антенны были достаточно высокие?

— О, да, господин адмирал. Они выглядели очень внушительно.

Мне кажется, это была часть радиосети, охватывающей Тихий океан, но я не уверен. Я был там недолго.

— Вы связывались с этой станцией с какого-нибудь корабля во время своей службы на море?

— Нет, господин адмирал. В походах мы работали на других частотах.

Некоторое время шел разговор о радиотехнике.

— Если сигналы действительно с Санта-Марии, — сказал, наконец, Тауэрс, — то мы решим проблему без особого труда. — Что-бы подтвердить правильность своей мысли, он взглянул на карту. — Глубина у берега составляет сорок футов. Мы могли бы даже подойти к набережной. В любом случае у нас есть резиновая лодка и, если уровень радиации не очень высок, можно высадить на берег кого-нибудь из офицеров… конечно, ненадолго и в защитном костюме.

— Я охотно пошел бы, — вызвался лейтенант Сандерстрем. — Думаю, что хорошо знаю район радиостанции.

На этом с радиосигналами закончили и вновь принялись обсуждат теорию Юргенсона и способы, какими можно подтвердить или опровергнуть ее.

После конференции Дуайт должен был встретиться с Мойрой Дэвидсон. Она назначила свидание в ресторане в торговом районе, и капитан успел прибыть туда первым. Вскоре появилась и девушка, в руках у нее был портфель.

Они поздоровались, и он предложил ей выпить перед обедом. Она попросила коньяк с содовой.

— Двойной? — спросил он, когда кельнер принимал заказ.

— Одинарный, — ответила она.

Кивком головы он опустил официанта, не комментируя этого необычного события, и посмотрел на портфель.

— Делала покупки?

— Покупки… — обиженно повторила она. — Неужели у меня такой… добродетельный вид.

— Извини, — быстро сказал он. — Может, ты куда-то уезжаешь?

— Нет. — Его интерес обрадовал ее. — Можешь угадывать три раза.

— Коньяк, — попробовал он.

— Нет. Коньяк я ношу в себе. Он задумался.

— Нож. Хочешь вырезать из рамы какую-нибудь религиозную картину на этой выставке, забрать с собой и повесить в ванной.

— Нет. Давай еще раз. Это твой последний шанс.

— Вязание.

— Я этим не занимаюсь. Я вообще не делаю ничего, что успокаивает нервы. Тебе пора бы это знать.

Официант подал напитки.

— Ну, хорошо, — сказал Дуайт. — Ты выиграла, так что там у тебя?

Она открыла портфель, там лежал блокнот, карандаш и учебник по стенографии. Капитан удивленно уставился на них.

— Ну и ну! — воскликнул он. — Ты учишься стенографии?

— Думаешь, это просто? Сам же говорил, что стоит.

Он смутно припомнил, что однажды действительно сказал об этом.

— Ходишь на курсы или как?

— Каждое утро, — ответила она. — Я должна быть на улице Рассел в половине девятого. В половине девятого… Я встаю около семи.

— Ужасно. А зачем?

— Нужно же чем-то заняться. Мне жутко надоело бороновать навоз.

— И давно?

— Три дня. Уже начинаю преуспевать. Могу с кем угодно вести корреспонденцию этими загогулинами.

— А знаешь, что они означают?

— Пока нет, — призналась она и отхлебнула коньяку. — Для этого нужно учиться долго.

— Печатать на машинке тоже учишься?

— Да. И бухгалтерии. Словом, всему помаленьку. Он с уважением взглянул на нее.

— Значит, будешь секретаршей?

— Да, в будущем году. Постараюсь получить хорошее место.

— И много людей туда ходит? Ведь это какая-то школа, правда? Она кивнула.

— Больше, чем я ожидала. Кажется, половина обычной численности. Но после войны не хватало желающих, и большинство преподавателей уволили, а сейчас набрали полные группы и приняли их обратно.

— Полные группы?

— В основном это подростки, — объяснила она. — Среди них я чувствую себя старухой. Видимо, они так надоели родителям, что те отправили их работать. — Она помолчала. — То же самое сейчас и в университете. Запись сейчас больше, чем два месяца назад.

— Вот не думал, что это так подействует, — заметил Дуайт.

— Дома скучно, — сказала девушка. — А там всегда можно встретить кого-нибудь из знакомых.

Дуайт предложил ей еще коньяку, она отказалась, и они перешли в обеденный зал.

— Ты слышал а машине Джона Осборна? — спросила Мойра. Он рассмеялся.

— О ней трудно не слышать. Он показал мне ее и, наверное, показывает каждому, кому не лень пойти и посмотреть. Роскошная машина.

— Он просто помешался, — заявила девушка. — Когда-нибудь он убьется.

Дуайт отпил бульона.

— Ну и что? Лишь бы не убился перед походом. Видимо, это доставляет ему удовольствие.

— Когда вы выходите? — спросила она.

— Думаю, через неделю.

— Это будет очень опасно? Несколько секунд было тихо.

— Не думаю, — сказал наконец Дуайт. — С чего ты взяла?

— Вчера я говорила по телефону с Мэри. Она была чем-то расстроена. Кажется, Питер что-то сказал ей.

— О нашем рейсе?

— Не совсем, — возразила она. — Во всяком случае, я думаю, что нет. Скорее, что-то о своем завещании.

— Завещание никогда не помешает, — заявил он. — Каждый должен написать завещание, то есть каждый женатый человек.

Подали мясо.

— Скажи, это опасно? — снова спросила девушка. Он покачал головой.

— Это довольно долгий поход. Продлится он почти два месяца, из них около месяца — под водой. Но он не более опасен, чем, другие операции в северных морях. — Он помолчал и принялся ей объяснять. — Всегда трудно двигаться и искать дорогу там, где был ядерный взрыв, особенно под водой. Никогда не знаешь, на что наскочишь. Морское дно сильно изменилось: можно, например, налететь на затонувший корабль. И все же я не сказал бы, что это опасно.

— Вернись, пожалуйста, Дуайт, — тихо попросила она. Он улыбнулся.

— Конечно, мы вернемся, ведь у нас такой приказ. Адмирал хочет получить свою подводную лодку обратно.

Она прыснула.

Ты невозможен! Как только я становлюсь сентиментальной, ты… ты прокалываешь мою сентиментальность, как воздушный шарик.

— Наверное, потому, что я не сентиментален, — ответил он. — По крайней мере, так говорит Шарон.

— Правда?

— Да. Иногда это даже злит ее.

— Ничего странного, — заметила она. — Я ей сочувствую.

После обеда они вышли из ресторана и отправились в Национальную Галерею, где в одном из залов открылась выставка религиозной живописи. Картины были написаны маслом, в основном, в современном стиле. Они долго ходили среди этих сорока полотен, девушка с интересом, а капитан — искренне потрясенный. Ни один из них ничего не говорил о зеленых «Распятиях» и розовых «Воскресениях», и только пять или шесть полотен, отражавших религиозный взгляд на последнюю войну, так их потрясли, что они начали спорить, остановившись перед картиной, получившей первую премию — Христос на фоне бомбардировки крупного города.

— Думаю, в этом что-то есть, — сказала Мойра. — Впервые я согласна с мнением жюри.

Дуайт сказал:

— У меня мурашки бегают, когда я на это смортрю.

— Что тебе здесь не нравится? Он вгляделся в картину.

— Все. Для меня это попросту неправдоподобно. Ни один нормальный пилот не летал бы так среди термоядерных взрывов. Он бы тут же сгорел.

Девушка заметила:

— Зато очень хороши композиция и палитра.

— Может быть, — сказал он, — но правды в этом нет.

— В каком смысле?

— Если вот это здание «Рэйдио Корпорейшн», то выходит, что автор поместил Бруклинский Мост со стороны Нью-Джерси, а Эмпайр Стейт Билдинг — в самой середине Сентрал-Парка.

Она заглянула в каталог.

— Здесь не написано, что это Нью-Йорк.

— Что бы это ни было, оно неверно, — повторил он. — Ни один город не мог так выглядеть. — Он задумался. — Слишком драматично. — Отвернувшись, он с отвращением осмотрелся. — Вообще, мне все это не нравится.

— Ты смотришь на это с точки зрения религии? — спросила она.

Ее смешил его протест — раньше она думала, что раз он так часто ходит в церковь, значит, живопись такого рода ему понравится.

Он взял ее за руку и сказал:

— Я не религиозен. Это моя вина, а не художников. Они видели все не так, как я. Они вышли из зала.

— Тебя интересует живопись? — спросила Мойра. — Или же раздражает?

— Вовсе нет, — ответил он. — Я люблю, когда картины приятны, разноцветны и написаны не для того, чтобы учить человека. Был такой художник Ренуар, правда?

— Да. И здесь есть несколько его картин. Хочешь их увидеть? Они перешли в зал французского искусства и остановились перед пейзажем: река, затененная деревьями улица, белые дома и магазины — картина была очень французской и многоцветной.

— Вот такие картины я люблю, — сказал он, — и могу смотреть на них часами.

Довольно долго они расхаживали по Галерее, разглядывая картины и разговаривая. Потом Мойра сказала, что должна возвращаться: мать плохо себя чувствовала и просила ее вернуться домой до ужина. Дуайт поехал с ней на трамвае на вокзал.

В толпе у входа она повернулась к нему.

— Спасибо за обед и милую прогулку. Надеюсь, французская живопись вознаградила тебя за религиозную выставку.

Он рассмеялся.

— Действительно. Я хотел бы пойти снова и увидеть еще больше. Что до религии, то я не знаток.

— Но ведь ты каждое воскресенье ходишь в церковь, — заметила девушка.

— Это другое дело, — ответил он.

Она не стала спорить с ним в этой толпе, а просто спросила:

— Мы еще встретимся до твоего отъезда?

— Днями я буду, пожалуй, очень занят. Может, как-нибудь вечером выберемся в кино, но только недолго? Мы выходим, как только кончатся работы на верфи, а там взяли хороший темп.

Они договорились вместе поужинать в ближайший вторник, после чего Мойра, махнув рукой на прощанье, скрылась в сутолоке вокзала. Дуайт медленно пошел по улице, разглядывая витрины. Перед одним из магазинов со спортивными товарами он заколебался, потом вошел.

В отделе товаров для рыболовов он сказал продавцу:

— Я хотел бы купить удочку с катушкой и леску.

— Пожалуйста, — ответил продавец. — Для вас? Американец покачал головой.

— Это подарок десятилетнему мальчику, — объяснил он. — Его первая удочка. Хотелось бы очень хорошую, но короткую и легкую. У вас есть удочки из стекловолокна?

— К сожалению, сейчас таких нет, — ответил продавец. Он снял со стойки одну из удочек. — Вот прекрасная маленькая удочка из стали.

— А она не заржавеет в морской воде? Он живет у моря, а вы знаете, какие сейчас дети.

— Не заржавеет, — заверил продавец. — Мы продаем много таких для морской рыбалки. — Он потянулся к полке с катушками, пока Дуайт разглядывал удочку и пробовал согнуть ее в руке. — Есть также пластмассовые катушки или, может, вы предпочтете из нержавеющей стали? Они, конечно, лучше, но и значительно дороже.

Дуайт осмотрел катушки.

— Пожалуй, возьму эту, стальную.

Он выбрал леску, и продавец завернул все покупки.

— Отличный подарок для мальчика, — заметил он.

— Точно, — согласился Дуайт. — Вот радости-то будет.

Он заплатил и с пакетом в руках прошел через магазин к отделу, в котором продавали детские велосипеды и самокаты.

— Есть у вас жабьи трости? — спросил он продавщицу.

— Жабьи трости? Кажется, нет, но я спрошу у заведующего. Появился заведующий.

— К сожалению, жабьих тростей нет. Сейчас на них повышенный спрос. Последнюю мы продали два дня назад.

— А будут еще поступления?

— Я заказал дюжину, но не знаю, когда их пришлют. Сейчас такая неразбериха. Это, конечно, для подарка?

Дуайт кивнул.

— Да, для шестилетней девочки.

— У нас есть самокаты — очень хороший подарок для девочки такого возраста.

Дуайт покачал головой.

— У нее уже есть самокат.

— Тогда маленький велосипед.

«Они слишком большие и неуклюжие», — подумал Дуайт, но вслух ничего не сказал.

— Нет, мне нужна только жабья трость. Поищу еще, а если не найду, вернусь сюда.

— Может, стоит поискать у Макэванса, — услужливо посоветовал заведующий. — Возможно, одна и осталась.

Дуайт зашел и к Макэвансу, но и там не было жабьих тростей. Он зашел еще в один магазин, но тоже напрасно; вероятно, жабьи трости уже исчезли с рынка. Чем дольше он ходил, тем больше убеждался, что ему нужна только жабья трость, и никакой другой подарок не сможет ее заменить. В поисках еще одного магазина с игрушками он дошел до улицы Коллинза и здесь, за пределами торгового района, оказался среди самых изысканных магазинов.

Под конец этого часа, посвященного покупкам, он остановился перед витриной ювелира. Это была прекрасная старая фирма. Дуайт долго стоял, глядя на украшения: изумруды и бриллианты были бы лучше всего. Изумруды бы здорово подошли к ее темным волосам.

Он вошел в магазин.

— Мне нужен браслет, — сказал он молодому человеку в траурно-черном пиджаке. — С изумрудами и, возможно, с бриллиантами. Но с изумрудами обязательно. Эта дама брюнетка и любит одеваться в зеленое. Есть у вас что-нибудь такое?

Молодой человек подошел к сейфу и принес оттуда три браслета, которые положил на подушечку из черного бархата.

— Прошу вас, сэр, — сказал он. — Какой цены браслет вы хотели бы приобрести?

— Не знаю, — ответил капитан. — Я просто хочу купить красивый браслет.

Продавец поднял один с черной подушечки.

— Этот стоит сорок гиней, а этот — шестьдесят пять. По-моему, они весьма эффектны.

— А этот?

Молодой человек взял с подушечки третий браслет.

— Этот гораздо дороже, сэр. Очень красивая вещь. — Он посмотрел на ярлычок с ценой. — Этот стоит двести двадцать пять гиней.

Браслет ослепительно сверкал на черном бархате, и Дуайт взял его, осмотрел. Продавец не преувеличивал — браслет в самом деле был очень красив. Такой вещи у Шарон еще нет. Наверняка она будет в восторге.

— Работа английская или австралийская? Продавец покачал головой.

— Настоящий Картье из Парижа. Мы приобрели его из коллекции одной дамы в Тураке. Как видите, совсем новый. Обычно приходится поправлять замочки, но здесь это ни к чему. Он в полном порядке.

Дуайт представил себе радость Шарон.

— Я возьму его, — решил он. — Но заплатить смогу только чеком. Я приду за ним завтра или послезавтра.

Он выписал чек и получил квитанцию, а уже выходя, остановился в дверях и повернулся к молодому человеку.

— Еще одно, — сказал он. — Вы случайно не знаете, где бы я мог купить жабью трость — подарок для маленькой девочки? Похоже, сейчас трудно купить такую игрушку.

— К сожалению, ничем не могу вам помочь, — ответил молодой человек. — Наверное, стоит поспрашивать в магазинах, которые торгуют игрушками.

Магазины уже закрывались, продолжать поиски было бесполезно. Дуайт вернулся в Вильямстаун, спустился с авианосца на свою лодку и положил пакет за койку так, чтобы его не было видно. Спустя два дня, получив браслет, тоже занес его на «Скорпион» и запер в стальной ящик, где держал секретные бумаги.

В тот же день некая миссис Фрезер сдала в магазин для ремонта серебряную соусницу, у которой отломилась ручка. После полудня она встретила на улице Мойру Дэвидсон, которую знала с детства. Разговор начался вопросом, как чувствует себя мать, а потом миссис Фрезер приступила к делу.

— Моя дорогая, капитан Тауэрс твой знакомый, правда?

— Да, — ответила Мойра, — и довольно хороший. Недавно он даже провел у нас уикэнд.

— Тебе не кажется, что он спятил? Хотя, конечно, может быть, все американцы такие.

Девушка улыбнулась.

— Ну, не больше, чем мы все сейчас. А что такое он сделал?

— Хотел купить у Симмондса жабью трость.

— Жабью трость? — насторожилась Мойра.

— Ну да! Искать ее у Симмондса! Как будто они продают игрушки. Говорят, он зашел туда и купил самый красивый браслет за сказочно высокую цену. Случайно, не для тебя?

— Об этом я не слышала. Это не в его стиле.

— Ну, с этими мужчинами ни в чем нельзя быть уверенной. Может, он вдруг наденет его тебе на руку, сюрприз, так сказать.

— А что такое С жабьей тростью?

— Я и говорю… Уже купив браслет, он спросил мистера Топмсона, знаешь, такой молодой, красивый брюнет… спросил его, где можно найти жабью трость. Сказал, что хочет купить подарок какой-то маленькой девочке.

— А что в этом плохого? — спокойно спросила мисс Дэвидсон. — Ведь это подходящий подарок для девочки.

— Пожалуй. Но разве тебе не кажется странным, что капитан подводной лодки хочет купить жабью трость? И к тому же — у Симмондса?

Девушка сказала:

— Видимо, он ухаживает за богатой вдовой, у которой есть дочь. Браслет для матери, игрушка для дочери. Что в этом плохого?

— Ничего, — сказала миссис Фрезер, — только мы-то думали, что он ухаживает за тобой.

— Ошибка, — мягко уточнила девушка. — Это я ухаживаю за ним. — Она попрощалась с миссис Фрезер. — Мне пора. Очень рада, что встретила вас Я все передам маме.

Она пошла своей дорогой, но проблема Дуайта осталась в ее памяти. Причем до такой степени, что остаток дня она выясняла, как в округе обстоят дела с жабьими тростями. Дела обстояли паршиво — купить жабью трость было очень трудно.

Конечно, все немного помешались — Питер и Мэри Холмс — на своем саде, отец — на хозяйственных планах, Джон Осборн — на гоночном автомобиле, сэр Дуглас Фроуд — на клубном портвейне, а Дуайт Тауэрс — на жабьей трости. Кстати, она сама — на Дуайте Тауэрсе.

Она хотела помочь Дуайту, всем сердцем хотела помочь, но знала, что делать это нужно очень осторожно. Вернувшись в тот вечер домой, она отыскала в чулане свою старую жабью трость и протерла ее тряпкой. Деревянную ручку, хотя на ней были темные пятна, умелый столяр вполне мог бы привести в порядок, зато металлические части так глубоко разъела ржавчина, что в одном месте трубка даже крошилась. Никакая краска не закрыла бы ее полностью, не придала бы ей вида новой вещи, а Мойра слишком недавно сама была ребенком, чтобы не содрогаться при мысли об игрушке, настолько явно использовавшейся кем-то другим. Значит, это не подходило.

Во вторник вечером она встретилась с Дуайтом и за ужином спросила, как идет работа на «Скорпионе».

— Неплохо, — ответил он. — Мы получили второй электролитический регенератор кислорода, он будет действовать параллельно с тем, который у нас уже есть. Установка его закончится, пожалуй, завтра вечером, и в среду мы сможем опробовать корабль. Наверное, мы уйдем в конце этой недели.

— Это очень важная аппаратура? Он с улыбкой объяснил:

— Какое-то время мы будем идти под водой. Я бы не хотел, чтобы из-за отсутствия воздуха нам пришлось вынырнуть где-нибудь в радиоактивном районе или дышать по очереди.

— Значит, это, собственно, запасной аппарат? Он подтвердил.

— Нам повезло, что мы его достали. Он был на складе военного флота во Фримантле.

Она чувствовала его рассеянность. Он был с ней мил и вежлив, но она чувствовала, что думает он о чем-то другом. Несколько раз за время ужина она пыталась заинтересовать его (своими делами, однако без результата. То же самое было и в кино: он делал вид, что ему нравится фильм, старался поддерживать хорошее настроение, но делал это как-то автоматически, и девушке приходилось убеждать себя, что трудно требовать от него другого поведения накануне такого похода.

После фильма они пошли пустыми улицами к вокзалу. Уже недалеко от него Мойра остановилась под одной темной аркой, где они могли поговорить спокойно.

— Подожди, Дуайт, — сказала она. — Я хочу тебя спросить…

— Пожалуйста, — вежливо ответил он. — Спрашивай.

— У тебя неприятности?

— Да нет. Прости, если я был сегодня плохим спутником.

— Это связано со «Скорпионом»?

— Да нет же, детка. Я уже говорил, что нам ничего не грозит. Это поход — просто еще одно задание.

— Ты беспокоишься, что во всем городе не можешь купить жабью трость?

Он удивленно посмотрел на нее.

— А ты откуда знаешь?

Она рассмеялась.

— У меня всюду есть шпионы. Что ты купил для сына?

— Удочку. — Он помолчал и добавил: — Ты, наверно, думаешь, что я свихнулся.

— Нет, — сказала она. — Значит, ты не достал жабьей трости?

— Не достал. Похоже, их нигде нет.

— Точно.

Снова воцарилось молчание.

— Я посмотрю свою старую, — сказала Мойра. — Можешь ее взять, если думаешь, что подойдет. Но она очень старая, и металл на ней проржавел. Скакать с ней еще можно, но сомневаюсь, чтобы ее удалось подновить настолько, чтобы она выглядела как хороший подарок.

Он кивнул.

— Я видел эту ржавчину. Пожалуй, оставим ее, дорогая. Если будет время до отплытия, я приеду сюда и поищу в магазинах что-нибудь другое.

— Но ведь наверняка где-нибудь еще можно купить жабью трость. Кто-то ведь делал их в Мельбурне. И уж во всяком случае, в Австралии. Нужно только успеть ее купить.

— Не бери в голову, — сказал он. — Это была просто глупая фантазия. Все это неважно.

— Нет, важно, — запротестовала она. — Для меня важно. — Она подняла голову. — Я постараюсь, чтобы ты получил жабью трость, когда вернешься. Пусть даже придется делать ее на заказ.

— Ты очень добра, — хрипло сказал он. — Я мог бы сказать Элен, что ты принесешь жабью трость с собой.

— Можно и так, — согласилась она. — Во всяком случае, к твоему приезду она у меня будет.

— Может, за ней придется далеко ехать.

— Не беспокойся, Дуайт. Когда мы встретимся, она у меня будет.

Он обнял Мойру и поцеловал.

— За это обещание, — шепнул он, — и за все остальное. Шарон бы мне позволила. Спасибо от нас обоих.

6

Двадцать пять дней спустя подводная лодка Военного Флота Соединенных Штатов «Скорпион» приближалась к первому пункту своего маршрута. Прошло десять дней с тех пор, как на тридцатом градусе южной широты лодка погрузилась под воду. Капитан Тауэрс уже один раз останавливал лодку у острова Сан-Николс, недалеко от Лос-Анжелеса. Город они обошли по широкой дуге, опасаясь неизвестных минных полей. Он взял курс на район Санта-Барбара, а оттуда двинулся на перископной глубине на север, держась в двух милях от берега. Очень осторожно они вошли в залив Монтрей, откуда был виден вымерший рыбацкий порт, но это немногое дало. Из-за высокого уровня радиации они не смогли всплыть на поверхность.

Осмотр Сан-Франциско они провели с расстояния в пять миль, из-за Золотых Ворот. Видно было только, что мост провалился и южный его пилон рухнул. Видимые с моря здания у Парка Золотых Ворот сильно пострадали от огня и воздушной волны; ни одно из них, пожалуй, не было пригодно для жилья. Признаков жизни они нигде не заметили, впрочем, уровень радиации совершенно исключал это.

Они провели там несколько часов; фотографировали побережье через перископ и разглядывали все, что можно было разглядеть. Потом повернули на юг, до залива Халф-Мун, всплыли всего в полумиле от берега и довольно долго кричали в мегафон. Дома были целы, но и здесь они не заметили никаких признаков жизни. Подождав, пока не стемнеет, лодка взяла курс на север, в обход Пойнт-Рейес, плывя милях в трех-четырех от берега.

После перехода экватора они, как правило, всплывали раз в течение каждой вахты, чтобы при максимальной высоте антенны послушать радиостанцию в Сиэтле. За все время они слышали ее один раз — на пятом градусе северной широты. Передача велась около сорока минут — бессмысленный, явно случайный набор точек и тире — а потом вдруг прекратилась. Больше они ее не слышали. Где-то в районе Форт-Брагга, вынырнув под волны и яростные порывы северо-западного ветра, они соединили приемник с пеленгатором и снова услышали Сиэтл.

Дуайт и лейтенант Сандерстрем, склонившись над навигационным столом, нанесли на карту пеленг.

— Санта-Мария, — сказал Дуайт. — Похоже, вы правы.

Они внимательно слушали бессмыслицу, доносившуюся из динамика.

— Совершенная белиберда, — сказал, наконец, лейтенант. — Не похоже ни на настройку, ни на работу человека, хоть немного знакомого с радио. Наверняка это происходит как-то случайно.

— Пожалуй. — Дуайт продолжал слушать. — Но там есть электричество, а где есть электричество, там есть люди.

— Не обязательно, — заметил лейтенант.

— Гидроэлектростанция, — сказал Дуайт. — Я знаю ее. Но черт побери, не могут же эти турбины работать, два года без консервации.

— Почему не могут? Там было несколько очень хороших машин. Дуайт кашлянул и вернулся к картам.

— Я собираюсь прибыть в район Кэйп-Флаттери на рассвете. Мы будем идти с той же скоростью, а около полудня проведем замеры и тогда подрегулируем скорость. Если ситуация позволит, поднимемся на перископную глубину и выкачаем воду цистерн, чтобы не удариться обо что-нибудь, чего там быть не должно. Может, удастся взять курс прямо на Санта-Марию, а может, и не удастся. Вы бы вышли на сушу, если бы это оказалось возможно?

— Конечно, — сказал лейтенант. — Мне будет даже приятно вырваться из этой банки.

Дуайт не улыбнулся. Они были под водой уже одиннадцать дней и, хотя состояние здоровья команды было хорошее, психически все совершенно вымотались.

— Постучим по дереву, — сказал он, — и будем надеяться, что никаких преград не возникнет.

— Знаете что, господин капитан, — предложил лейтенант, — если не удастся попасть туда, с моря, я могу попробовать Добраться по суше. — Он достал одну из карт. — Если мы войдем в залив Грейс-Харбор, я бы пристал к берегу в Хокунаме или Абердине. Вот это шоссе ведет прямо до Бремертона и Санта-Марии.

— Но ведь это без малого двести миль!

— Наверняка там найдется не одна заправленная машина. Капитан покачал головой. Двести миль в легком защитном комбинезоне за рулем излучающего автомобиля с излучающим бензином — это практически невозможно.

— Запаса воздуха, — сказал он, — вам хватит только на два часа. Я знаю, что вы могли бы взять дополнительные баллоны, но практически это невыполнимо. Мы потеряли бы вас так или иначе. Нет, игра не стоит свеч.

Они снова поплыли прежним курсом, а когда через четыре часа всплыли, передачи уже не было.

Весь следующий день лодка шла на север, на перископной глубине, лишь изредка погружаясь. Капитан придавал большое значение настроению команды. Пребывание в замкнутом помещении отражалось на людях: никаких развлекательных программ поймать по радио было невозможно, а записи, передаваемые по внутренней сети, всем уже давно надоели. Чтобы оживить людей и дать им тему для разговоров, капитан допускал к перископу всех, кто хотел, хотя увидеть можно было немногое. Этот скалистый берег был их родным берегом, и одного лишь вида какого-нибудь кафе с «бьюиком» перед ним хватало, чтобы было о чем говорить и думать в эти долгие однообразные дни.

В полночь они, как обычно, всплыли неподалеку от устья реки Колумбия. Лейтенант Бенсон пришел сменить старшего офицера, лейтенанта Фаррела. Тот поднял перископ и начал водить им из стороны в сторону. Потом вдруг повернулся к лейтенанту Бенсону.

— Пригласи сюда капитана. Свет на побережье, в тридцати-сорока градусах по правому борту.

Спустя несколько минут они с капитаном поочередно смотрели то в перископ, то на карту. Питер Холмс и Джон Осборн тоже пришли: Дуайт снова наклонился над картой.

— Со стороны штата Вашингтон, — сказал он. — Этот свет горит где-то в районе Лонг-Бич и Илвако. С орегонской стороны темно.

— Гидроэлектростанция, — сказал за его спиной лейтенант Сандерстрем.

— Пожалуй. То, что есть свет, многое объясняло бы. — Дуайт взглянул на физика. — Какой уровень радиации снаружи, мистер Осборн?

— Почти тридцать, господин капитан.

Дуайт кивнул. Радиоактивность делала жизнь на берегу невозможной, но сразу не убивала; за последние несколько дней изменения были невелики. Он подошел к перископу и довольно долго смотрел в окуляр. Наконец, решил, что лучше не приближаться к берегу ночью.

— Курс прежний, — сказал он. — Лейтенант Бенсон, прошу записать это в судовой журнал.

Потом Дуайт вернулся к себе. Впереди был трудный и беспокойный день, нужно было поспать. Однако сначала он открыл сейф, в котором держал секретные документы и достал браслет; в электрическом свете он засверкал всеми цветами радуги. Шарон будет в восторге. Он положил браслет в нагрудный карман кителя, лег на койку и заснул, держа руку на удочке.

Они всплыли в четыре утра, перед восходом солнца, немного к северу от залива Грейс. Огней на побережье уже не было видно, но в этих местах не было городов, и значит, это ни о чем не говорило. Они погрузились на перископную глубину и двинулись дальше. В шесть часов, когда Дуайт вошел в центральный пост, свободные от вахты матросы по очереди смотрели на пустое побережье. После завтрака капитан снова развернул планы местности и минных полей, которые и так помнил наизусть.

В семь сорок пять старший Офицер доложил, что Кэйп-Флаттери на траверзе. Капитан затушил только что закуренную сигарету.

— Хорошо, — сказал он. — Входим, лейтенант. Курс семьдесят пять. Пятнадцать узлов.

Шум двигателей притих впервые за три недели, и эта относительная тишина действовала угнетающе. Все утро они плыли на юго-восток по проливу Хуан-де-Фука, определяя свое положение, нанося его на карту, лавируя и часто меняя курс. Изменений на берегу почти не было заметно, за исключением того, что огромное пространство на острове Ванкувер, вблизи устья реки Джордан, было сожжено взрывом. Они прикинули, что этот ожог тянется примерно на семь миль в длину и пять в ширину; никакой растительности там не было, хотя сама география района практически не изменилась.

— Я бы сказал, что это был воздушный взрыв, — произнес капитан, повернувшись к остальным. — Видимо, в управляемую ракету что-то попало.

По мере приближения к жилым районам все больше матросов становились в очередь, чтобы посмотреть в перископ, как только от него отходили офицеры. Около двенадцати, вблизи Порт-Таунсенд, они повернули на юг, в залив Паджет-Саунд, и вскоре добрались до небольшого городка Эдмондс, расположенного в пятнадцати милях к северу от Сиэтла. Минные поля остались далеко позади. С моря городок выглядел нормально, но уровень радиации по-прежнему был высок.

Капитан внимательно смотрел в перископ. Судя по счетчику Гейгера, ничто живое не могло выдержать там более двух дней, но вид городка в лучах весеннего солнца был таким гостеприимным, что капитану казалось невозможным, чтобы там не было живых людей. Даже стекла в большинстве окон были целы. Он отошел от перископа.

— Влево десять. Семь узлов. Подойдем к берегу, остановимся у мола и будем вызывать через мегафон.

Он передал командование старшему, офицеру и поручил проверить и подготовить мегафон. Лейтенант Фаррелл приказал всплывать, после чего остановил корабль в ста ярдах от мола.

Боцман коснулся руки лейтенанта Фаррелла.

— Можно Суэйну посмотреть в перископ, господин лейтенант? — спросил он. — Это его родной город.

Мичман Ральф Суэйн был оператором радара.

— Ну, конечно.

Лейтенант Фаррел отодвинулся, и Суэйн подошел к перископу. Смотрел он долго. Наконец поднял голову.

— Кен Пугли открыл свою аптеку, — сказал он, оторвавшись, наконец, от окуляра. — Дверь открыта настежь и шторы раздвинуты. А вот вывеска горит. Это непохоже на Кена… оставить горящую вывеску на день.

— Там кто-нибудь ходит, Ральф? Не видишь? — спросил боцман.

Суэйн снова посмотрел.

— Нет. На втором этаже, у миссис Салливан, разбито стекло. Он смотрел еще несколько минут, пока лейтенант Фаррелл не коснулся его плеча. Только тогда Суэйн отошел от перископа.

— Ты видел свой дом, Ральф? — допытывался боцман.

— Нет. С моря его не видно. Он в конце Рейнер-аллеи, за банком. — Суэйн беспокойно осмотрелся. — Никаких перемен. Все, как и прежде.

Лейтенант Бенсон произнес в микрофон:

— Говорит подводная лодка Военного Флота Соединенных Штатов «Скорпион». Мы вызываем Эдмондс. Подводная лодка Военного Флота Соединенных Штатов «Скорпион» вызывает Эдмондс. Если нас кто-то слышит, пусть выйдет на мол в конце главной улицы. Говорит подводная лодка Военного Флота Соединенных Штатов «Скорпион». Вызываем Эдмондс…

Мичман вышел из центрального поста и отправился в нос. Теперь у перископа стоял Дуайт Тауэрс и внимательно изучал берег. Город был расположен на склоне, и можно было видеть улицы и дома. Наконец капитан оторвался от перископа.

— Похоже, здесь нет особых повреждений, — сказал он. — Казалось бы, при такой цели, как заводы «Боинг», весь этот район должны были сильно бомбить.

— Оборона здесь была очень сильна, — заметил лейтенант Фаррелл. — Все ракеты были управляемые.

— Верно. Только они пролетели прямо на Сан-Франциско.

— Не все. — Первый офицер Помолчал. — Был тот воздушный взрыв над проливом.

Дуайт кивнул.

— Вы видели неоновую вывеску аптеки, которая горит до сих пор? Нужно вызывать их подольше… скажем, полчаса.

— Слушаюсь, господин капитан.

Старший офицер принял перископ от капитана и сделал несколько распоряжений, чтобы удержать корабль на месте. Лейтенант Бенсон продолжал говорить в мегафон, а Дуайт закурил, опершись на стол с картами. Однако он тут же потушил сигарету и взглянул на часы.

Громко лязгнул стальной люк на носу корабля; Дуайт вздрогнул и осмотрелся. Через мгновение люк лязгнул снова, по палубе загремели шаги. В центральный пост вошел лейтенант Гирш.

— Суэйн выскочил на палубу через запасной люк, — доложил он. Дуайт закусил губу.

— Люк закрыт?

— Так точно, господин капитан. Я проверил. Капитан повернулся к боцману.

— Поставить часовых у запасных люков на носу и корме. Мортимер выбежал из поста. В борт корабля плескала вода.

Дуайт обратился к первому офицеру:

— Попробуйте посмотреть, что он там делает.

Лейтенант Фаррел повернул перископ, опустив его до предела. — Почему никто его не задержал? — спросил Дуайт лейтенанта Гирша.

— Все это произошло совершенно неожиданно. Он пришел с кормы, сел и начал грызть ногти. Никто не обратил на него особого внимания. Сам я был в переднем торпедном отсеке, поэтому ничего не видел. Мы спохватились, когда он был уже в запасной шахте за закрытой дверью и открыл наружный люк. Мы предпочли не ходить за ним.

Дуайт кивнул.

— Разумеется. Прикажите продуть эту шахту, а потом проверьте, хорошо ли закрыт люк.

От перископа донесся голос первого офицера:

— Я его вижу: плывет в сторону мола.

Дуайт нагнулся, увидел плывущего человека и отдал приказ лейтенанту Бенсону. Тот уменьшил звук.

— Мичман Суэйн, вы слышите меня? Пловец остановился.

— Немедленно возвращайтесь на корабль. Если вы сейчас же вернетесь, капитан примет вас обратно и проведет дезактивацию. Приказываю вам вернуться.

Из динамика над штурманским столом донесся ответ:

— А ну вас всех!

Легкая улыбка промелькнула по лицу капитана. Вновь наклонившись к перископу, Дуайт смотрел, как Суэйн плывет к берегу, а потом карабкается на мол.

— Ну, что ж, — сказал он и повернулся к Джону Осборну. — Как вы полагаете, долго он протянет?

— Сначала он ничего не почувствует, — ответил физик. — Рвота начнется, вероятно, завтра ночью. А потом… тут могут быть только догадки, господин капитан. Это зависит от организма.

— Три дня? Неделя?

— Пожалуй. Не думаю, чтобы дольше, при таком-то уровне радиации.

— Можно принять его обратно?

— В этом у меня нет опыта. Но через несколько часов все выделения организма будут уже активными. Заболей он на борту, мы бы не смогли гарантировать безопасность команды.

Дуайт поднял перископ и посмотрел снова. Суэйн в мокрой одежде шел по улице. Остановившись перед аптекой, он заглянул, в дверь, потом повернул за угол и скрылся из глаз.

— Похоже, возвращаться он не думает, — заметил капитан. — Выключить мегафон. Курс на Санта-Мария по центру канала. Десять, узлов.

Мертвая тишина воцарилась на «Скорпионе», тишина, прерываемая только приказами рулевому и свистом двигателя подруливания. Дуайт Тауэрс вернулся в свою каюту, Питер Холмс последовал за ним.

— Вы не вернете его назад, господин капитан? Я мог бы сойти на берег в защитном комбинезоне.

Дуайт посмотрел на своего офицера связи.

— Я ценю ваш порыв, лейтенант, но не воспользуюсь им. Я сам думал об этом. Скажем, мы отправим офицера с двумя людьми на берег. Прежде всего нужно найти Суэйна, а на это может уйти несколько часов. Кроме того, неясно, не подвергнем ли мы угрозе жизнь остальных, забирая его после такого длительного облучения. Может, он там что-нибудь съест или выпьет… — Он помолчал. — И еще одно: по моим подсчетам время пребывания под водой и дыхания разреженным воздухом составит двадцать семь или двадцать восемь дней. Некоторым из нас будет тяжело перенести это. В последний день вы мне скажете, хотите ли вы, чтобы это закончилось на четыре или пять часов позже, ибо как раз столько мы потеряем на Суэйна.

— Вы правы, сэр, — признал Питер. — Я только хотел предложить свои услуги.

— Я понимаю. Спасибо. Мы будем возвращаться здесь завтра ночью или на рассвете и, задержавшись, вызовем его.

Капитан вернулся в центральный пост, сменил у перископа старшего офицера и принялся наблюдать за берегом. Лодка подошла почти до доков в самом центре города. В городе никаких руин не было. У причала военно-морской базы они увидели одинокий тральщик, в доках несколько грузовых судов. В окнах высоких домов сверкали стекла. Подходить слишком близко к берегу они не решились, боясь непредвиденных подводных преград, однако, насколько можно было разглядеть через перископ, сам город практически не пострадал. Многочисленные вывески и фонари все еще горели.

— Здесь была хорошая оборона, господин капитан, — сказал лейтенант Фаррелл, — лучше, чем в Сан-Франциско. Она охватывала весь полуостров Олимпик, то есть была углублена миль на сто к западу.

— Да, — сказал капитан. — У них была защита из управляемых снарядов.

Оставаться здесь дольше не было смысла, они выплыли из залива и повернули на юго-запад к острову Санта-Мария; уже издалека были видны ажурные вышки радиостанции. Дуайт вызвал лейтенанта Сандерстрема к себе в каюту.

— Вы готовы сойти на берег?

— Конечно, сэр, — ответил лейтенант. — Осталось только надеть комбинезон.

— Прекрасно. В принципе, ваша задача уже наполовину решена, хотя вы еще никуда не ходили. Мы знаем, что там по-прежнему есть электричество и почти наверняка нет жизни, но в последнем еще сомневаемся. Ставлю шестьдесят четыре тысячи долларов против одного, что причиной этих радиосигналов окажется какое-нибудь замыкание. А ведь если бы мы желали только узнать, что это такое, я не рисковал бы кораблем и вами. Вы меня понимаете?

— Понимаю, сэр.

— Тогда послушайте. Воздуха в баллонах у вас на два часа. Я хочу, чтобы вы вернулись через полтора. Часов не берите: я буду следить за временем и через каждые пятнадцать минут давать сигнал сиреной. Один сигнал — пятнадцать минут, два — полчаса и так далее. Услышав четыре гудка, вы кончите работу, чем бы ни были заняты. После пяти гудков бросайте все и немедленно возвращайтесь. Перед шестым сигналом вы должны быть уже здесь и проходить дезактивацию в запасной шахте. Все ясно?

— Так точно, господин капитан.

Вот и хорошо. Для меня главное — вовсе не выполнение этого задания, главное — чтобы вы вернулись на «Скорпион» целым и невредимым. Лично я вообще бы вас туда не посылал, раз уж мы и так знаем большую часть из того, что вы установите на месте, но я сказал адмиралу, что мы высадим на берег человека, который проведет разведку. Я не хочу, чтобы вы рисковали понапрасну. Мне нужно, чтобы вы вернулись, даже если мы не узнаем точно, в чем там дело с этим радио. Единственным оправданием какого-либо риска с вашей стороны могут быть какие-то признаки жизни на берегу.

— Понимаю, господин капитан.

— И никаких сувениров оттуда. На корабль вы должны вернуться с пустыми карманами.

— Слушаюсь, сэр.

Капитан вернулся в центральный пост, а лейтенант Сандерстрем пошел в нос. «Скорпион», слегка выступая из воды, медленно приближался к Санта-Марии, готовый в любую минуту застопорить двигатели и продуть балластные цистерны, если наткнется на преграду. Он плыл очень осторожно, и поэтому только около пяти часов остановился вблизи мола.

Когда Дуайт пришел на нос, лейтенант Сандерстрем был уже в защитном комбинезоне, правда, без шлема на голове и без баллонов с воздухом. Он курил сигарету. — Пора в дорогу, — сказал капитан.

Молодой человек затушил сигарету и встал, ожидая, пока двое матросов наденут на него шлем и баллоны. Потом он опробовал клапаны, взглянул на манометр, подтянул один из ремней, вскарабкался в запасную шахту и закрыл за собой дверь.

На палубе он расправил плечи; восхитительно было дышать под солнечными лучами после стольких дней заключения в стальных стенах подводной лодки. Из люка рубки он вытащил резиновую лодку, развернул ее, нажал на сифон автономного баллона и подождал, пока она наполнится воздухом. Потом привязал швартов, спустил лодку на воду и подвел ее к лестнице у наблюдательной башенки на корме. Взяв весло, он забрался в лодку и оттолкнулся от борта.

Управлять лодкой всего одним веслом было тяжело, поэтому прошло минут десять, прежде чем он доплыл до мола: Причалил он уже уверенней и в несколько секунд поднялся по лестнице. Идя молом к берегу, он услышал первый гудок и, повернувшись, помахал рукой.

Дойдя до комплекса старых зданий, видимо, каких-то складов, лейтенант увидел на одной из стен выключатель и повернул его. Вверху зажегся фонарь. Лейтенант погасил его и двинулся дальше.

По другую сторону улицы был туалет. Сандерстрем постоял, потом перешел улицу и заглянул туда. В одной из кабин лежал труп человека в габардиновом костюме, уже сильно разложившийся. Ничего другого он не ожидал увидеть, и все же зрелище это отрезвило его и побудило двигаться быстрее.

Школа связистов располагалась в нескольких отдельных зданиях по правой стороне. Это место он хорошо знал, но он пришел сюда не для того, чтобы разглядывать все подряд. Отдел шифров был с левой стороны, и где-то рядом с ним должна была располагаться главная радиостанция.

Он вошел в отдел шифров и задержался в коридорах, пытаясь открыть все двери по очереди. Все они были закрыты на ключ, за исключением двух, ведущих в туалеты. Туда он заходить не стал.

Вернувшись на улицу, он осмотрелся вокруг и обратил внимание на трансформаторную станцию с путаницей кабелей и изоляторов. Вдоль этих кабелей он дошел до другого двухэтажного здания, на этот раз деревянного. Подходя, услышал шум какой-то электрической машины, и в тот же момент сирена «Скорпиона» проревела дважды.

Когда гудки стихли, снова стал слышен шум, он и помог ему найти подстанцию. Он увидел работающий трансформатор мощностью примерно в пятьдесят киловатт. Стрелки на пульте стояли неподвижно, и только одна из них, указывающая температуру, дрожала на красном поле. Сама машина работала с тихим, но ясно различимым скрежетом. «Долго она не протянет», — подумал лейтенант.

С подстанции он вернулся в деревянное здание. Здесь ни одна из дверей не была закрыта, а некоторые были даже распахнуты настежь.

На первом этаже была дирекция; бумаги покрывали пол, словно сухие листья, занесенные ветром. В одной комнате стекло вылетело из форточки, и вода попортила много вещей. Он прошел через эту комнату и выглянул в окно: осколки стекла лежали на земле.

Затем он поднялся на второй этаж, где вскоре нашел центральный передатчик. Там стояли два стола и перед каждым — высокие радиоаппараты в металлических корпусах. Один из них был мертв и тих, все стрелки стояли на нулях.

Второй аппарат стоял у окна, рама, вырванная из проема, лежала на столе. Угол этой рамы высовывался наружу, слегка покачиваясь от легкого ветра. Противоположный угол опирался на лежавшую на боку бутылку от кока-колы. Под рамой был передающий ключ.

Лейтенант подошел и коснулся ее рукой в перчатке, Рама надавила на ключ, и одна из стрелок аппарата резко скакнула вверх. Он убрал руку, и стрелка вернулась на место. Тем самым одна из задач подводной лодки «Скорпион» была выполнена — разрешился вопрос, из-за которого они прибыли сюда, за десять тысяч миль.

Сандерстрем снял раму со стола и осторожно положил на пол; дерево не было повреждено, и после небольшого ремонта ее легко можно было поставить на место. Сев за стол и держа руку в перчатке на ключе, он начал передавать по-английски:

— Говорит Санта-Мария. Донесение подводной лодки Соединенных Штатов «Скорпион». Жизни здесь нет. Выключаю станцию.

Когда он начал повторять сообщение, сирена проревела трижды.

Машинально, раз за разом передавая сообщение, которое наверняка уже приняли в Австралии, он разглядывал комнату. На столе лежал блок американских сигарет, почти полный, всего без двух пачек, и лейтенанту очень захотелось его забрать, но он помнил приказ капитана. Стояли еще несколько бутылок кока-колы, а на подоконнике Лежала пачка «Сэтэдиз Ивнинг».

Он закончил передачу минут через двенадцать, причем, повторяя сообщение последние три раза, добавлял:

— Передает лейтенант Сандерстрем. На борту все хорошо. Мы идем на север, к Аляске. Я выключаю станцию.

Он снял руку с ключа и отодвинулся от стола вместе со стулом. «Черт побери, — подумал он, — эти трубки и дроссели, и этот трансформатор там, внизу… здорово поработали». Почти два года без консервации и замены деталей они работали превосходно. Он встал, осмотрел аппаратуру и повернул три выключателя. Потом зашел за стол, снял одну из панелей аппарата и прочел название фирмы; жалко, что нельзя передать ей благодарность.

Взгляд его вновь привлек блок «Лаки Страйк», но он знал, что капитан прав: конечно, они облучены, и даже одна затяжка может оказаться смертельной. Он с сожалением отвернулся, сошел вниз и направился к подстанции, к трансформатору. Там он внимательно осмотрел пульт управления и вырвал два переключателя, а потом постоял и послушал, как затихает динамо-машина, пока она не утихла совсем. Она отлично поработала и, если бы дать подшипникам капитальный ремонт, работала бы и дальше, но ему было жаль оставлять ее работать, обрекая на скорое разрушение.

Сирена прозвучала четырежды, он уже сделал все, что нужно. Оставалось еще четверть часа для себя. Он мог еще многое посмотреть, но что именно? В жилых домах он наверняка нашел бы трупы, как и в том туалете. В отделе шифров, выбив одну дверь, нашел бы записи, интересные для историков в Австралии, но не знал бы, что из них забрать, к тому же капитан запретил приносить с собой что-либо.

Он вновь поднялся наверх. Оставшиеся минуты были его свободным временем, и он прямо направился к еженедельникам на подоконнике. Как он и думал, это были три последних номера, изданные уже после отплытия «Скорпиона» из Пирл-Харбора перед самым началом войны, номера, которых не успел получить ни он, ни кто другой из команды корабля. Он с жадностью пролистал их. В них были напечатаны три последних части повести «Прекрасная дама и дровосек». Лейтенант начал читать.

Пятикратный гудок прозвучал, когда он дошел до середины первой части. Нужно было идти. Подумав, он свернул три газеты и взял их под мышку. Лодка и защитный комбинезон облучены, значит, нужно будет оставить их в шкафчике внешней обшивки, чтобы их обмыла морская вода. Еженедельники можно завернуть в свернутую лодку, а потом дезактивировать, высушить и читать, когда лодка вернется в безопасные широты. Он вышел из комнаты, старательно закрыл за собой дверь и направился к молу.

Недалеко от мола, у залива, стояло офицерское казино. Высаживаясь, он не обратил на него внимания, но сейчас что-то его заинтересовало, он свернул в сторону и подошел, остановившись напротив большой веранды. Внутри явно проходил какой-то прием. Он увидел пятерых офицеров в парадных мундирах и двух женщин, сидевших за столом; легкий ветерок шевелил летние платья. На столе стояла бутылка виски, содовая вода и высокие старомодные стаканы.

Иллюзия была настолько полной, что он быстро подошел еще ближе и… остановился, как вкопанный, ведь этот прием проходил больше года назад… Он отскочил в сторону и почти побежал к молу, желая уже только одного — вернуться в замкнутые стены, к друзьям, под защиту подводной лодки.

На палубе он выпустил воздух из лодки, свернул ее, спрятал в резину журналы и сунул все в люк. Потом разделся, сунул туда же шлем и комбинезон, захлопнул люк и запасной шахтой спустился вниз, чтобы принять душ. Через пять минут он снова был во влажной духоте «Скорпиона».

Джон Осборн уже ждал его у дверей шахты со счетчиком Гейгера и, прослушав, пропустил. Минутой позже лейтенант Сандерстрем, с полотенцем вокруг пояса, уже докладывал капитану Тауэрсу в его каюте; там были старший офицер и офицер связи.

— Мы приняли ваши сигналы по радио, — сказал капитан. — Не знаю, однако, приняли ли их в Австралии… Как вы считаете?

По-моему, приняли, — сказал радиотехник. — Там уже осень, и электрических разрядов в атмосфере немного.

Сандерстрема отпустили, и он пошел одеваться, а капитан обратился к лейтенанту Фарреллу:

— Мы останемся здесь до утра. Сейчас семь часов, и стемнеет раньше, чем мы доплывем до минных полей. — Не надеясь на навигационные огни, горевшие на берегу, он не решался рисковать и идти через минные поля залива в темноте. — Солнце взойдет примерно в четыре пятнадцать… или в полдень по Гринвичу. Тогда и двинемся.

Всю ночь они провели в спокойных водах портовой бухты острова Санта-Мария, глядя через перископ на его огни. На рассвете погрузились, взяли курс назад и сразу же сели на илистую банку. Они попытались сняться с мели, выкачав воду из балластных цистерн, но ничего не вышло, и пришлось ждать прилива. Только около десяти утра лодка вышла в главный канал и взяла курс на север.

В двадцать минут одиннадцатого лейтенант Гирш, стоявший у перископа, вдруг сказал:

— Лодка прямо по курсу. Первый офицер бросился к перископу, взглянул и приказал:

— Зови капитана. Пришел капитан.

— За бортом лодка с подвесным мотором, — доложил лейтенант Фаррелл. — В ней один человек.

— Живой?

— Похоже, да. Лодка ведь плывет.

Тауэрс прильнул к перископу и долго смотрел. — Я бы сказал, что, это мичман Суэйн, — тихо произнес он, отходя, наконец, от перископа. — Он ловит рыбу. Взял лодку с мотором и поплыл на рыбалку.

— Правда? — удивился старший офицер. — Ну и ну! Капитан на мгновение задумался.

— Подплывем и остановимся, — сказал он. — Я поговорю с ним.

На корабле воцарилась тишина, прерываемая только приказами вахтенного офицера. Вскоре он приказал выключить двигатели и доложил, что лодка у самого борта. Тауэрс с микрофоном на длинном проводе подошел к перископу.

— Говорит капитан. Добрый день, Ральф. Как дела?

— Отлично, господин капитан, — прозвучало в динамике. — Поймал что-нибудь?

Человек в лодке поднял вверх лосося.

— Одного, — сказал он и вдруг воскликнул: — Ой, господин капитан, вы у меня все перепутали…

В главном посту Дуайт улыбнулся и сказал:

— Он забросил удочку. Лейтенант Фаррелл спросил:

— Двигаться дальше?

— Нет… подождите.

Они ждали, пока рыбак не закрепил свои снасти. Потом Суэйн сказал:

— Господин капитан, вы, наверное, считаете меня мерзавцем и дезертиром?

— Все в порядке, парень, — сказал Дуайт, — я знаю, как все было, но я не возьму тебя обратно на корабль. Нужно думать и об остальной команде.

— Конечно, капитан. Я знаю. Я облучен и с каждой секундой получаю все большую дозу.

— Как ты себя чувствуешь?

— Пока хорошо. Вы не могли бы спросить мистера Осборна, сколько я протяну?

— Он полагает, что день или два, а потом заболеешь. Рыбак из лодки ответил:

— Что ж, неплохая погода для последнего дня жизни. Было бы дьявольски неприятно, если бы шел дождь.

— Вот правильный подход, — рассмеялся Дуайт. — Скажи мне, как дела на берегу?

— Все здесь умерли, капитан… Но, думаю, это для вас не новость. Я пошел домой, отец и мать лежали мертвые в постелях… наверное, что-то приняли. Потом я пошел к своей девушке, а она тоже… Зря я туда пошел… Ни собак, ни кошек, ни птиц… ничего живого… все перемерли. Но в остальном здесь почти так же, как было всегда. Простите за дезертирство, капитан, но я рад, что оказался в родных местах. — Помолчав, Суэйн продолжал — У меня есть машина и бензин, и лодка с подвесным мотором, и удочки. А день такой прекрасный. Лучше уж так, в своем родном городе, чем ждать до сентября в Австралии.

— Разумеется, парень. Я тебя понимаю. Может, тебе что-нибудь нужно? Мы сейчас уходим и больше не вернемся.

— Есть у вас те таблетки, которые нужно принять, когда станет плохо?

— Нет, Ральф. Если хочешь, я выложу на палубу пистолет. Рыбак покачал головой.

— У меня есть свой. Я поищу в аптеке, когда вернусь на берег, но, думаю, пистолет будет лучше всего.

— Может, еще что-нибудь?

— Спасибо, капитан, у меня есть все, что нужно. К тому же, бесплатно. Попрощайтесь за меня с ребятами.

— Обещаю тебе, парень. А мы поплывем дальше. Доброго улова.

— Спасибо, капитан. Вы хороший командир, и я прошу прощения за дезертирство.

— Порядок. Ну, а теперь берегись водоворотов от наших винтов, — сказал Дуайт и повернулся к заместителю: Примите руль, лейтенант. Прямо, а потом на курс. Десять узлов.

В тот вечер Мэри Холмс позвонила Мойре. Был мокрый осенний вечер, лил дождь, и ветер выл вокруг дома в Гарквее.

— Дорогая, — сказала Мэри, — от них было сообщение по радио. Все чувствуют себя хорошо.

У девушки перехватило дыхание, настолько неожиданной была новость.

— Как же оно сюда дошло?

— Лейтенант Петерсен только что звонил мне. Это с той таинственной радиостанции, которую они должны были осмотреть. Передавал лейтенант Сандерстрем. Он сообщил, что все хорошо. Разве это не здорово?

Чувство облегчения было настолько сильным, что у Мойры на мгновение потемнело в глазах.

— Чудесно, — прошептала она. — Скажи, можно им что-нибудь передать отсюда?

— Не думаю. Сандерстрем сказал, что выключит станцию и что там нет никого живого.

— О… — Мойра довольно долго молчала. — Ну что ж… теперь нужно просто набраться терпения.

— А ты хотела послать какое-то особое сообщение?

— Вообще-то нет. Просто хотела сказать кое-что Дуайту. Но с этим можно подождать.

— Дорогая, неужели ты…

— Нет.

— Ты хорошо себя чувствуешь?

— Гораздо лучше, чем пять минут назад. — Потом Мойра спросила: — А как дела у тебя? Как Дженнифер?

— Отлично. У нас все в порядке, вот только все время идет дождь. Может, заедешь к нам? Мы так давно не виделись.

— Я могла бы приехать вечером после работы и остаться до утра, — ответила Мойра.

— Котик, это будет здорово!

Через два дня Мойра вышла из поезда на станции Фалмут и пешком пошла в гору. Мэри уже ждала ее, сидя у огня, весело пляшущего в камине. Мойра сняла промокшие туфли, помогла Мэри выкупать и уложить спать ребенка, а потом они поужинали. После ужина они сели на пол, озаряемые розовыми бликами огня.

— Как по-твоему, — спросила девушка, — когда они вернутся? — Питер говорил, что примерно четырнадцатого июня. — Мэри взяла со стола календарь. — Это еще три недели… даже чуть больше. Я считаю дни.

— А там… откуда пришел сигнал… они были в расчетное время? Не знаю… что ж я, растяпа, не спросила лейтенанта Петерсена! Может, позвонить ему завтра и спросить?

— Думаю, он на тебя не рассердится.

— Значит, позвоню. Питер говорил, что это его последняя должность на флоте и, вернувшись, он будет свободен. Мы могли бы в июне или июле устроить себе отпуск и уехать. Здесь так мерзко зимой… целыми днями только дождь и ветер.

Мойра закурила.

— А куда бы вы поехали?

— Туда, где тепло. Может, в Квинсленд. Знаешь, очень неудобно без машины, нам придется с Дженнифер трястись на поезде.

Мойра выпустила дым.

— Не думаю, чтобы в Квинсленде было очень хорошо.

— Из-за этой болезни? Она еще далеко.

— Она уже дошла до Мэриборо, — сказала девушка. — Это чуть севернее Брисбена.

— Но ведь есть много теплых мест, куда можно отправиться, не проезжая там, верно?

— Пожалуй. Хотя это движется на юг довольно равномерно. Мэри повернулась к ней.

— Скажи, ты веришь, что это дойдет сюда? — Верю.

— И все мы умрем от этого? Так, как говорят ученые?

— Пожалуй.

Мэри снова отвернулась и из разбросанных на диване бумаг вытащила каталог садовых цветов.

— Я была сегодня у Вильсона и купила сто нарциссов. Луковками. «Король Альфред»… так их называют. Вот эти. — Она показала Мойре снимок из каталога. — Посажу их в том углу под стеной… откуда Питер убрал дерево. Тихое местечко. Но если все мы умрем, то это глупо.

— Не больше, чем то, что я начала учить стенографию и машинопись, — заметила Мойра. — Думаю, все мы слегка не в себе. Когда взойдут нарциссы?

— В конце сентября должны зацвести, — сказала Мэри. — Конечно, сначала они будут не очень хорошими, но в будущем году разрастутся, а через два года это будет просто чудо. Ты же знаешь, они размножаются.

— Ну, по-моему, ты сделаешь правильно, если их посадишь. Когда увидишь их цветущими, тебе так или иначе будет приятно.

Мэри с благодарностью посмотрела на Мойру.

— И я так думаю. Я бы не вынесла… ну, просто не смогла бы махнуть на все рукой и ничего не делать. Уж лучше умереть сразу, чтобы все было позади.

Мойра согласилась.

— Если они правы в своих прогнозах, никто из нас не успеет сделать того, что планировал. Но мы же можем двигать свою работу вперед, пока еще можно.

Они все сидели на коврике перед камином, Мэри шевелила кочергой пылающие поленья. Наконец она сказала:

— Я забыла спросить, не хочешь ли ты виски или коньяка. В буфете есть бутылка, и содовая, кажется, тоже есть.

Девушка покачала головой.

— Это не для меня. У меня есть все для счастья.

— В самом деле?

— В самом деле.

— Вступила на дорогу добродетели или чего-то другого?

— Скорее, чего-то другого, — сказала Мойра. — Я перестала пить дома и сейчас пью только на больших приемах или в мужском обществе. Но, в сущности, даже это мне надоело.

— Потому что тебя больше не интересуют мужчины, правда, котик? Больше нет? Только Дуайт Тауэрс?

— Да, — ответила девушка. — Только Дуайт Тауэрс.

— Ты не думаешь выходить замуж? Девушка вглядывалась в огонь.

— Я бы хотела, — спокойно сказала она. — Хотела бы иметь все то, что имеешь ты. Но это невозможно.

— Ты не можешь выйти за Дуайта?

— Нет.

— Ты же наверняка ему нравишься.

— Да, — сказала Мойра. — И даже очень.

— Значит, он бы на тебе женился.

Девушка покачала головой.

— Он никогда этого не сделает. Понимаешь, он уже женат. В Америке у него жена и двое детей. Мэри удивленно уставилась на нее.

— Дорогая, это невозможно. Все они мертвы.

— Он считает по-другому, — утомленно объяснила Мойра. — Думает, что в сентябре вернется к ним в свой родной город Мистик. — Она помолчала. — Все мы немного сходим с ума, каждый по-своему. Он — вот так.

— Ты хочешь сказать, он действительно думает, что его жена еще жива?

— Не знаю. Впрочем, скорее, нет, не думает. Он знает, что умрет в сентябре, и думает, что после смерти встретится с ними дома… С Шарон, Дуайтом-младшим и Элен. Даже покупает для них подарки.

— Но если он так думает, то зачем целовал тебя? — недоумевала Мэри.

— Потому что я обещала ему помощь в поисках этих подарков. Мэри вскочила на ноги.

— Я хочу выпить, — решительно сказала она. — Да и тебе это пойдет на пользу.

Она принесла коньяк и, когда они сели с рюмками в руках, сказала:

— Это должно быть странно — ревность к умершей женщине. Глядя на огонь, Мойра выпила глоток коньяка.

— Я не ревную к ней, — сказала она наконец. — Пожалуй, нет. Ее зовут Шарон, как в Библии. Я бы хотела с нею познакомиться. Наверное, это чудесная женщина. Понимаешь, он такой практичный…

— И ты не хочешь выйти за него замуж? Девушка долго молчала.

— Не знаю, — решилась она наконец. — Не знаю, хочу ли. Если бы не все это… я делала бы все, чтобы увести его у нее. Думаю, что никогда и ни с кем другим я не буду счастлива. Да и времени осталось слишком мало.

— Еще три-четыре месяца, — сказала Мэри. — Я как-то видела мотто, знаешь, такую табличку, которую вешают на стену, чтобы поднимала настроение. Там было: «Не расстраивайся… это может вовсе не наступить».

— А по-моему, это наступит, и уже очень скоро, — сказала Мойра. Она взяла кочергу и принялась шевелить дрова. — Будь перед нами вся жизнь, все было бы иначе. Был бы смысл подложить ей свинью, если бы это означало любовь Дуайта и дом, и детей, и все остальное. Я пошла бы на все, если бы знала, что есть такая возможность. Но делать это, чтобы три месяца получать удовольствие, а потом — ничего… это совсем другое дело. Может, я и испорчена, но не до такой же степени. — Она подняла голову и улыбнулась Мэри. — Сомневаюсь, что можно успеть сделать это за такое короткое время. И потом, он бы должен был перед ней исповедоваться.

— О, Боже, — вздохнула Мэри. — Трудное дело.

— Труднее некуда, — согласилась Мойра. — Я чувствую, что умру старой девой.

— Это бессмысленно, но в последнее время все не имеет смысла. Питер… — Она замолчала.

— Что, Питер? — заинтересовалась девушка.

— Не знаю. Это было просто безумие… — Мэри беспокойно шевельнулась.

— Что было? Скажи мне.

— Ты когда-нибудь убила кого-нибудь?

— Я? Пока нет. Но иногда хотела, особенно наших сельских телефонисток.

— Да нет, я серьезно, Это страшный грех — убить кого-то, правда? За это идут в ад.

— Не знаю. Кажется, да. А кого ты хочешь убить? Молодая мать ответила бесцветным голосом:

— Питер сказал, что, может быть, мне придется убить Дженнифер. — Слеза скатилась по ее щеке.

Мойра наклонилась к ней и коснулась ее руки.

— Этого не могло быть, дорогая. Ты его плохо поняла. Мэри покачала головой.

— Я хорошо его поняла, — прорыдала она. — Он сказал, что, может, мне придется это сделать… и объяснил как. — Теперь слезы полились ручьем.

Мойра прижала ее к себе и принялась успокаивать, а потом постепенно узнала обо всем. Сначала она не поверила, но потом решила, что это может быть правдой. В конце концов обе женщины пошли в ванную, и Мэри показала красные коробочки в шкафчике.

— Я уже об этом слышала, — серьезно сказала Мойра, — но не думала, что все так серьезно…

Мир потихоньку начинал сходить с ума.

— Я не могла бы сделать этого сама, — прошептала Мэри. — Как бы она ни болела… Если Питера здесь не будет… если со «Скорпионом» что-нибудь случится… ты придешь и поможешь мне, Мойра? Прошу тебя.

— Конечно, приду, — мягко сказала девушка. — Конечно, я помогу тебе. Но Питер наверняка будет здесь. Они вернутся, Дуайт обязательно приведет корабль. — Она вынула носовой платок и подала его Мэри. — Вытри слезы и заварим себе чаю. Я поставлю чайник.

Спустя восемнадцать дней подводная лодка Соединенных Штатов «Скорпион» всплыла уже в чистом воздухе на тридцать первом градусе южной широты, недалеко от острова Норфолк. У выхода в Тасманово море погода была холодная, над головой шли облака, палубу заливали волны. Дуайт мог выпускать команду только на навигационный мостик, по восемь человек за раз. Каждый из них выходил туда бледный и дрожащий, сжимаясь под ударами дождя и водяной пыли. Корабль плыл против ветра почти целый день, чтобы каждый подышал свежим воздухом выделенные ему полчаса, но лишь немногие выдерживали на мостике так долго.

Сопротивляемость команды холоду и влаге была слаба, но все же капитан Тауэрс вез их обратно живыми — всех, за исключением мичмана. Суэйна. Все были бледными и анемичными после тридцатидневного пребывания под водой, а трое матросов впали в сильную депрессию, после чего их освободили от вахт. Наволновался Дуайт и тогда, когда у лейтенанта Броуди начался приступ аппендицита; с помощью Джона Осборна капитан уже прочитал нужный раздел медицинского справочника и приготовил все для операции. Однако боль вдруг прошла, и пациент лежал сейчас в своей каюте; его обязанности принял на себя Питер Холмс, и была надежда, что такое положение сохранится дней пять, пока корабль не вернется в Вильямстаун. Питер Холмс был нормален, как никто на корабле, а Джон Осборн, хотя по-прежнему работал хорошо, был раздражен и зол; кроме того, он постоянно говорил о своем «феррари».

Они опровергли теорию Юргенсона. Осторожно вошли в залив Аляска и, пользуясь детектором подводных мин для обнаружения айсбергов, достигли пятьдесят восьмого градуса северной широты в районе Кодьяка. Помня о более толстом у берега льде, они не подходили к побережью; уровень радиоактивности был там по прежнему убийственным, и положение немногим отличалось от положения в районе Сиэтла. Они сочли, что нет смысла рисковать кораблем дольше, чем это необходимо, провели замеры и взяли курс на юг, слегка уклоняясь к востоку, пока не вошли в более теплые воды, где было меньше льда, а там взяли курс на юго-запад, к Гаваям и Пирл-Харбору.

Визит в Пирл-Харбор не дал им почти ничего. Они вошли прямо в порт, в тот самый док, откуда «Скорпион» вышел в море перед началом войны. Это было тяжелое испытание, но команда перенесла его сравнительно легко, ибо никто, в чем Дуайт уверился еще перед рейсом, не имел семей в Гонолулу, да и вообще никаких связей с этими островами. Имея возможность, как и в Санта-Марии, высадить на берег одного из офицеров в защитном костюме, Дуайт два дня совещался с Питером Холмсом и, наконец, пришел к выводу, что такая экспедиция ничего не даст. Лейтенант Сандерстрем, имея свободное время на острове Санта-Мария, не придумал ничего лучшего, как читать повесть в еженедельниках, и офицер, выпущенный на берег в Пирл-Харборе, вряд ли смог бы заняться более полезным делом. Уровень радиоактивности был так же высок, как в Сиэтле, поэтому они составили список кораблей в порту, список разрушений на берегу и ушли в море.

При входе в Тасманово море им удалось установить связь с Австралией. Они подняли мачту антенны, сообщили свои координаты и предположительный срок возвращения в Вильямстаун. В ответ их спросили о состоянии здоровья, на что Дуайт передал довольно длинное послание, составить которое было довольно трудно из-за мичмана Суэйна. Потом последовал обмен обычными сигналами, касающимися прогноза погоды, потребности в топливе и ремонте по возвращении, а перед самым полуднем было неожиданно получено важное сообщение.

Оно было трехдневной давности и звучало следующим образом:

«От Главнокомандующего Военно-Морским Флотом Соединенных Штатов, Брисбен.

Капитану Дуайту Л. Тауэрсу, подводная лодка ВМФ Соединенных Штатов «Скорпион».

Вопрос: прием дополнительных обязанностей.

1. Ввиду ухода со своего поста нынешнего главнокомандующего ВМФ Соединенных Штатов с сего дня вы принимаете на себя и будете исполнять впредь обязанности Главнокомандующего ВМФ Соединенных Штатов во всех районах. Вы будете распоряжаться этим Флотом, продолжая или прекратив его работу под австралийским командованием — как сочтете нужным.

2. Тем самым вы, пожалуй, становитесь адмиралом — если захотите им стать. Прощайте и желаю удачи.

Джерри Шоу.

3. Копия — адмиралу Королевского ВМФ Австралии».

Дуайт прочел это в своей каюте, потом, поскольку копия была уже передана, вызвал офицера связи. Когда вошел Питер, он молча подал ему сообщение. Лейтенант прочел и тихо сказал:

— Поздравляю, господин адмирал.

— Полагаю… — начал Дуайт, но закончил только после паузы: — Полагаю, это означает конец Брисбена.

Порт Брисбен был удален на 250 миль к северу от того места, где они сейчас находились. Питер кивнул, вспоминая данные замеров радиоактивности.

— Вчера после обеда радиоактивность была довольно высока.

— Я думал, что он оставит свой корабль и уйдет к югу. — Значит, они не могли оттуда уйти?

— Не было топлива, — объяснил Дуайт. — Им пришлось прекратить все работы на кораблях. Цистерны совершенно высохли.

— И все же я думал, что он приедет в Мельбурн. Все-таки Главнокомандующий ВМФ Соединенных Штатов…

Дуайт натянуто улыбнулся.

— Это ничего не значит… теперь уже ничего. В сущности, он был капитаном своего корабля, а корабль этот был лишен возможности двигаться. Вот он и не захотел покидать команду.

Поскольку говорить было больше не о чем, он отпустил офицера связи, написал короткое подтверждение приема и дал его радиотелеграфисту для передачи в Мельбурн. Вскоре после этого радист вернулся и положил на стол радиограмму.

«На Ваш 12/05663 отвечаем:

К сожалению, связь с Брисбеном уже невозможна».

Капитан кивнул.

— Хорошо, — сказал он. — Ничего не поделаешь.

7

Питер Холмс явился к адмиралу на следующее утро по возвращении в Вильямстаун. Адмирал указал ему на стул.

— Вчера вечером я разговаривал с капитаном Тауэрсом, — сказал он. — Похоже, ваше сотрудничество развивается успешно.

— Рад это слышать, господин адмирал.

— Да. А теперь вы, наверное, хотели бы знать, как дела с вашим назначением?

Питер несмело ответил:

— Постольку-поскольку. Общая ситуация, наверное, не изменилась? То есть — осталось всего два-три месяца?

Адмирал кивнул.

— Похоже на то. В последнюю нашу встречу вы говорили, что хотите провести оставшиеся месяцы на земле.

Питер заколебался. — Я должен подумать и о жене.

— Понятно. — Адмирал угостил молодого человека сигаретой и закурил сам. — «Скорпион» будет поставлен в сухой док, необходим ремонт корпуса, — сказал он. — Полагаю, вы об этом знаете.

— Знаю, господин адмирал. Капитану это очень нужно. Сегодня утром я был по этому вопросу у вице-адмирала.

— Обычно это занимало недели три, но сейчас может продлиться дольше. Не хотели бы вы остаться на «Скорпионе» офицером связи, пока не кончатся работы? — Адмирал помолчал, потом добавил: — Капитан Тауэрс просил продлить ваше пребывание на борту.

— А мог бы я жить в Фалмуте, господин адмирал? Это всего в двух часах пути от верфи.

— Лучше поговорить об этом с капитаном Тауэрсом. Думаю, он не будет возражать. Насколько мне известно, большая часть команды получит отпуска. У вас будет не так уж много работы.

— Я охотно буду работать с ним, господин адмирал, если смогу при этом жить дома. Но если корабль должен будет выйти в очередной рейс, я попрошу назначить на мое место кого-нибудь другого. На море я больше служить не могу. — Питер заколебался. — Мне очень жаль, но это так.

— Понимаю, лейтенант, — с улыбкой сказал адмирал. — Буду об этом помнить. Прошу прийти ко мне если потребуется освобождение. — Он встал, заканчивая разговор. — Дома все хорошо?

— Вполне, господин адмирал. Сейчас стало труднее вести хозяйство, чем когда мы отплывали, и для жены это становится утомительным. К тому же, есть еще ребенок, им тоже нужно заниматься.

— Я знаю. И боюсь, что легче не будет.

В тот же день около полудня Мойра позвонила Дуайту Тауэрсу на авианосец.

— Добрый день, Дуайт, — сказала она. — Говорят, тебя можно поздравить.

— Кто тебе сказал? — спросил он.

— Мэри Холмс.

— Можешь поздравить, если хочешь, — сказал он немного хрипло. — Но я бы предпочел, чтобы ты этого не делала.

— Слушаюсь, сэр, — согласилась она. — Не буду. Дуайт, как ты себя чувствуешь?

— Хорошо, — сказал он. — Сегодня с утра была какая-то слабость, но все уже прошло. — Действительно, все, что он делал, вернувшись на авианосец, давалось ему с трудом. Он не выспался и чувствовал себя усталым.

— Ты очень занят?

— Должен бы, — сказал он, — но не знаю… Мне кажется, что ничего не сделано, что работа движется не вперед, а назад.

Это был другой Дуайт, не тот, к которому Мойра уже успела привыкнуть.

— Ты говоришь так, будто тебя что-то мучает, — сурово сказала она.

— Ничего меня не мучает, дорогая, — сказал он слегка раздраженно. — Просто работы полно, а все ушли в отпуск. Мы долго были в море забыли, что такое работа.

— Думаю, тебе самому нужен отпуск, — заметила она. — Ты не мог бы на время приехать в Гарквей?

Он задумался.

— Очень милое приглашение, но пока это невозможно. Завтра мы ставим «Скорпион» в сухой док.

— Пусть этим займется Питер Холмс.

— Так нельзя, детка. Дяде Сэму это бы не понравилось. Она удержалась от замечания, что Дядя Сэм об этом никогда не узнает.

— А когда ты поставишь корабль, им займутся корабелы, правда?

— У тебя масса сведений о военном флоте.

— Разумеется, я же отличный шпион, настоящая Мата Хари, которая за двойным коньяком вытягивает всевозможные секреты из невинных флотских офицеров. Значит, кораблем займутся корабелы?

— Ты отлично информирована.

— Тогда ты можешь свалить все на Питера Холмса и уехать в отпуск. Когда будет этот док?

— Завтра в десять утра. Мы должны кончить до полудня.

— Значит, приезжай к нам, в Гарквей, завтра после полудня. Тут убийственно холодно. Воет ветер и хлещет дождь, так что без сапог на улицу не выйдешь. Прогулка с волами и боронование пастбища — это самая хорошая работа, известная человеку… во всяком случае, женщине. Приезжай и попробуй сам. Через пару дней у нас ты затоскуешь о духоте своего подводного корабля.

Он рассмеялся.

— Ты разворачиваешь передо мной соблазнительные перспективы.

— А как же Иначе! Так ты выедешь из Вильямстауна завтра после обеда?

Он подумал, что стоило бы на пару дней забыть о своих обязанностях и отдохнуть.

— Думаю, смогу, — сказал он. — Придется кое-что перетасовать, но, думаю, это можно сделать.

Они договорились встретиться завтра в четыре часа в отеле «Австралия», а когда встретились, она была поражена его видом. Он приветствовал ее весело, явно радуясь встрече, но лицо его было желтым, а настроение подавленным. Она посмотрела на него, нахмурив брови.

— Как ты себя чувствуешь? — Она коснулась его руки. — Да у тебя же температура!

Он отдернул руку.

— Co мной все в порядке. Что ты будешь пить?

— Закажи себе двойное виски и двадцать грамм хинина, — приказала она. — Двойное виски в любом случае, а хинин я могу дать тебе, когда приедем домой. Ты должен лежать в постели.

Приятно было расслабиться под ее заботливой опекой.

— Тебе двойной коньяк? — спросил он.

— Для меня одинарный, а для себя — двойное виски, — повторила она. — Как тебе не стыдно ходить в таком состоянии? Ты же везде разносишь эти бактерии. Тебя смотрел врач?

Он заказал коньяк и виски.

— На верфи сейчас нет ни одного врача. «Скорпион» — единственный плавающий корабль, и к тому же, стоит на ремонте. Последнего корабельного врача сняли с должности еще во время нашего похода.

— Но у тебя же жар.

— Может быть, — согласился он. — Наверное, я простыл.

— Конечно. Выпей виски, а я позвоню папе.

— Зачем?

— Чтобы он приехал на станцию. Я сказала, что мы придем отсюда пешком, но теперь я не позволю тебе ходить. Ты можешь умереть, и тогда у меня будут неприятности. Может даже дойти до международного конфликта.

— С кем, детка? — С Соединенными Штатами. Это не мелочь, уморить Главнокомандующего Военным Флотом Соединенных Штатов. Он утомленно заметил:

— Думаю, что в данный момент Соединенные Штаты — это я. Может, я даже стану кандидатом в президенты.

— Ну, хорошо, подумай еще об этом, а я тем временем поговорю с папой.

В телефонной будке она сказала:

— Кажется, у него грипп, мамочка. И потом, он очень устал. Когда мы приедем, его нужно будет уложить в постель. Ты не могла бы протопить в его комнате и сунуть в постель грелку? И еще, мама, позвони доктору Флетчеру и спроси, не сможет ли он заглянуть к нам сегодня вечером. Вряд ли это что-то кроме гриппа, но ведь он был в радиоактивных районах больше месяца и с тех пор, как вернулся, его не смотрел ни один врач. Скажи доктору Флетчеру, о ком идет речь. Знаешь, он теперь важная персона.

— Когда вы приедете, дорогая? Мойра взглянула на часы.

— Мы еще успеем на поезд в четыре сорок. Слушай, мама, в машине будет очень холодно. Попроси папу, чтобы привез два плаща.

Она вернулась в бар и скомандовала:

— Выпей и идем. Нам нужно успеть на четыре сорок.

Он послушно последовал за ней и через два часа уже ложился в теплую постель, чувствуя легкий озноб. Озноб прошел, когда он улегся, бесконечно благодарный и довольный тем, что может лежать спокойно, смотреть в потолок и слушать шорох дождя за окнами. Потом хозяин принес ему теплого виски с лимоном и спросил, что подать на ужин, но он не хотел есть.

Около восьми часов перед домом послышался топот, донеслись чьи-то голоса, а через минуту в комнату вошел врач; мокрый плащ он оставил внизу, но его бриджи и высокие ботинки были темны от воды и запарили, когда он встал перед камином. Это был тридцатипяти- или сорокалетний мужчина, веселый и энергичный.

— Доктор, — сказал пациент, — мне очень жаль, что вас вытащили из дома в такой вечер. У меня нет ничего такого, что не пройдет после двух дней лежания в постели.

Доктор Флетчер улыбнулся.

— Я рад, что приехал и могу с вами познакомиться, — сказал он, после чего взял американца за руку и послушал пульс.

— Насколько я знаю, вы были на радиоактивных территориях.

— Верно. Но мы не рисковали.

— Вы все время были в подводной лодке?

— Все время. С нами был представитель Организации Исследований, который ежедневно прослушивал нас счетчиками Гейгера. Значит, это не то.

— У вас была рвота, понос?

— Ничего подобного, доктор. Ни у меня, ни у кого из команды. Доктор Флетчер сунул Дуайту в рот термометр и продолжал слушать пульс. Потом вытащил термометр.

— Сто два, — сказал он. — Вам нужно полежать. Долго вы были в море?

— Пятьдесят три дня.

— А сколько под водой? — Больше половины.

— Вы очень устали? Капитан на мгновенье задумался.

— Возможно, — признал он наконец.

— Разумеется, возможно. Полежите, пока не Спадет жар, а потом еще один день. Через день-два я заеду взглянуть на вас. Думаю, это просто грипп. На службу вы не должны возвращаться по крайней мере неделю после выздоровления, а потом попросите отпуск. Это возможно?

— Нужно подумать.

Они поговорили о походе, об условиях в Сиэтле и Квинсленде, а под конец врач сказал:

— Я загляну завтра после обеда и привезу лекарства которые вам нужно принимать. Завтра я еду в Дэндинунг, мой коллега оперирует там в больнице, а я займусь наркозом. При случае возьму там лекарства и по дороге домой заскочу сюда.

— Что, тяжелая операция?

— Не очень. Женщина с камнем в желудке. Лучше его убрать: это на несколько лет продлит ее жизнь.

Он вышел, и вскоре из-за окна донесся цокот копыт и несколько проклятий врача. Цокот быстро удалился и затих в шуме дождя. Потом двери открылись, и вошла Мойра.

— Ну, — сказала она, — во всяком случае завтра ты не двинешься с места. — Она подошла к камину и подбросила дров в огонь. — Он очень мил, правда?

— Это сумасшедший, — сказал командир подводной лодки.

— Почему? Потому что велел тебе лежать?

— Нет. Завтра он будет оперировать какую-то женщину, чтобы продлить ей жизнь еще на несколько лет.

Она рассмеялась.

— Будет. Я не знаю другого такого обязательного человека, как он. — Помолчав, она сказала: — Папа хочет поставить завтра еще одну дамбу для будущего лета. Он говорит об этом уже давно, но теперь сказал, что сделает обязательно. Он звонил сегодня человеку, у которого есть бульдозер, и договорился, что тот начнет, как только затвердеет земля.

— Когда это будет?

— Примерно к Рождеству. Папа не может смотреть, как дождевая вода пропадает попусту. Летом здесь всегда очень сухо. Она взяла стакан со столика.

— Хочешь еще виски? Он покачал головой.

— Не сейчас, дорогая. Я чувствую себя прекрасно.

— Может, чего-нибудь поешь?

Он снова покачал головой.

— Тогда, может, еще одну грелку?

— Мне уже хорошо. Она вышла, но через несколько минут появилась снова, неся длинный завернутый в бумагу пакет.

— Я оставлю этот сверток у тебя, чтобы ты мог смотреть на него всю ночь.

Она поставила пакет в углу комнаты, но Дуайт поднялся на локте и спросил:

— Что это? Девушка рассмеялась.

— Можешь угадывать до трех раз, а утром проверишь, какая догадка была верной.

— А я хочу увидеть сейчас.

— Завтра.

— Нет… сейчас.

Она принесла ему пакет и стала смотреть, как он разрывает бумагу. «В сущности, Главнокомандующий Военным Флотом Соединенных Штатов — просто мальчишка», — подумала она.

Жабья трость в его руках засверкала своей первозданной чистотой. Деревянная ручка отливала шелковистым блеском, а металлический упор для ног сверкал красной эмалью. На ручке было написано: Элен Тауэрс.

— Ну, — хрипло сказал Дуайт, — это же просто чудо. Я еще никогда не видел жабьей трости с такой надписью и всем остальным. Она ошалеет от радости. — Он поднял голову. — Где ты ее достала, детка?

— Я была на фабрике, где их делают, — сказала Мойра. — То есть, сейчас уже не делают, но эту сделали специально для меня.

— У меня просто нет слов, — пробормотал он. — Теперь у меня есть подарки для всех.

Мойра собрала с одеяла обрывки бумаги.

— Это Мелочь, — небрежно сказала она. — Мне было даже приятно поискать эту фабрику. Поставить ее в угол?

Он покачал головой.

— Оставь ее здесь. Она кивнула и направилась к двери.

— Я погашу верхний свет. Не засиживайся долго. У Тебя правда есть все, что нужно?

— Да, дорогая, — сказал он. — Теперь у меня есть все.

— Спокойной ночи, — сказала она и плотно закрыла за собой дверь.

Какое-то время он думал о Шарон и Элен, о солнечных днях лета и высоких кораблях в Мистик, потом об Элен, прыгающей с новой игрушкой по подметенному тротуару среди сугробов, а потом о Мойре и ее доброте. Вскоре он крепко заснул с рукой на жабьей трости.

На следующий день Питер Холмс обедал с Джоном Осборном в клубе Объединения.

— Я звонил сегодня утром на корабль, — сказал физик. — Хотел поймать Дуайта, чтобы показать черновик рапорта, прежде чем отдать его машинистке. Мне сказали, что он в Гарквее, у родителей Мойры.

Питер кивнул.

— У него грипп. Мойра вчера вечером звонила мне, чтобы сообщить, что я не увижу его неделю, а может, и больше, если это хоть немного будет зависеть от нее. Физик забеспокоился.

— Я не могу задерживать рапорт так долго. Юргенсон уже узнал о результатах наших работ и теперь говорит, что мы не смогли как надо выполнить его задание. Я должен отдать рапорт машинистке самое позднее — завтра.

— Если хочешь, я просмотрю его и, может быть, сумею поймать старшего офицера, хотя он тоже в отпуске. Но Дуайт должен это увидеть, прежде чем мы отдадим его. Ты можешь позвонить Мойре и завести рапорт Дуайту.

— А будет ли она там? Я слышал, что она ежедневно приезжает в Мельбурн на курсы стенографии и машинописи.

— Не валяй дурака. Конечно, она там. Физик обрадовался.

— Я мог бы сгонять к нему еще сегодня после обеда на своем «феррари».

— Тебе не хватит бензина, если ты будешь устраивать такие поездки. Туда ходят поезда.

— Это служебное дело, — сказал Джон Осборн, — дело военного флота, и я имею право на топливо из флотских запасов. — Он наклонился к Питеру и понизил голос: — Здесь, на «Сиднее», осталось около трех тысяч галлонов эфирно-спиртовой смеси, на которой я езжу. Они использовали ее для самолетов с поршневыми двигателями, чтобы те стартовали с палубы сразу на полной скорости.

— Ее нельзя трогать! — запротестовал Питер. — Нельзя? Но ведь это дело касается военного флота.

— Ну, мне этого рассказывать не надо. А скажи, «моррис-майнор» поедет на этой смеси?

— Придется немного повозиться с карбюратором и увеличить давление. Вытащи прокладку и положи на головку кусочек медной жести с цементом. Попробовать всегда стоит.

— Очень опасно ездить по дорогам на твоей гоночной машине?

— Вовсе нет, — сказал физик. — Сталкиваться практически не с чем, за исключением трамваев. Ну, и людей, конечно. Я всегда вожу запасной комплект свечей, потому что масло течет, если мотор делает меньше трех тысяч оборотов.

— А что происходит при трех тысячах?

— Ну, на четвертую скорость переключаться нельзя. Тогда машина делала бы сто и даже больше миль в час. На первой при таких оборотах она делает около сорока пяти. Конечно, рывок с места у нее довольно резкий; нужно иметь перед собой ярдов двести пустой дороги. Обычно я выталкиваю его со двора на Элизабет-стрит, сажусь и жду паузы между трамваями.

Именно так он и сделал в тот день после обеда. С помощью Питера Холмса выкатил машину на мостовую, сунул папку с черновиком рапорта на сиденье, сел, застегнул ремень безопасности и надел шлем. Питер шепнул:

— Ради бога, не убей никого.

— Все они и так умрут через два месяца, — сказал физик. — И я, и ты тоже. Но до этого я еще натешусь своей машиной.

Он подождал, пока проедет трамвай, нажал стартер, пытаясь запустить холодный двигатель, но ничего не вышло. Проехал следующий трамвай; человек двадцать добровольных помощников принялись толкать машину пока мотор не заработал, и тогда «феррари» рванулся из их рук, как ракета — с оглушительным грохотом, визгом шин и вонью паленой резины. Клаксона у него не было, да он и не был нужен, ибо грохот стоял страшный. Гораздо важнее было то, что не было фар, а темнело рано, уже около пяти часов. Чтобы доехать до Гарквея, поговорить там с капитаном Тауэрсом и засветло вернуться, Джону Осборну нужно было изрядно спешить.

На скорости пятьдесят миль в час он обогнал трамвай, юзом въехал в улицу Лонсдейл, уселся поудобнее и уже со скоростью около семидесяти пяти миль в час рванул через город. Поскольку автомобиль был теперь редкостью, нужно было остерегаться только трамваев, толпы же пешеходов поспешно расступались, чтобы пропустить его. Однако в предместьях все было иначе: дети, уже привыкшие играть на пустых мостовых, не успевали вовремя сойти с дороги, и ему приходилось то и дело резко тормозить и проезжать с ревущим двигателем, почти не контролируя сцепления и опасаясь, что механизм может пострадать от этого.

Он доехал до Гарквея за двадцать три минуты со средней скоростью около семидесяти двух миль в час; при этом он ни разу не переключался на четвертую скорость. Обогнув клумбу, он затормозил перед домом; хозяин, его жена и дочь выбежали на веранду и смотрели, как он снимает шлем и выходит из машины.

— Я приехал к капитану Тауэрсу, — сказал он. — Мне сказали, что он здесь.

— Сейчас он пытается уснуть, — сурово сказала Мойра. — Что это за отвратительный механизм, Джон? Сколько он выжимает?

— Около двухсот. Я должен с ним увидеться по важному служебному делу. У меня тут кое-какие бумаги, он должен прочесть, прежде чем я отдам их на машинку.

— Что ж, думаю, он еще не заснул.

Мойра провела Джона Осборна в комнату для гостей. Дуайт не спал, он сидел, опершись на подушки.

— Я догадался, что это вы, — сказал он. — Уже переехали кого-нибудь?

— Пока нет, — ответил физик. — Надеюсь, что первой жертвой буду я сам. Мне бы очень не хотелось провести последние дни в тюрьме. За последние два месяца я достаточно насиделся взаперти.

— Он открыл папку и объяснил, зачем приехал. Дуайт взял рапорт и прочел, время от времени консультируясь с физиком.

— Я немного жалею, что мы не оставили радиостанцию работать, — сказал вдруг капитан. — Может, были бы какие-нибудь новости от Суэйна.

— Это далеко от него?

— У него была лодка с мотором. Он мог бы заглянуть туда, когда ему надоест ловить рыбу, и сообщить нам, что слышно.

— Сомневаюсь, чтобы он успел, господин капитан. В лучшем случае, у него было три дня.

Капитан кивнул.

— Впрочем, он наверняка не захотел бы этим заниматься. Я бы и не подумал об этом, если бы рыба хорошо клевала, и это был бы мой последний день.

Он закончил читать рапорт.

— Все в порядке. Нужно только убрать последний абзац, обо мне и корабле.

— Я бы предпочел оставить, господин капитан.

— А я хочу, чтобы вы его убрали. Не люблю восторгов по поводу обычной операции, не выходящей за рамки служебных обязанностей.

Физик вытащил карандаш и перечеркнул абзац.

— Как вам угодно.

— Ваш «феррари» здесь?

— А на чем бы еще я приехал?

— Ну, конечно, я же сам слышал… Его видно из окна?

— Да. Он стоит перед домом. Капитан встал и подошел к окну.

— Адская машина, — сказал он. — Что вы собираетесь с ним делать?

— Я уже стал гонщиком. Осталось мало времени, поэтому сезон гонок начнется в этом году раньше. Обычно гонки не начинают до октября: треки мокрые. Однако сейчас даже зимой решили организовать небольшие гонки. Я дважды участвовал в таких перед нашим походом.

Капитан вернулся в постель.

— Вы говорили об этом. Я никогда не ездил на такой машине. Как чувствует себя человек за рулем?

— Деревенеет от страха. А потом, едва кончится одна гонка, его тянет стартовать в следующей.

— И давно вы этим занимаетесь?

Физик покачал головой.

— Я никогда не имел на это ни денег, ни времени. Но мечтал всю жизнь.

— И под конец мечта исполнилась? Джон Осборн помолчал.

— Именно это мне нравится, — сказал он. — Лучше это, чем умереть в нечистотах или принять эти таблетки. Дело только в том, что дьявольски жалко разбивать ее. Такая машина! Пожалуй, добровольно я на это не решусь.

Дуайт улыбнулся.

— Может, вам и не придется делать это добровольно, если ехать со скоростью двести миль в час по мокрой дороге.

— Именно так я это себе и представляю. Не знаю, имел бы я что-нибудь против того, чтобы эта минута наступила уже сейчас.

— Да… — задумчиво сказал капитан. — Нет никаких шансов, что скорость движения пыли снизится?

— Абсолютно никаких. Пожалуй, она даже немного возросла. Наверное, потому, что суши к югу от тропика довольно мало. Думаю, к концу сентября это дойдет до нас.

Капитан наклонился.

— Что ж, приятно слышать. По мне, чем раньше, тем лучше. — «Скорпион» еще выйдет в море?

— Приказа пока не было. «Скорпион» будет в состоянии оперативной готовности к первому июля. Я хочу остаться под австралийским командованием до самого конца. Будет ли у меня команда, чтобы обеспечить операции… впрочем, это уже — другое дело. У большинства парней есть здесь, в Мельбурне, девушки, процентов двадцать пять поженились.

Можно только гадать, согласятся ли они Снова выйти в море. Я склонен думать, что нет. Они помолчали.

— Я немного завидую вам. Иметь такую машину! — тихо сказал капитан. — Я до самого конца не перестану работать.

— Не понимаю, зачем, — заметил физик. — Возьмите отпуск и посмотрите Австралию.

Американец улыбнулся.

— Не много здесь еще можно посмотреть.

— Верно. Но есть еще горы. Лыжники просто безумствуют в Маунт-Буллер и в Хотеме. Вы катаетесь на лыжах?

— Когда-то катался… лет десять назад. Мне бы не хотелось поломать ноги и пролежать последние месяцы в постели. — Он помолчал. — Скажите, а форель в горах ловится?

— И очень неплохо.

— Для нее есть свой сезон или ее ловят круглый год?

— Окуней можно ловить в Элдон-Вере круглый год. На блесну, с лодки. Но хороший клев форели бывает только в верховьях малых речек. — Он бледно улыбнулся. — Сейчас для форели не сезон. Ее нельзя ловить до первого сентября.

— Это меняет дело, — помолчав, сказал Тауэрс. — Я бы, конечно, хотел провести пару дней на рыбалке, но из ваших слов следует, что после начала сезона у нас будет слишком много других дел.

— Думаю, ничего страшного, если в этом году вы отправитесь на рыбалку до начала сентября.

— Нет, это не пойдет, — серьезно сказал американец. — В Штатах еще куда ни шло, но в чужой стране нужно придерживаться местных правил.

Время шло, а машина Джона Осборна не имела фар и не могла ехать медленнее пятидесяти миль в час. Физик взял рукопись, спрятал ее в папку, попрощался с Дуайтом и вышел. В холле его встретила Мойра.

— Он очень болен? — спросила она.

— Ничего страшного, — ответил физик. — Просто у него не все дома.

«Это уже не жабья трость», — подумала она нахмурившись.

— С чего ты взял? — Он хотел бы съездить за форелью, прежде чем все мы умрем, — сказал кузен. — Но не поедет, пока не откроется сезон, то есть, раньше первого сентября.

Некоторое время Мойра молчала.

— Ну и что? Капитан Тауэрс соблюдает закон. Больше чем ты со своим ужасным автомобилем. Откуда ты вообще берешь бензин?

— А он ходит не на бензине, — ответил Джон Осборн. — Я заправляю его из пробирки.

— То-то от него воняет, — заметила она. Она смотрела, как Осборн медленно залезает в свою машину и надевает шлем, после чего с диким ревом срывается с места и проносится по аллее, оставив на клумбе две глубокие колеи.

Двумя неделями позже в Пастерском Клубе мистер Алан Сайкс вошел в курительную, чтобы выпить перед обедом. Спиртное начинали подавать только в час, поэтому пока мистер Сайкс был в курительной один. Налив сам себе джина, он задумался над своей проблемой. Мистер Сайкс был директором Департамента рыболовства и охоты, любил, чтобы все в подчиненном ему ведомстве основывалось на здравом смысле, и не позволял себе никаких отступлений от этого принципа. Однако сейчас в заведенный порядок вещей вторглись проблемы, связанные с общей ситуацией, и он был серьезно этим обеспокоен.

Вскоре после него в курительную вошел сэр Дуглас Фроуд.

Вошел он слегка покачиваясь и, как заметил мистер Сайкс, необычно раскрасневшийся.

— Добрый вечер, — сказал мистер Сайкс. — Я угощаю.

— О, спасибо, спасибо, — сказал старик. — Я выпью испанского хереса. — Рука его дрожала, когда он наливал вино. — Знаешь, — сказал он, — думаю, что весь наш Комитет по закупке вин совершенно спятил. У нас более четырехсот бутылок великолепного хереса, Рю де Лопес 1947 года, а они явно готовы оставить весь этот запас в подвалах. Сказали, что члены клуба его не выпьют: цена, мол, слишком высока. А я им уже говорил, говорил… раздайте, если не можете продать. Только не оставляйте в подвалах. И вот теперь они назначили такую же цену, как за австралийский херес. — Он помолчал. — Позволь, я налью тебе стаканчик, Алан. Вино превосходное.

— Чуть позже. Скажи, мне кажется или ты действительно говорил, что Билл Дэвидсон твой родственник или свояк?

Старик кивнул.

— Родственник или свояк… Скорее, свояк. Его мать вышла за моего… моего… нет, не могу вспомнить. Что-то память меня подводит. — Ты знаешь его дочь Мойру?

— Милая девушка, но слишком много пьет. Правда, пьет только коньяк, а это меняет дело.

— У меня из-за нее неприятности. — Что?

— Она была у министра, и тот прислал ее ко мне с запиской. Она хочет, чтобы ловлю форели в этом году разрешили раньше, поскольку иначе никто не сможет ее ловить. Министр полагает, что это здравая мысль. Думаю, это он из-за очередных выборов.

— Сезон ловли форели до конца августа? Ты это серьезно?

— Таково его предложение.

— Неважное предложение. Ведь рыба еще не кончит метать икру, а если и кончит, то будет в очень плохом состоянии. Это сократит ее популяцию на долгие годы. Когда он хочет начать сезон?

— Десятого августа. — После паузы мистер Сайке сурово продолжал — Эта девушка, твоя свояченица, была инициатором. Не думаю, чтобы ему самому могло прийти в голову такое.

— По-моему, это ужасно. Полная безответственность. Просто не знаю, куда идет наш мир…

По мере того, как члены клуба сходились в курительную, разговор становился все оживленнее. Мистер Сайке вынужден был констатировать, что большинство выступает за досрочное открытие сезона.

— В конце концов, — сказал кто-то, — люди будут ловить в августе, если смогут туда добраться и погода будет хорошая… и неважно, понравится вам это или нет. А наказывать их за это штрафом или тюрьмой уже нельзя, потому что вы просто не успеете передать дело в суд. Поэтому лучше установить какую-нибудь разумную дату — именно к этому вынуждает обстановка — и снискать всеобщую благодарность. Конечно, — добавил он тут же, — только в этом году.

— По-моему, очень хорошая мысль, — заметил известный хирург. — Если рыба окажется плохой, ее не обязательно забирать, мы всегда можем бросить ее обратно в воду. Если сезон будет слишком ранним, она не пойдет на мушку, и нужен будет спиннинг. И все же я — за. Раз уж предстоит проститься с этим миром, пусть это будет в солнечный день, и пусть я буду сидеть на реке с удочкой в руке.

— Как тот матрос, который сбежал с американской подводной лодки, — подсказал кто-то.

— Именно так. Думаю, он выбрал правильный путь.

Мистер Сайкс, познакомившись с мнением наиболее обеспеченных людей города, вернулся домой с легким сердцем, позвонил министру и еще в тот же день подготовил черновик радиосообщения об одном из молниеносных изменений государственной политики. Дуайт Тауэрс услышал это сообщение вечером в пустой кают-компании авианосца «Сидней» и очень удивился, хотя и не связал это с разговором в Гарквее несколько дней назад. Он тут же начал планировать, как опробует удочку сына. Правда, добраться до гор будет нелегко, но вполне по силам Главнокомандующему Военным Флотом Соединенных Штатов Америки.

На всей территории, еще оставшейся от Австралии, во второй половине зимы началось некоторое ослабление общего напряжения. В начале июля, когда погибли Брокен-Хилл и Перт, только немногие в Мельбурне работали больше, чем им хотелось, Электричество поступало без перебоев, основные виды продуктов — тоже, но чтобы достать топливо и некоторые другие вещи, приходилось долго искать и комбинировать. С течением времени общество явно посерьезнело: шумные гулянки еще были, и пьяные еще спали под заборами, но все реже и реже. И как вестники наступающей весны на улицах один за другим стали появляться автомобили.

Трудно было сказать, откуда они берутся и из какого источника черпают бензин. Каждый из этих случаев, при ближайшем рассмотрении, оказывался «исключительным». Хозяин дома, в котором жили Холмсы, приехал однажды за дровами на машине марки «холден», неловко объяснив, что приберег немного ценного бензина для чистки одежды. Кузен Питера, летчик из Австралийских Королевских Воздушных Сил, приехал к нам в гости на новеньком джипе, объяснив, что экономил этот бензин, но теперь не видит в этом смысла; это был явный вздор, поскольку Билл никогда в жизни ничего не экономил. Некий инженер, работающий на перегонном заводе концерна «Шелл» в Корио, заявил, что ему удалось купить немного бензина на черном рынке, но благородно утаил фамилию негодяя, который его продал. Под давлением обстоятельств Австралия, словно губка, начала выдавливать из себя все большие капли бензина, пока к концу июля они не превратились в ручьи.

Питер Холмс взял однажды в Мельбурн канистру и навестил Джона Осборна. В тот вечер он впервые за два года услышал рокот своего «моррис-майнора» — из выхлопной трубы вылетали такие клубы дыма, что ему пришлось снять дроссель и заклепать его молотком. Потом, посадив рядом восхищенную Мэри с Дженнифер на коленях, он выехал на шоссе.

— Это так, словно едешь на первой в жизни машине! — воскликнула Мэри. — Ох, Питер, это чудесно! Ты можешь достать еще?

— Мы этот бензин сэкономили, — сказал ей Питер. — У нас в огороде закопано еще несколько канистр, но мы никому не скажем, сколько.

— Даже Мойре?

— О боже, конечно! Ей в последнюю очередь. — Питер вздохнул. — Вот только покрышки… Не знаю, что с ними делать.

Назавтра он поехал в Вильямстаун на «моррисе», въехал за ворота верфи и поставил его на берегу, рядом с опустевшим авианосцем, а вечером с комфортом вернулся домой.

Его обязанности на верфи были чисто символическими. Работа на подводной лодке шла очень медленно, поэтому достаточно было появляться там два раза в неделю; это было для него очень удобно. Дуайт Тауэрс появлялся там почти каждое утро, но и он не задерживался надолго: теперь в его распоряжении был автомобиль. Однажды утром его вызвал к себе адмирал и с каменным лицом сообщил, что не годится Главнокомандующему Военным Флотом Соединенных Штатов обходиться без машины. Так Дуайт получил серый «шевроле» с матросом Эдгаром за рулем. Ездил он на нем в основном на обед в клуб или в Гарквей, где ходил за волом, боронил навоз, а матрос разбрасывал его вилами.

Последнюю декаду июля большинство людей провели очень приятно. Погода, как обычно в это время года, была плохой, дули порывистые ветры, почти непрерывно шел дождь и было холодно, но зима уже явно кончилась. Конверты с недельным жалованием теряли свое значение и цену: если человек заглядывал на работу в пятницу, то почти обязательно получал деньги за всю прошедшую неделю, независимо от того, работал он или нет — делать было, по существу, нечего. В кассе у мясника принимали деньги, но не расстраивались, если кто-нибудь не платил, поэтому мясо, если оно было, часто брали просто так. Если же его не было, шли к другому мяснику, словом, в конце концов, где-нибудь находили.

Высоко в горах лыжники вволю катались и в будние дни, и в воскресенье. Мэри и Литер Холмс разбили в своем садике новые клумбы и окружили его забором, у которого посадили дикий виноград. Никогда прежде у них не было столько времени на садоводство.

— Здесь будет красиво, — довольно повторяла Мэри. — Это будет самый красивый садик в Фалмуте.

В городском гараже Джон Осборн, окруженный группой любителей, возился со своим «феррари». «Гран-При Австралии» был важнейшей автомобильной гонкой в южном полушарии, и уже было решено передвинуть в этом году его с сентября на семнадцатое августа. Раньше стартовали в Мельбурне, в парке Альберта, который можно было сравнить с Сентрал-Парк в Нью-Йорке или Гайд-Парком в Лондоне. Организаторы хотели бы, чтобы эта гонка, последняя в истории, прошла в парке Альберта, но трудности были непреодолимы. Ясно было, что не найти столько стражей порядка и рабочих, чтобы обеспечить хотя бы минимальную безопасность толпы, всех ста пятидесяти тысяч человек, которых ждали на гонки. Никого не пугала перспектива, что какая-нибудь машина выскочит с дороги и убьет нескольких зрителей, после чего неизбежно будет запрещено проводить гонки в парке. Однако было нереально, чтобы удалось собрать достаточно полиции, которая оттесняла бы зрителей с самой трассы: ведь никто из водителей не хотел бы въехать прямо в толпу со скоростью сто двадцать миль в час. При такой скорости столкновение даже с одним человеком исключило бы машину из дальнейшей гонки. Поэтому гонку было решено перенести на трассу в Турэдин.

В силу обстоятельств этот праздник стал праздником только для его непосредственных участников; никто не сомневался, что из-за трудностей с транспортом мало найдется таких, кто преодолеет сорок миль от города до трассы, чтобы посмотреть гонки. А количество участников довольно неожиданно выросло. Каждый, кто имел скоростную машину, новую или старую, записался для участия в этой последней гонке на «Гран-При Австралии». Всего было двести восемьдесят участников. Конечно, столько машин не могло состязаться одновременно, не говоря уже о том, что шансы были бы вопиюще неравны, поэтому две недели кряду шла торопливая классификация автомобилей. Все участники тянули жребий, и Джон Осборн оказался в одной группе с трехлитровым «мазерати», которым управлял Джерри Коллинз, двумя «ягуарами», одним «тандербентом», двумя «бентли» и невероятно быстрой машиной, которую построил и водил молодой авиамеханик, некий Сэм Бейли. Она имела триста лошадиных сил, крайне ограниченное поле зрения через переднее стекло, и представляла собой жуткое сочетание шасси «лотуса» и двигателя разбитого самолета «джипси-квин».

Немногочисленные зрители разместились тут и там вдоль трехмильной трассы. Дуайт Тауэрс приехал на своем служебном «шевроле», забрав по дороге Мойру и Холмсов. В тот день должны были пройти отборочные заезды пяти классов, начиная с самых малых, причем каждый заезд был на пятьдесят миль.

Прежде чем кончился первый заезд, организаторы заказали разговор с Мельбурном и попросили прислать еще две машины «скорой помощи», поскольку двух выделенных явно было мало.

Прежде всего, дорога была мокрой от дождя, хотя во время первого заезда небо прояснилось. Шесть «лотусов» состязались с восемью «Куперами» и пятью «МС», один из которых вела девушка, мисс Фай Гордон. Трек имел в длину около трех миль. Длинная прямая трасса с пунктом ремонта на середине пути вела к широкому повороту, который одновременно был берегом небольшого озерка; это был так называемый Поворот у Озера. Следующим был Рог Хейсток — поворот вправо под углом около ста двадцати градусов, за ним Булавка — головокружительный серпантин с поворотом на вершине холма так, что едва поднявшись наверх, нужно было сломя голову мчаться вниз. Потом нужно было вернуться до поворота налево — тот через пологий подъем вел к крутому повороту направо, называвшемуся Катком. Оттуда длинный правый поворот вправо вел на финишную прямую.

С самого начала отборочных заездов было ясно, что это будет необыкновенная гонка. Рев, с которым она началась, указывал на то, что участники не собираются щадить ни своих машин, ни своих соперников, ни самих себя. Каким-то чудом первый поворот преодолели все машины, однако потом началось… Один из «МС» так занесло на Хэйстоке, что он вылетел с трассы и сквозь низкие заросли помчался в сторону. Водитель притормозил, повернул и вернулся на трассу. Один из подъезжающих «куперов» свернул, чтобы избежать столкновения с ним, но только закрутился на мокром асфальте и столкнулся с «купером», что шел позади. Первый водитель погиб на месте, обе машины превратились в кучу мятого железа, а второй водитель приземлился в стороне со сломанной ключицей и сильными внутренними повреждениями.

На пятом круге «один из «лотусов» обогнал Фай Гордон и пошел юзом по мокрому Повороту у Озера ярдах в тридцати перед ней. Второй «лотус» обходил ее справа, и она могла повернуть только влево. Со скоростью девяноста пяти миль в час она вылетела с трассы, пересекла узкий пояс зелени перед озером и, хотя отчаянно пыталась вернуться на дорогу, свалилась в воду. Когда опал столб воды, ее перевернутый «МС» лежал в десяти ярдах от берега, и только задние колеса слегка торчали из, воды. Только через полчаса спасатели сумели перевернуть небольшой автомобиль и вытащить тело.

На тринадцатом круге три автомобиля столкнулись перед поворотом, называвшимся Катком, и полностью сгорели. Двое из водителей отделались легкими ушибами, третьего, со сломанными ногами, удалось спасти в самую последнюю минуту. Из девятнадцати стартовавших участников всего семеро закончили заезд и двое первых были допущены к борьбе за «Гран-При».

Когда взмах флажка ознаменовал финиш победителя, Джон Осборн закурил сигарету.

— Игры и забавы, — сказал он. Его заезд был последним в этот день.

Питер задумчиво произнес:

— Они хотят выиграть…

— Разумеется, — подтвердил физик. — Такими и должны быть гонки. Если что, то нам и так нечего терять.

— За исключением того, что «феррари» может разбиться.

— Да, — сказал Джон Осборн. — Случись такое, мне бы было неприятно.

Начался мелкий дождь, и трасса снова намокла. Дуайт Тауэрс с Мойрой стояли на обочине.

— Садись в машину, дорогая, — сказал он. — Ты промокнешь. — Наверное, они не поедут под этим дождем? После всего, что было? — спросила она, не двигаясь с места.

— Не знаю, — сказал Дуайт. — Наверное, все-таки поедут. В конце концов, трасса одинаково мокрая для всех. Вовсе не обязательно ездить так, чтобы машину заносило. А если ждать ясного дня в это время года, то… ожидание может здорово затянуться.

— Но это же ужасно, — запротестовала она. — В первом же заезде — двое убитых и семеро раненых. Они не могут так ездить. Ведь это совсем как римские гладиаторы…

— Не совсем, — сказал он, чуть помолчав. — Тут нет зрителей, им не перед кем красоваться. — Он посмотрел вокруг. Кроме водителей и персонала здесь не более пятисот человек. И никто не продавал билетов у ворот. — Они делают это для собственного удовольствия, моя дорогая.

— Не верю.

Он улыбнулся.

— Пойди к Джону Осборну и предложи ему снять свой «феррари» с гонок и вернуться домой. — Она промолчала, и он добавил: — Пойдем к машине, я дам тебе коньяка с содовой.

— Только немного, Дуайт, — попросила она. — Если уж смотреть на это, то в трезвом виде.

В следующие два заезда разбились девять машин, четверо водителей были ранены, но погиб только один — водитель «остина» оказавшегося под четырьмя машинами, столкнувшимися на повороте Булавки. Дождь превратился в мелкую частую морось, но Это не испугало участников. Джон Осборн ушел от своих друзей перед последним заездом и сидел на паддоке, в своем «феррари», разогревая двигатель. Потом, довольный, вылез из машины, закурил и начал болтать с другими участниками заезда. Дон Харрйсон, водитель одного из «ягуаров», стоял с бокалом виски в руке, еще несколько бокалов и две бутылки стояли рядом с ним на перевернутом ящике. Он предложил выпить и Джону, но тот отказался.

— Я не могу давать вам такую фору, крокодилы, — с улыбкой сказал он. Хотя у него была самая скоростная машина, зато опыта было меньше, чем у остальных водителей. На задней части его «феррари» по-прежнему были приклеены три куска пластыря, означавшие, что за рулем новичок, и он прекрасно понимал, что не сумеет инстинктивно беречься от заноса. При каждом таком Случае он совершенно терялся. Правда, он не знал, что мало отличается от других гонщиков на этой мокрой дороге: они тоже не привыкли к езде в таких условиях, и уже то, что он всерьез считался со своею неопытностью, могло быть лучшей защитой, чем их уверенность в себе.

Когда рабочие выкатили его машину на линию старта, он оказался во втором ряду, за «мазерати», двумя «ягуарами» и «джипси-лотусом», рядом с «тандербентом». Он сел поудобнее, увеличил обороты, чтобы разогреть мотор, застегнул ремни, надел шлем и очки.

«Тут я и убьюсь, — думал он. — Это лучше, чем блевать до самой смерти и умереть в мучениях через неполный месяц. Уж лучше промчаться, как дьявол, и кончить жизнь, делая то, что всегда хотел делать».

Он с наслаждением держал большой руль, вибрация выхлопной трубы была музыкой для его ушей. Повернувшись, он беззаботно улыбнулся своим механикам и вновь уставился на флажок стартера.

Когда упал флажок, он стартовал на третьей скорости, обошел «джипси-лотус» и оставил «тандербент» далеко позади. Поворот у Озера он прошел за двумя «ягуарами», однако ехал по мокрому шоссе осторожно, помня, что впереди еще семнадцать кругов, и будет: еще достаточно времени для риска на последних пяти кругах. Он держался «ягуаров» за Хэйстоком и Булавкой и предусмотрительно притормозил на крутом повороте. С правой стороны, забрызгав грязью, его тут же обошел «джипси-лотус», и Сэм Бейли, склонившись над рулем, промчался дальше в своем рычащем и дребезжащем автомобиле.

Нужно было вытереть очки, поэтому Джон Осборн притормозил и оказался позади. «Джипси-лотус» метался с одной стороны шоссе на другую и удерживался на трассе только молниеносной реакцией молодого водителя. Эта машина излучала несчастье; лучше было держаться за ней и смотреть, что будет дальше. Джон Осборн быстро взглянул в зеркальце: «тандербент» в пятидесяти ярдах, его догоняет «мазерати». Есть еще время, чтобы спокойно повернуть на Катке, но потом придется добавить газу.

Выезжая на последний отрезок первого круга, он увидел, что «джипси-лотус» уже обошел одного из «ягуаров». Теперь, когда между ним и «джипси-лотусом» был этот «ягуар», Джон Осборн почувствовал себя увереннее. Перед Поворотом у Озера он притормозил и увидел при этом в зеркальце, что намного обошел обе машины и, если ему удастся сохранить такое положение, он еще пару кругов удержит четвертое место, проходя повороты спокойно и осторожно.

Это удавалось ему до шестого круга. К этому времени «джипси-лотус» и первые четыре машины обошли на целый круг одного из «бентли». За Катком, набирая скорость, физик взглянул в зеркало и увидел на этом повороте такое… «Мазерати» и «бентли», сцепившись крыльями, перегородили шоссе, а «тандербент», как пробка из бутылки, взлетел вверх. Джон Осборн отвернулся. Перед ним «джипси-лотус» пытался обойти «бугатти», синхронизируя с ним свои отчаянные рывки вправо и влево, чтобы выполнить маневр обгона, но у него ничего не выходило. Оба «ягуара» предусмотрительно держались сзади.

Снова оказавшись у Катка, Осборн заметил, что в столкновении на повороте пострадали только две машины: «тандербент», который лежал вверх колесами в пятидесяти ярдах от трассы, и «бентли», стоявший со смятым капотом в большой луже бензина. «Мазерати», очевидно, продолжал гонку. Джон Осборн взял этот поворот и начал восьмой круг под дождем, который как-то вдруг превратился в ливень. Теперь нужно было газовать.

На этом повороте «джипси-лотус» дал обойти себя одному из «ягуаров», чей водитель ловко воспользовался нервозностью Сэма Бейли. Сразу после этого обе машины, возглавляющие гонку, обошли «бугатти» и «бентли». Второй «ягуар» рванулся, чтобы обойти их на Хэйстоке; Джон Осборн держался сразу за ним. То, что произошло потом, заняло всего несколько секунд. «Бугатти» на повороте занесло и ударило в «бентли», а тот налетел на приближающийся «ягуар», и он два раза перевернулся и рухнул на шоссе уже без водителя. Джон Осборн не успел ни притормозить, ни повернуть: «феррари» столкнулся с «бугатти» и замер на краю шоссе с помятой передней подвеской.

Джон Осборн нисколько не пострадал. Водитель «ягуара», Дон Харрисон, угощавший его виски перед заездом, умирал сейчас в зарослях; он вылетел туда, когда его машина перевернулась. Физик на мгновение заколебался, но вокруг были люди, и он попытался сдвинуть «феррари». Двигатель заурчал, и машина немного проехала вперед, но левое колесо сильно терлось о раму. Таким образом он выбывал из соревнований и не мог далее участвовать в розыгрыше «Гран-При». С тяжелым сердцем он подождал, пока «джипси-лотус» проедет мимо места катастрофы, потом перешел на другую сторону трассы, посмотреть, чем можно помочь умирающему Харрисону.

Он еще стоял там, когда «джипси-лотус» проехал снова. Только через несколько секунд физик осознал, что между двумя проездами «джипси-лотуса» не видел никаких других машин, и бросился к своему «феррари». Если на шоссе действительно осталась только одна машина, то у него еще есть шанс на «Гран-При»; если он сумеет доехать до ремонтного пункта и сменить колесо, то займет второе место. Он медленно двинулся вперед, борясь с рулем; капли дождя стекали по лицу, а «джипси-лотус» обошел его в третий раз. Покрышка поврежденного колеса лопнула на повороте Катка, где шесть сцепившихся друг с другом машин образовали единый комок металла, но он ехал дальше, и уже добрался до своих механиков, когда «лотус» обогнал его еще раз.

Замена колеса заняла около тридцати секунд, и после молниеносного осмотра оказалось, что повреждений немного, если не считать приборную доску. Итак, он снова, хотя отстав на несколько кругов, участвовал в гонке, к которой присоединился еще один из «бугатти», сумевший как-то выбраться из пробки на Катке. Этот «бугатти» с самого начала не был серьезным противником, поэтому Джон Осборн, несмотря на осторожную езду, занял второе место в отборочном заезде и мог продолжать борьбу за «Гран-При». Из одиннадцати участников, стартовавших в этом заезде, до финиша не дошли восемь, причем трое погибли.

Джон Осборн въехал на паддок, выключил двигатель и сразу же оказался в толпе механиков и друзей, которые сбежались его поздравлять. Он почти не слышал их; руки его дрожали от пережитого волнения. В машине что-то было не в порядке: под конец заезда «феррари» упрямо тянуло влево.

За толпой окруживших его друзей физик заметил перевернутый ящик, у которого Дон Харрисон стоял перед стартом, а на ящике — бокалы и две бутылки виски.

— О, Боже, — сказал он, ни к кому не обращаясь. — Я выпью с Доном сейчас.

Он вылез из машины и, покачиваясь, подошел к ящику; одна из бутылок была еще почти полна. Физик плеснул виски в бокал, добавил немного воды и вдруг заметил Сэма Бейли, стоявшего у «джипси-лотуса». Наполнив второй стакан, он пробился через толпу и поднес его победителю.

— Я пью за Дона, — сказал он. — Вы тоже должны выпить. Молодой человек взял бокал, кивнул головой и выпил.

— Как вы из этого выбрались? — спросил он. — Я видел, что вы тоже врезались в них.

— Я доехал до механиков и сменил колесо, — хрипло ответил физик. — Моя машина теперь управляется не лучше, чем пьяная свинья. Как какой-нибудь чертов «джипси-лотус».

— Моя машина отлично ездит, — беззаботно ответил Сэм Бейли. — Но все дело в том, что она не хочет, чтобы ею управляли. Вы поедете на своей обратно в город?

— Если она дойдет.

— Я посмотрю грузовик Дона. Ему он уже не понадобится. Физик уставился на него.

— А это мысль…

Погибший гонщик привез свой «ягуар» на старом грузовике, чтобы не разрегулировать по пути специально подготовленный двигатель. Грузовик стоял неподалеку, и никто им не интересовался.

— Только нужно действовать быстро, пока его никто не забрал.

Джон Осборн выпил виски и торопливо вернулся к своей машине с этой новой идеей, которая сразу воодушевила всю его компанию. Общими силами «феррари» по стальным рельсам затащили в кузов грузовика и закрепили веревками. Осборн неуверенно осмотрелся, заметил кого-то из организаторов и остановил его.

— Есть здесь кто-нибудь из механиков Дона Харрисона?

— Думаю, они все пошли на место катастрофы. Его жена тоже там.

Он собирался уехать на грузовике, поскольку ни Дону, ни его «ягуару» он больше не требовался, но оставить команду Дона и его жену без машины было никак нельзя.

Вместе с Эдди Бруксом, одним из своих механиков, он направился в сторону Хэйстока. Уже издалека была видна группа людей, стоявшая под дождем у разбитых машин. Была там и какая-то женщина. Осборн хотел поговорить с механиками Дона, но заметил, что миссис Харрисон не плачет, передумал и подошел к ней.

— Я водитель того «феррари», — сказал он. — Мне очень жаль, что все так получилось.

Она опустила голову.

— Вы подъехали и ударили в них в самом конце. Это уже не имело никакого значения.

— Знаю. И все равно мне очень жаль.

— Не стоит, — хмуро ответила она. — Он хотел, чтобы все кончилось именно так. Не этой болезнью, а на трассе… Впрочем, если бы он не выпил перед заездом столько виски… нет, не знаю. Вы его друг?

— Вообще-то нет. Он и мне предложил виски перед заездом, но я отказался и выпил за него сейчас.

— Выпили? Это благородно с вашей стороны. Дон оценил бы это. Там еще осталось? Он заколебался.

— Оставалось, когда я уходил. Мы выпили с Сэмом Бейли. Но может, ребята уже прикончили бутылку.

Она взглянула на него.

— Скажите, вам что-то нужно? Его машину? Говорят, она уже никуда не годится.

Он бросил взгляд на разбитый «ягуар».

— Пожалуй, нет. Я хотел бы отвезти свою машину в город на его грузовике. У меня повреждена подвеска, но до «Гран-При» я приведу ее в порядок.

— Вы прошли отбор, правда? Это грузовик Дона, и он предпочел бы, чтобы на нем перевозили машины, которые ездят, а не металлолом. Хорошо, коллега, возьмите его.

Это его немного удивило.

— Куда мне его потом поставить?

— Я не буду им пользоваться. Можете забрать его себе. Ему пришло в голову предложить ей деньги, но он тут же отбросил эту мысль: сейчас было не время.

— Вы очень добры, — сказал он. — Грузовик мне здорово пригодится.

— Вот и хорошо, — сказала женщина. — Поезжайте, и желаю вам выиграть «Гран-При». Если какие-то части из этого… — она указала на разбитый «ягуар», — могут вам пригодиться, возьмите и их.

— А как вы доберетесь до города? — спросил он.

— Я подожду и поеду с Доном на «скорой». Правда, сначала они должны развезти раненых, так что мы уедем не раньше полуночи.

Похоже было, что в помощи она не нуждалась.

— Может, забрать его механиков?

Она кивнула и повернулась к лысому толстяку лет пятидесяти.

Тот подозвал двух молодых парней, чтобы они вернулись с Джоном.

Осборн отозвал Брукса и поговорил с ним.

— Покрышки того же размера, что и наши. Колеса другие, но если бы мы взяли и оси… Тот «мазерати», разбившийся на Катке… можно бы и его посмотреть. Кажется, в нем есть много частей, подходящих для «феррари»…

Они вернулись к грузовику и доехали до Хэйстока, где в свете угасающего дня занялись жутковатой работой — обдиранием с мертвых машин всего, что могло пригодиться для «феррари». Было уже темно, когда они кончили и под дождем поехали в Мельбурн.

8

В саду Мэри Холмс первый нарцисс расцвел первого августа, в тот день, когда радио с деланным бесстрастием сообщило о случаях лучевой болезни в Аделаиде и Сиднее. Мэри это особенно не встревожило; все сообщения по радио бывают плохими: требования повысить заработную плату, забастовки, войны, поэтому мудрый человек просто не должен обращать на них внимания. Главным было то, что стоял прекрасный солнечный день, и что первый нарцисс уже расцвел.

— Это будет, как на картинке, — радовалась Мэри. — Их так много. Как ты думаешь, Питер, могут луковицы дать по два побега?

— Пожалуй, нет, — ответил Питер. — Я о таком не слышал. Она покивала головой.

— Нам придется выкопать их осенью, когда они отцветут, и уложить отдельно. Они размножатся, и мы посадим их вот тут. Через год или два они чудесно разрастутся. — Она задумалась.

— Тогда можно будет их рвать и держать букеты дома. Однако кое-что беспокоило ее и в этот солнечный день: у Дженнифер резался первый зуб, ручки у нее были горячие, она то и дело плакала. Дома были книжка под названием «Первый год младенца», и Мэри уже прочла, что это дело нормальное и не стоит волноваться, но сомнения продолжали терзать ее.

— Не могут же они знать все… — сказала она, — те, кто пишет эти книжки. Ведь не у всех детей это проходит одинаково. Ну, почему она так плачет? Может, вызвать доктора Хэллорена?

— Пожалуй, не стоит, — ответил Питер. — Она очень хорошо грызет сухари.

— Но она такая горячая… Бедный мой ягненочек!

Она взяла ребенка на руки и начала гладить по спинке: Дженнифер, которая этого и добивалась, перестала кричать. Питеру на мгновение показалось, что он оглох.

— Думаю, ничего с ней не случилось, — сказал он. — Просто ей нужна компания. — Он чувствовал, что больше не выдержит этого после бессонной ночи, когда девочка плакала, а Мэри раз за разом вставала, чтобы ее успокоить. — Слушай, дорогая, — сказал он, — мне очень жаль, но я должен поехать в Министерство. В одиннадцать сорок пять я должен быть у адмирала.

— Сначала скажи, вызвать ли доктора.

— Я бы этого не делал. В книге черным по белому написано, что несколько дней ребенок может быть возбужден. Хотя… это тянется уже тридцать шесть часов. — «Боже мой, уже тридцать шесть часов», — подумал он.

— Но это может быть что-то другое… а вовсе не зубки. Рак или что-то еще. В конце концов, бедняжка не может сказать, где у нее болит.

— Подожди с этим до моего возвращения, — решил он. — Я вернусь к четырем, самое позднее — к пяти, и тогда посмотрим.

— Хорошо, — неохотно согласилась Мэри.

Питер взял канистры для бензина, поставил их в машину и поехал в Мельбурн, радуясь, что вырвался из дома. В тот день его не вызывали в Министерство, но он решил, что не мешает туда заглянуть. «Скорпион» покинул сухой док и снова стоял у борта авианосца, ожидая приказов, которых могло и не быть; туда Питер тоже решил заглянуть и при случае — только при случае — наполнить бензином бак «морриса» и канистры.

В это солнечное утро в приемной адмирала работала всего одна секретарша из женского вспомогательного корпуса. Она заявила, что с минуты на минуту ожидает прибытия лейтенанта Мэйсона, секретаря. Питер сказал, что в таком случае заглянет сюда еще раз, вышел из Министерства, сел в «моррис» и поехал в Вильямстаун. Там он поставил машину недалеко от авианосца и с канистрами в руках ступил на мостик, ответив кивком на приветствие дежурного офицера.

— Добрый день, — сказал он. — Капитан Тауэрс здесь?

— Кажется, спустился на «Скорпион», господин лейтенант.

— Я хотел бы набрать немного бензина.

— Сделаем, господин лейтенант. Оставьте канистры здесь… Бак тоже наполнить?

— Да, если можно…

Питер прошел через холодный гулкий корабль и по мостику с другого борта добрался до «Скорпиона». Дуайт Тауэрс как раз выходил на помост, и Питер отдал ему честь.

— Добрый день, господин капитан. Я приехал взглянуть, что здесь делается, и взять себе немного бензина.

— Бензина полно, — сказал американец, — а вот делается немного. И, пожалуй, делаться больше не будет ни сейчас, ни когда-либо позже. Вы привезли мне какие-то сообщения?

Питер покачал головой.

— По дороге сюда я заглянул в Министерство — там нет никого, кроме одной дамы.

— Значит, мне повезло больше, чем вам. Вчера я застал в Министерстве какого-то лейтенанта. Похоже, эта контора совсем захирела.

— У нее уже нет времени даже хиреть. — Питер взглянул на капитана. — Вы слышали об Аделаиде и Сиднее?

Дуайт кивнул.

— Конечно. Сначала это был вопрос месяцев, потом недель, а сейчас, я бы сказал, вопрос дней. Надолго они еще рассчитывают?

— Не знаю. Я бы хотел найти сегодня Джона Осборна, послушать самые свежие данные.

— В лаборатории вы его не застанете. Наверняка он возится со своей машиной. Вы же помните, что это была за гонка.

— Да, — сказал Питер. — Вы собираетесь на следующую… главную, на «Гран-При»? Насколько мне известно, это будет последняя, гонка в мировой истории.

— Трудно сказать. Прошлые гонки Мойре не понравились. Думаю, женщины на все смотрят по-другому. На бокс, борьбу… Вы сейчас обратно в Мельбурн?

— Хорошо бы… если я вам не нужен.

Не нужны. Мы уже ничего здесь не делаем. Пожалуй, я попрошу вас подвезти меня до города. Мой матрос Эдгар не явился сегодня со служебной машиной; наверное, тоже захирел. Если вы подождете минут десять, пока я переоденусь, я поеду с вами.

Сорок минут спустя они уже разговаривали в гараже с Джоном Осборном. «Феррари» висел на цепях; прикрепленных к потолку через систему блоков, передняя его часть и рулевая колонка были разобраны. Джон, одетый в комбинезон, помогал механику; впрочем, он держал машину в такой чистоте, что руки его сейчас были почти чистыми.

— Это просто здорово, что мы взяли запчасти с «мазерати», — серьезно сказал он. — Одна из рессор была совершенно изогнута. Но эти цапфы совершенно такие же: нам пришлось только просверлить в них чуть большие отверстия и вставить новые втулки. Если бы пришлось разогревать старую рессору и прямить ее кувалдой, я бы отказался от участия в гонке. Никогда не знаешь, что произойдет после такого ремонта.

— Вообще не известно, что может произойти на таких гонках, — заметил Дуайт. — Когда «Гран-При»?

— Я как раз спорю с ними об этом, — ответил физик. — Его назначили на субботу через две недели, то есть семнадцатого, но, по-моему, это уже слишком поздно. По-моему, стартовать нужно через неделю… десятого.

— Потому что оно все ближе?

— Да. Уже были случаи болезни в Канберре.

Этого я не слышал. По радио говорили, что в Аделаиде и Сиднее.

— Информация радио отстает по крайней мере на три дня. Чтобы не вызывать преждевременной паники. Но сегодня был один подозрительный случай уже в Олбери.

— В Олбери? Это же всего двести миль к северу!

— Именно. Потому я и считаю, что через две недели будет слишком поздно.

— Слушай, Джон, — спросил Питер, — сколько, по-твоему, времени нам осталось? Физик посмотрел на него.

— У меня это уже есть, у тебя тоже, да и вообще у всех. Все вокруг уже начинает насыщаться радиоактивной пылью. Воздух, которым мы дышим, вода, которую пьем, салаты, которые едим, даже ветчина и яйца. Теперь все зависит только от сопротивляемости каждого организма. Вовсе не исключено, что у некоторых, кто послабее, первые признаки появятся уже через две недели. А может, и раньше. — Он помолчал. — Поэтому я считаю безумием откладывать такую важную гонку до семнадцатого. Сегодня после обеда будет собрание комитета, и я скажу им это. Что это будет за гонка, если половину участников будут мучить понос и рвота! Тогда «Гран-При» завоюет тот, кто более устойчив к излучению. Но ведь смысл гонки не в этом.

— Конечно, — согласился Дуайт.

Он договорился пообедать с Мойрой Дэвидсон, поэтому вскоре попрощался и вышел из гаража. Джон Осборн пригласил Питера Холмса в Пастерский Клуб. Он вытер руки чистой тряпкой, снял комбинезон, закрыл гараж на замок, и они поехали через город.

— Как поживает твой дед? — спросил Питер по дороге.

— Они с приятелями уже значительно уменьшили запасы портвейна, — сказал физик. — Разумеется, здоровье его уже не то. Думаю, мы увидим его после обеда: теперь он приезжает в клуб почти каждый день.

— А где он берет бензин?

— Бог знает. Откуда все берут сейчас бензин? Полагаю, со складов армии. Думаю, хотя и не дал бы за это головы, что он выдержит этот курс. Портвейн, вероятно, позволит ему пережить многих из нас.

— Портвейн?

— Да. Алкоголь увеличивает сопротивляемость излучению. Ты этого не знал?

— Ты хочешь сказать, что каждый, кто проспиртуется, выдержит дольше?

— На несколько дней. Однако, если говорить о сэре Дугласе, то здесь бабка надвое сказала: неизвестно, что убьет его скорее. На прошлой неделе я думал, что портвейн побеждает, но вчера он выглядел вполне прилично.

Они поставили «моррис» на стоянку и вошли в клуб. Сэр Дуглас Фроуд в этот холодный день сидел на застекленной веранде. Попивая херес, он разговаривал с двумя стариками, своими друзьями. Увидев Питера и Джона, генерал попытался встать, но Джон удержал его.

— Я уже не могу двигаться так резво, как раньше, — объяснил сэр Дуглас. — Присаживайтесь, и выпьем хереса. Мы уменьшили запас этого амонтильядо до пятидесяти бутылок. Нажмите эту кнопку.

Джон Осборн нажал и вместе с Питером сел за стол.

— Как вы себя чувствуете?

— Не слишком хорошо. Мой врач наверняка был прав. Он сказал, что если я вернусь к своим прежним привычкам, то не проживу больше двух месяцев, и я действительно не проживу. Вот только он тоже не проживет, да и вы тоже. — Он захохотал. — Я слышал, ты выиграл гонку…

— Я не выиграл… был вторым. Но это позволило мне бороться за «Гран-При».

— Только не сверни себе шею. Хотя, теперь это все равно. Кто-то говорил мне, что это уже дошло до Кейптауна. Это правда?

Осборн кивнул.

— Да. Уже несколько дней. Но мы по-прежнему поддерживаем с ними радиосвязь.

— Значит, они первые?

— Да.

— То есть, вся Африка будет мертва, прежде чем это дойдет до нас?

Джон Осборн улыбнулся.

— Думаю, уже через неделю Африки не будет. — Он помолчал. — Вероятно, конец наступает довольно быстро, насколько мы вообще можем об этом судить. Нам, правда, немного трудно, поскольку с местами, где большинство людей уже умерли, всякая связь прерывается, и мы не знаем точно, что там происходит. При этом прекращаются всевозможные услуги и доставка продуктов, а значит, оставшиеся люди умирают очень быстро… Но, как я уже говорил, мы не знаем точно, что происходит… в самом конце.

— Это и к лучшему, — с нажимом сказал генерал. — Скоро мы все равно это узнаем. — Он сделал паузу и продолжал: — Значит, с Африкой покончено. Я прожил там незабываемые годы перед первой мировой войной, когда был младшим офицером. Но мне никогда не нравился этот их апартеид… Выходит, мы будем последними?

— Не совсем, — ответил физик. — Мы будем последним крупным городом. Уже есть случаи заболевания в Буэнос-Айресе и Монтевидео, один или два были и в Окленде. После нас недели через две последуют Тасмания и Южный остров Новой Зеландии. Последними из всех умрут индейцы Огненной Земли.

— А Антарктида?

Физик покачал головой.

— Насколько нам известно, там сейчас никого нет. Конечно, — с улыбкой добавил он, — это вовсе не будет концом жизни на Земле. Жизнь будет продолжаться в Мельбурне еще долго после нашей смерти.

Все удивленно уставились на него.

— Чья жизнь? — спросил Питер.

— Кроликов. — Джон Осборн широко улыбнулся. — Это самые устойчивые создания, которых мы знаем.

Генерал выпрямился на стуле, красный от гнева. — Ты хочешь сказать, что кролики будут жить дольше, чем мы, люди?

— Вот именно. Примерно на год дольше. Сопротивляемость у них раза в два больше, чем у нас. Значит, в будущем году по Австралии, поедая наши продукты, будут бегать кролики.

— Так ты говоришь, что какие-то проклятые кролики переживут нас? Они будут жить и кувыркаться, когда мы давно умрем?

Джон Осборн кивнул.

— И собаки тоже. Мыши проживут гораздо дольше нас, но все же не так долго, как кролики. Насколько мы можем предвидеть, кролики будут последними. — Он помолчал. — В конце концов и они, конечно, вымрут. К концу будущего года в живых не останется никого.

Генерал сел поудобнее. — Кролики! После всего, что мы делали, чтобы уничтожить их… мы должны умереть, сознавая, что выиграли, в конечном счете, они! — Он повернулся к Питеру. — Будьте так добры, нажмите кнопку рядом с вами. Я закажу себе коньяк с содовой. После такого известия нам всем нужно выпить коньяку.

Мойра Дэвидсон и Дуайт заняли в ресторане угловой столик и сделали заказ.

— Что тебя грызет, Дуайт? — спросила Мойра, когда официант отошел.

Он крутил в руке вилку. — Ничего.

— Ну, прошу тебя, скажи мне.

Он поднял голову.

— Я командую еще одним кораблем… подводной лодкой Соединенных Штатов «Меченосец», которая находится в Монтевидео. Там сейчас становится слишком горячо. Три дня назад я по радио запросил капитана «Меченосца», считает ли он целесообразным перевод своего корабля оттуда сюда.

— И что он ответил?

— Сказал, что нет, и объяснил это слишком тесными связями с берегом. Точно та же история, что со «Скорпионом». Он сказал, что при необходимости попробовал бы приплыть, но оставил бы на берегу половину своего экипажа, — Дуайт снова поднял голову. — В таком случае переводить сюда «Меченосец» бессмысленно.

— Значит, ты сказал ему, чтобы он оставался? Дуайт заколебался.

— Да, — сказал он наконец. — Я приказал ему выйти за пределы двенадцатимильной зоны и затопить лодку где-нибудь на глубине. — Он помолчал, глядя на зубья вилки. — Не знаю, прав ли я… Но мне кажется, что именно этого хотело бы мое Министерство Военного Флота… нельзя же оставлять такой корабль в порту чужой страны. Даже если там уже никого не будет. — Он взглянул на Мойру. — Итак, Военный Флот Соединенных Штатов стал еще меньше. Было два корабля, остался один.

Они долго сидели молча.

— Со «Скорпионом» ты сделаешь то же самое? — спросила Мойра.

— Думаю, да. Я хотел бы забрать его в Соединенные Штаты, но это практически невозможно. Слишком сильны связи с берегом, как он выразился.

Официант принес обед.

— Дуайт, — сказала Мойра, когда он ушел. — Мне пришла в голову одна мысль.

— Какая, дорогая?

— Сезон ловли форели в этом году начинается раньше. В будущую субботу. Может, ты заберешь меня на субботу и воскресенье в горы. — С бледной улыбкой она добавила — На рыбалку, Дуайт… только на рыбалку. Там над рекой Джеймсон есть прелестные места.

Он заколебался.

— Но ведь в субботу будет «Гран-При», если Джон Осборн добьется своего.

Она кивнула.

— Это я знаю. Ты хочешь посмотреть гонку?

Он кивнул.

— А ты?

— Нет. Я больше не хочу смотреть, как убиваются люди. Подобных зрелищ через две недели будет достаточно.

— И я так считаю. Мне бы не хотелось видеть, как будет умирать Джон. Уж лучше поехать на рыбалку. — Он глянул на нее, их взгляды встретились. — Только вот что, дорогая. Я не хочу, чтобы под конец ты обиделась на меня.

— Ну что ты, — запротестовала она. — Вовсе не из-за того, о чем ты подумал.

Он устремил взгляд куда-то в пустоту.

— Скоро я вернусь домой, — сказал он. — Меня долго не было дома, но скоро я вернусь. Ты знаешь, как это бывает. Дома у меня жена, которую я люблю и которой был верен все эти два года. Я бы не хотел все испортить в последние несколько дней.

— Знаю, — сказала она. — И все время знала. — Она надолго замолчала, потом заметила — Ты очень добр ко мне, Дуайт. Не знаю, что бы со мной было, не появись ты. Когда человек умирает с голоду, полбуханки хлеба лучше, чем ничего.

Он нахмурился.

— Не понимаю, дорогая.

— И не нужно. Я не собираюсь начинать какую-нибудь грязную интрижку за неделю или две до смерти. У меня тоже есть принципы… по крайней мере, сейчас.

Он улыбнулся ей. — Мы могли бы опробовать удочку сына…

— Я знала, что ты захочешь это сделать. У меня есть небольшая легкая удочка, и я возьму ее с собой, но рыбак из меня неважный.

— У тебя есть мушки или блесны?

— Не знаю. Нужно посмотреть дома.

— Мы доедем туда на машине, правда? Это далеко?

— Нужно будет взять бензина миль на пятьсот. Но не беспокойся об этом. Папа разрешит мне взять «кастомлин». Он снова ездит на нем и держит в сарае под сеном почти сто галлонов бензина.

Дуайт снова улыбнулся.

— Ты обо всем подумала. А где мы остановимся?

— Наверное, в отеле, — сказала она. — Это небольшой сельский отель, но, думаю, там будет лучше всего. Я могла бы найти какой-нибудь домик, но там никто не живет уже два года, и мы почти все время занимались бы хозяйством. Я позвоню в отель и закажу… два номера.

— Отлично. А я отловлю своего старшего матроса Эдгара и узнаю, могу ли я ездить на служебной машине без него. Я не уверен, можно ли мне водить машину самому.

— Неужели это так важно? Я хочу сказать… ты мог бы просто взять эту машину и ездить на ней.

Он покачал головой.

— Этого я не хотел бы делать.

— Но почему, Дуайт? То есть для нас это все равно… мы можем поехать и на моей машине. Но раз уж тебе выделили машину, ты можешь делать с ней, что хочешь. Через две недели все мы умрем, и тогда некому будет ею пользоваться.

— Знаю, — сказал Дуайт. — Но дело в том, что я хотел бы до конца делать все как надо. Если есть какие-то правила, я буду их выполнять. Так я воспитан, детка, и не хочу меняться. Если правила не разрешают офицеру брать служебный автомобиль и ехать с девушкой на уик-энд, я это не сделаю. Точно так же на борту «Скорпиона» не будет ни капли алкоголя даже в последние пять минут. — Он улыбнулся. — Так должно быть, поэтому позволь сейчас поставить тебе еще один коньяк.

— Значит, нам нужно ехать туда на «кастомлине». Ты очень трудный человек, и я рада, что не служу под твоим командованием. Нет, спасибо, коньяк я больше пить не буду. Сегодня после обеда у меня первая проба.

— Первая проба? Она кивнула.

— Я должна писать под диктовку со скоростью пятьдесят слов в минуту. Сначала стенографировать, а потом перепечатать все это на машинке, и ошибок там должно быть не больше трех. А это совсем не легко.

— Не сомневаюсь. Ты становишься отличным секретарем. Она грустно улыбнулась.

— Только не с пятьюдесятью словами в минуту. Секретарша должна печатать не менее ста двадцати слов в минуту. — Она подняла голову. — Я бы хотела как-нибудь приехать к тебе в Америку. Познакомиться с Шарон… если бы она согласилась на это.

— Согласится, — заверил он. — Я бы сказал, что она уже сейчас очень тебе благодарна.

— Не знаю, — ответила девушка со слабой улыбкой. — Женщины странны, когда дело касается мужчин… Скажи, в Мистике есть какая-нибудь школа для секретарш, в которой я могла бы закончить курс?

Он задумался.

— В самом Мистике нет, — сказал он, наконец. — Но есть много хороших торговых училищ в Нью-Лондоне. Это всего в пятнадцати милях.

— Тогда я приеду только на день, — задумчиво сказала она. — Я хочу посмотреть, как Элен прыгает с жабьей тростью. А потом будет лучше, если я вернусь сюда.

— Шарон была бы очень огорчена, если бы ты сразу уехала, дорогая. Она захотела бы тебя задержать.

— Это ТЕБЕ так кажется. А я далеко в этом не уверена.

— Я уверен, что она будет смотреть на это немного иначе. Она медленно кивнула.

— Возможно. Хотелось бы в это верить. Впрочем, скоро мы это узнаем. — Мойра посмотрела на часы. — Я должна идти, а то опоздаю. — Она взяла со стола перчатки и сумочку. — Слушай, я попрошу папу дать нам «кастомлин» и тридцать галлонов бензина.

— Я узнаю, что с моей машиной, — ответил Дуайт. — Лучше бы не брать так много бензина у твоего отца… да и машину на такой большой срок.

— Машина ему не нужна, — сказала девушка. — Она на ходу уже две недели, a папа ездил на ней раза два. Пока есть время, ему нужно слишком много сделать по хозяйству.

— А что он сейчас делает?

— Огораживает участок… сорок акров. Копает ямы под столбы, чтобы поставить новый забор. Нужно около ста ямок.

— В Вильямстауне мне почти нечего делать. Я мог бы приезжать и помогать ему.

— Хорошо, — сказала она, — я ему скажу. Я позвоню тебе сегодня часов в восемь.

— Отлично. — Он проводил ее до двери. — Удачи тебе. Вторая половина дня была у него свободной. После ухода Мойры он постоял на улице перед рестораном, не зная, чем заняться. Бездействие было Для него необычным и неприятным. В Вильямстауне тоже было нечего делать; авианосец, практически, умер, его подводная лодка почти умерла. Хотя никаких приказов не было, он знал, что «Скорпион» уже никогда не выйдет в рейс; хотя бы потому, что сейчас, когда в Южной Америке и в Южной Африке кончилась жизнь, плыть стало некуда, кроме Новой Зеландии. Половину команды он постоянно отпускал на берег, чтобы каждый из матросов мог каждую вторую неделю проводить, где захочет; из оставшейся половины только десять человек занимались консервационными работами и уборкой «Скорпиона», а остальные получали увольнительные на день. Раз в неделю он ради формы подписывал пару требований на какие-нибудь материалы, хотя все, что было нужно, они брали из запасов верфи, минуя бумажную волокиту. Он не хотел признавать, но знал, что морская жизнь его корабля уже кончилась, так же как и его собственная. Осталась пустота.

Он решил было поехать в Пастерский Клуб, но тут же отбросил эту мысль: делать там было нечего. Он повернулся и направился к району гаражей и автомастерских в надежде застать Джона Осборна, возящегося со своим «феррари»; может, и для него найдется какое-нибудь занятие. В Вильямстаун он должен был вернуться к восьми часам, чтобы поговорить по телефону с Мойрой; это было ближайшее его обязательство. Дуайта радовала перспектива завтрашнего отъезда и полевых работ, и он с нетерпением ждал этого.

По дороге он заглянул в магазин спорттоваров и спросил о мушках.

— К сожалению, — сказал хозяин магазина, — у меня этого уже нет. Осталось несколько крючков, если вам нужно. За последние два дня мы продали все, потому что сезон начинается, а нового товара уже не будет. Точно так, как я говорил своей жене, и это даже хорошо — уменьшить напоследок количество товаров до минимума. Это нравится ревизорам, хотя сомневаюсь, что сейчас их интересует что-то такое.

Он пошел дальше через торговый район. В автосалонах по-прежнему стояли машины, а в магазинах сельхозинвентаря — косилки, но витрины были грязные, двери магазинов были закрыты, а товары в витринах покрылись пылью. На улицах тоже было грязно, повсюду валялась бумага и гнилые овощи; улицы явно не убирали. Трамваи еще ходили, однако по всему центру уже начинало вонять.

Шел мелкий дождь, небо закрывали серые тучи; в нескольких местах уличные колодцы забились мусором, и вокруг них разлились огромные лужи.

Наконец Дуайт добрался до гаража. Джон Осборн работал с двумя механиками и Питером Холмсом, который, сняв офицерскую куртку, мыл таинственные части гоночного автомобиля в бензине. Царящий в гараже настрой веселой суматохи улучшил настроение Дуайта.

— Я так и думал, что мы еще увидим вас сегодня, — сказал физик. — Ищете работу?

— Конечно, — сказал Дуайт. — Зрелище этого города причиняет мне боль. У вас есть, чем меня занять?

— Да. Помогите Биллу Адамсу поставить новые покрышки на все колеса, какие здесь найдете. — Джон Осборн указал на груду новеньких покрышек; похоже было, что колеса с проволочными спицами лежат повсюду.

Дуайт, довольный и благодарный, снял пиджак.

— Много же у вас колес.

— Кажется, одиннадцать. Мы сняли их с того «мазерати». Они такие же, как наши. Я хочу иметь новую покрышку на каждом колесе, которые у меня есть. Билл работает в автомастерской, он знает свое дело, но ему нужна помощь.

Американец, закатывая рукава, обратился к Питеру:

— Вас он тоже запряг?

— Ну да. Правда, мне вскоре придется уйти, — сказал молодой человек. — У дочери режутся зубы, и она плачет уже второй день. Я сказал Мэри, что долг зовет меня на корабль, но к пяти часам я вернусь.

Дуайт улыбнулся.

— Вы бросили ее с ребенком. Питер кивнул.

— Я купил для нее грабли и бутылку укропной воды. Но к пяти я должен вернуться.

Через полчаса он вышел из гаража, сел в свою машину и поехал в Фалмут. Домой он прибыл ровно в пять и застал Мэри в холле. В доме — о, чудо! — царила тишина.

— Что с Дженнифер? — спросил он. Она приложила палец к губам.

— Спит. Уснула после обеда и до сих пор не просыпалась. Он двинулся в спальню, Мэри за ним.

— Не буди ее, — шепнула она.

— Ни за что на свете, — ответил он и остановился, глядя на спокойно спящего ребенка. — Не думаю, чтобы у нее был рак.

Они вернулись в холл, тихо закрыв за собой дверь, и он отдал ей подарки.

— У меня есть укропная вода, — сказала она, — целое море укропной воды, которая, кстати, уже ей не нужна. Ты опоздал на три месяца. Но грабли хороши. Именно такие я и хотела. Вчера я пыталась собирать листья руками, но у меня разболелась спина.

Они выпили по рюмочке, и Мэри спросила:

— Питер, сейчас, когда у нас есть бензин, ты не мог бы купить косилку с моторчиком?

— Это очень дорого, — почти машинально запротестовал он.

— Но ведь цена уже не имеет значения. А лето наступает, и она бы очень пригодилась. Я знаю, что наш газон невелик, и выкосить его можно быстро, но делать это обычной косой утомительно, а ты можешь снова уйти в море. Будь у нас ма-а-аленькая косилка с моторчиком, я могла бы косить сама. Или лучше электрическую. У Дорис Хейнс электрокосилка, и у нее нет никаких проблем.

— Она уже трижды перерезала кабель и едва не погибла.

— Если работать осторожно, то все будет хорошо. Я думаю, косить такой очень удобно.

Мэри постоянно жила в своем придуманном мире, а может, просто не хотела признавать действительность. Питер не знал этого наверняка, но любил ее такой, какая она есть. Лично он не видел необходимости в косилке, но Мэри такой подарок очень бы обрадовал.

— Я попробую купить, когда снова буду в городе, — пообещал он. — Косилок с моторами много, а вот есть ли электрические… — Он задумался. — Боюсь, что все они проданы. Люди покупали их, потому что не было бензина.

— Что ж, делать нечего, — разочарованно произнесла Мэри. — Пусть будет маленькая с мотором. Ты научишь меня, как ее включать.

Он кивнул.

— Это не трудно.

— Нам нужно купить еще кое-что, — сказала Мэри. — Садовую скамейку. Знаешь… такую, которую можно оставить в саду на всю зиму и на которой всегда можно посидеть в хороший солнечный день. Хорошо бы поставить ее в том вон углу. Мы бы сидели там летом, да и в другое время тоже… — Неплохая мысль, — согласился он.

Питер прекрасно знал, что они уже никогда не сядут на нее, но уступил жене. Только как привезти эту скамейку? Единственный способ — привязать ее на крышу машины, однако тогда может побиться лакировка.

— Давай сначала купим косилку, а потом посмотрим, что у нас с деньгами.

Назавтра он взял Мэри в Мельбурн, чтобы все уладить; Дженнифер тоже была с ними, она сидела в небольшой корзинке, которую поставили на заднее сиденье. Мэри уже много недель не была в городе, поэтому вид улиц поразил ее.

— Питер, — удивленно спросила она, — что происходит? Везде такая грязь и так мерзко пахнет…

— Полагаю, что дворники и мусорщики уже не работают, — сказал, он.

— Но почему? Почему они не работают? Забастовка?

— Просто… все расползается, — объяснил он. — В конце концов, я тоже не работаю.

— Ты — это другое дело, — сказала Мэри. — Ты служишь на флоте.

Он рассмеялся.

— Нет, я хотела сказать, что ты долгие месяцы плаваешь по морям и должен потом получить отпуск. Но у мусорщиков-то работа другая, ежедневная. По крайней мере, так должно быть.

Он не стал ничего объяснять ей, и они поехали дальше, к большому магазину. Клиентов там было немного, а продавцов — всего два. Они оставили Дженнифер в машине и прошли по магазину к садовому отделу, где довольно долго искали продавца.

— Косилка с мотором? — спросил тот. — Пройдите в соседний зал, там стоят несколько штук. Посмотрите, Может какая-нибудь вам подойдет.

Они осмотрели косилки и выбрали небольшую двенадцатидюймовую. Питер взглянул на этикетку с ценой, взял копилку и нашел продавца.

— Это я беру, — сказал он.

— Пожалуйста, — согласился продавец. — Хорошая косилочка. — Потом с сардонической усмешкой добавил: — Хватит до конца жизни.

— Сорок семь фунтов десять шиллингов, — сказал Питер. — Можно заплатить чеком?

— По мне можете платить хоть шкурой от апельсина. — Продавец махнул рукой. — Сегодня мы закрываем магазин.

Молодой человек подошел к столику и выписал чек. Мэри осталась с продавцом.

А почему закрываете? — спросила она. — Люди не покупают? Продавец хохотнул.

— О… они приходят и покупают. Товара все меньше. Но я не собираюсь работать здесь до самого конца, да и вообще никто из персонала не хочет. Вчера у нас было собрание, и мы сказали это дирекции. В конце концов, осталось всего две недели. Поэтому сегодня вечером магазин закрывается.

Вернулся Питер с чеком и вручил его продавцу.

— Отлично, — сказал тот. — Не знаю, оплатит ли его банк, ведь там уже никто не работает. Пожалуй, я дам вам расписку на случай, если в будущем году они начнут вас трясти… — Он нацарапал несколько слов и отошел к другому клиенту.

Мэри дрожала всем телом.

— Питер, поедем домой! — попросила она. — Здесь просто ужасно, и так воняет…

— Ты не хочешь остаться и пообедать в ресторане? — Когда они выезжали, Питеру казалось, что поездка развлечет ее.

Она покачала головой.

— Лучше сразу вернуться и пообедать дома. Молча они выехали из города. Ближе к дому Мэри наполовину обрела утраченное душевное равновесие: вокруг были хорошо знакомые вещи, к которым она привыкла, везде чистота, наполняющая ее гордостью, заботливо возделанный садик, прекрасный вид на залив. Здесь она чувствовала себя в безопасности.

После обеда, перед тем, как помыть посуду она закурила и сказала:

— Я не хочу больше видеть Мельбурна, Питер.

— Там стало как в хлеву, правда?

— Там ужасно! — воскликнула она. — Все закрыто и везде эта грязь и вонь… Как будто конец света уже наступил.

— Ты же знаешь, что он близок. Она помолчала.

— Знаю. Ты постоянно говоришь мне об этом. — Она взглянула ему прямо в глаза. — Сколько еще времени, Питер?

— Около двух недель, — ответил он. — Это не происходит молниеносно: раз! — и все кончено. Люди начинают болеть, но, конечно, не все сразу. Некоторые сопротивляются долго, другие меньше.

— Но это ждет каждого? — спросила она сдавленным голосом.

— Да, каждого.

— А какая может быть разница во времени… между людьми? То есть, во времени, когда они начинают болеть.

Он покачал головой.

— Я не знаю, но, думаю, это ждет всех в течение трех недель.

— Трех недель, начиная с сегодня или от первого случая? — От первого случая, — сказал он. — Но точно я не знаю. — Он замолчал. — Можно переболеть легкой формой и пройти через это, — продолжал он, — но дней через десять-двенадцать все начнется снова.

— Значит, нет никакой гарантии, что мы заболеем одновременно? — спросила она. — И Дженнифер с нами? Каждый из нас может заболеть в разное время?

— Да, — сказал он. — Так оно и есть, и с этим нужно смириться. — Это плохо, — сказала Мэри. — А я-то надеялась, что все случится в один и тот же день.

Он взял ее за руку.

— Не исключено. Но… если только повезет. — Он поцеловал ее. — Пойдем мыть посуду. — Взгляд его остановился на косилке. — Мы можем подстричь газон уже сегодня после обеда.

— Трава совсем мокрая, — сказала Мэри. — Косилка заржавеет.

— А мы высушим ее у камина, — пообещал Питер. — Я не дам ей заржаветь.

Дуайт Тауэрс провел субботу и воскресенье у Дэвидсонов в Гарквее, работая от рассвета до заката. Эта тяжелая физическая работа была для него благословением, но он заметил, что его хозяин чем-то озабочен. Оказалось, что Дэвидсон от кого-то услышал об устойчивости кроликов к радиоактивности. Кролики его не очень-то трогали, поскольку в Гарквее их никогда не было, но относительная устойчивость пушных зверей заставила его задуматься над судьбой скота, а это потянуло за собой вопросы, на которые он не мог найти ответа.

В воскресенье вечером он поделился своими сомнениями с американцем.

— Я совсем об этом не думал, — сказал он. — То есть, я решил, что мои шотландские ангусы сдохнут одновременно со мной. А теперь оказывается, что они проживут гораздо дольше. А как долго… я никак не могу узнать. Видимо, никто этого не изучал. Пока я, конечно, кормлю их сеном и силосом, как мы обычно делаем до конца сентября… примерно полтюка сена на каждую ежедневно. Я знаю, что нужно давать им столько, если хочешь удержать шерсть в хорошем состоянии. Что же будет с ними, когда не останется уже ни одного человека?

— А если открыть им сарай с сеном, чтобы брали, сколько хотят?

— Я уже думал об этом. Они не справятся с этими тюками. Даже если разорвут их, то все равно большую часть потопчут. — Он помолчал. — Вот и ломаю себе голову, пытаюсь придумать какой-нибудь способ… Может, автоматическое устройство с часами и электрическую изгородь? Но тогда нужно будет оставить все на открытом выгоне, под дождем. Не знаю, что и делать… — Он вдруг встал. — Я налью вам виски.

— Спасибо, только немного… — Американец вернулся к проблеме сена. — Да, это трудная задача. Нельзя даже написать в газеты и спросить, как это делают другие.

Только во вторник он уехал от Дэвидсонов в Вильямстаун. Дисциплина на верфи трещала по швам, несмотря на отчаянные усилия старшего офицера и боцмана. Двое матросов не вернулись из отпуска, а один был убит в уличной драке в Гелонге. Впрочем, сообщение это не было подтверждено. Одиннадцать матросов, подравшихся в пьяном виде при возвращении из отпуска, ждали сейчас его приговора, а он не знал, как с ними поступить. Лишать их отпусков, когда на судне не было никакой работы, а жизни оставалось всего две недели, было не лучшим выходом из положения. Он оставил виновных под арестом, пока они не протрезвели, а потом велел построить их на палубе.

— Нельзя, парни, жить двумя жизнями одновременно, — сказал он им. — У всех нас осталось мало времени. Сегодня вы еще принадлежите к команде подводной лодки Соединенных Штатов «Скорпион», а это последний военный корабль Флота Соединенных Штатов. Поэтому вы можете либо остаться в команде этого корабля, либо получить отставку. Он немного помолчал.

— С этой минуты каждый матрос, вернувшийся из увольнения с опозданием или пьяный, будет на следующий день уволен, и это будет позорное и безжалостное увольнение. Я сорву с него мундир и выпущу его за ворота верфи штатским человеком в одних кальсонах, и Военному Флоту Соединенных Штатов будет безразлично, замерзнет он в Вильямстауне или нет. Вот все, что я хотел вам сказать, подумайте над этим. Разойдись.

И когда назавтра такое случилось, он выполнил свою угрозу и вышвырнул матроса за ворота верфи в одном белье, чтобы тот впредь сам о себе заботился.

Больше нарушений не было.

В пятницу утром он поехал на служебном «шевроле» в Мельбурн, на улицу Элизабет, где был гараж Джона Осборна. Он застал физика, как и ожидал, ползающим под своим «феррари»: машина сверкала, хоть сейчас готовая к гонке.

— Я заскочил сюда по дороге, — сказал Тауэрс, — к сожалению, я не смогу увидеть, как вы выиграете «Гран-При». Я договорился поехать в горы… на рыбалку.

Джон Осборн кивнул.

— Мойра говорила мне. Желаю вам поймать много рыбы. Не думаю, чтобы на этот раз на гонки приехало много людей, кроме участников и судей с врачами. — А я думаю, их будет много. Ведь это «Гран-При».

— Для многих это может оказаться последним уик-эндом, проведенным в добром здравии. Они наверняка найдут себе более интересные занятия.

— Питер Холмс… будет там?

— Нет, — ответил физик. — Эту субботу он будет работать в саду. — Он заколебался. — И я не должен бы туда ехать.

— У нас нет сада.

Физик вымученно улыбнулся.

— Сада нет, но есть старая мать, а у нее пекинес. Она только что осознала, что крошка Минг переживет ее на несколько месяцев, и сейчас деревенеет от мысли, что с ним будет… — Он оборвал себя. — Страшные времена наступают. Я вздохну спокойно, когда все это кончится.

Вы по-прежнему утверждаете, что это будет в конце месяца?

— Для большинства даже раньше. — Джон Осборн произнес несколько слов себе под нос, потом снова заговорил громко — Только держите это при себе. Для меня это будет уже завтра после обеда.

— Надеюсь, что нет, — сказал американец. — Я еще хочу увидеть вас с кубком.

Физик влюбленно посмотрел на машину.

— Она достаточно быстрая, — сказал он, — и выиграла бы наверняка, имей она настоящего водителя. Но водитель ее — я, и это основной недостаток машины.

— Желаю вам победы.

— Спасибо. И привезите мне оттуда форель. Американец вышел из гаража и вернулся к своей машине, не зная, увидит ли еще когда-нибудь Джона Осборна.

— Едем, — сказал он старшему матросу. — Едем на ферму мистера Дэвидсона, в Гарквей.

Он сел на заднее сиденье и стал разглядывать улицы и дома, проносившиеся мимо в свете серого зимнего дня. Скоро, может, через месяц, здесь не будет никого, никаких живых созданий за исключением кошек и собак, получивших небольшую отсрочку. А потом и их не будет. Времена года будут меняться, изменяя по-своему эти дома и эти улицы. А потом, с течением времени, исчезнет и радиоактивность; коль скоро время полураспада кобальта составляет пять лет, то на этих улицах и в этих домах можно будет снова жить лет через двадцать или даже раньше. Человечество будет сметено с поверхности Земли, и мир готов будет принять каких-нибудь более мудрых жителей. И в этом, наверное, есть смысл.

Они приехали в Гарквей до обеда; «форд» Дэвидсонов стоял во дворе, багажник его был полон канистр с бензином. Мойра уже ждала его; на заднем сидении лежал ее небольшой чемоданчик.

— Я решила, что будет лучше, если мы выедем до обеда и возьмем на дорогу бутерброды, — сказала она. — Дни теперь довольно короткие.

— Это мне нравится, — сказал он. — У тебя есть бутерброды? Она кивнула головой.

— И пиво.

— Ты действительно подумала обо всем. — Дуайт повернулся к ее отцу. — Мне просто неловко забирать у вас машину. Я бы мог взять и «шевроле».

— Нет, — сказал мистер Дэвидсон. — Мы ездили вчера в Мельбурн и, наверное, больше туда не поедем. Это слишком угнетающе.

— Там становится очень грязно, — поддакнул американец.

— Вот-вот. Нет, берите «форд». У меня много бензина, его нужно использовать, а я не думаю, что он мне когда-нибудь понадобится. Слишком много работы здесь.

Дуайт перенес свои вещи в «форд» и отослал на верфь старшего матроса вместе со служебным автомобилем.

— Сомневаюсь, что он туда поедет, — сказал он, когда машина скрылась из виду. — Но форму нужно сохранять.

Они подошли к «форду», и Мойра скомандовала:

— Садись за руль.

— Нет, — ответил он. — Вести должна ты. Я не знаю дороги и могу во что-нибудь врезаться, когда по рассеянности перееду на правую сторону.

— Я уже два года не сидела за рулем, — сказала Мойра. — Но, если хочешь, можешь рискнуть головой.

Они уселись и, хотя она не сразу включила первую скорость, машина все-таки поехала.

Снова вести машину было приятно, даже очень приятно. Прибавляя газ, она чувствовала себя свободной, будто сбросила с себя узы серой сельской жизни. Они ехали через горы Денденгог, проезжали пансионаты, частные усадьбы, и в полдень остановились пообедать бутербродами. Распогодилось, из-за белых облаков на светлую синеву неба вышло солнце.

Жуя бутерброды, они профессионально оценивали воду в ручейке.

— Илистая, — сказал Дуайт. — Наверное потому, что зима только кончается.

— Пожалуй, — согласилась девушка. — Папа сказал, что вода будет слишком мутной, чтобы ловить на мушку. Он сказал, что спиннинг будет лучше, но советовал накопать червей для наживки.

— В этом есть смысл, — рассмеялся американец, — если ловить ради рыбы. Однако сам я сначала попробую на спиннинг, чтобы убедиться, что удочка хороша.

— Я бы хотела поймать ОДНУ рыбу, — сказала Мойра немного печально. — Даже если это будет такая мелкая плотвичка, что мы бросим ее обратно в реку. Поэтому, если вода в Джеймсоне будет нечистая, я попробую на червяка.

— В горах сейчас тают снега, там вода должна быть чище. Девушка повернулась к нему.

— А рыбы проживут дольше нас? Так же, как собаки?

— Не знаю, дорогая, — покачал он головой.

Они поехали дальше и в Варбуртоне свернули на шоссе, ведущее через лес все выше в горы. Спустя два часа машина вынырнула из леса в Мэтлоке; снег лежал на дороге и на лесистых склонах вокруг — мир казался холодным и мрачным. Они спустились в долину к небольшому местечку Вудс-Пойнт и оттуда снова поехали вверх. Проехав двадцать миль по холмистой долине Гулбурн, они под вечер добрались к отелю «Джеймсон».

Отель этот представлял собой обширный комплекс слегка покосившихся одноэтажных домиков, некоторые из них построили еще в начале освоения этого края. Мойра поступила правильно, забронировав комнаты — здесь уже было полно рыболовов. Машин на стоянке стояло больше, чем в дни расцвета туризма перед войной; в баре было шумно и дымно. С трудом они нашли хозяйку отеля, возбужденную, с румяным лицом. Показывая им комнаты, маленькие, неудобные и плохо обставленные, она сказала:

— Как здорово вновь принимать всех вас, рыболовов! Вы даже не представляете, что было здесь последние два года: почти никто сюда не приезжал. А теперь все как в старое доброе время. У вас есть свои полотенца? Тогда я посмотрю, может, найду.

Она выбежала, сияя от радости. Американец проводил ее взглядом.

— Гм, — сказал он. — Она прекрасно себя чувствует. Пойдем, детка, я поставлю тебе коньяк.

Они вошли в бар с бревенчатым потолком, жарким огнем в очаге, хромированными стульями и столами; там было полно гостей.

— Что для тебя, дорогая?

— Коньяк! — Ей пришлось кричать, чтобы он услышал. — Больше здесь сегодня делать нечего.

Он ответил ей улыбкой, продираясь сквозь толпу к стойке. Через пару минут, тоже не без борьбы, он вернулся с коньяком и виски. Они поискали, где можно присесть, и увидели два свободных стула у столика, на котором двое мужчин в одних рубашках раскладывали свои снасти. Когда Дуайт и Мойра подошли к ним, они согласно кивнули.

— Рыба на завтрак, — сказал один из них.

— Вы встанете рано? — спросил Дуайт. Мужчины переглянулись.

— Нет, мы ляжем поздно. Сезон начнется в полночь. Дуайт заинтересовался.

— И вы пойдете ловить среди ночи?

— Если, конечно, не будет снега. Лучшее время для рыбалки. — Он поднял большую белую мушку с маленьким крючком. — Вот этим я всегда пользуюсь. Именно на это они и берут. Цепляешь один или два грузика и забрасываешь подальше. Никогда не подводит.

— А меня подводит, — сказал его товарищ. — Я люблю лягушек. Идешь к реке часа в два утра, втыкаешь крючок в спину лягушки и забрасываешь, пусть плавает… Так я всегда делаю. Вы пойдете сегодня ночью?

Дуайт глянул на девушку и улыбнулся.

— Пожалуй, нет. Мы ловим рыб при свете дня… нам далеко до вашего класса. И результаты у нас слабые.

Мужчина кивнул.

— Со мной тоже когда-то так было. Смотришь на птиц и на росу, и как солнце отражается в воде, и особо не заботишься об улове. Я не раз так засматривался. Но сегодня я приехал, чтобы ловить рыбу ночью, а это действительно кое-что. — Он посмотрел на американца. — Там, в пруду за поворотом, есть одна чертовски большая форель, которую я напрасно пытаюсь поймать последние два года. В позапрошлом году она клюнула на лягушку, но оборвала леску и ушла. Потом, в прошлом году, она снова клюнула и снова ушла… а у меня была превосходная леска. Она весит фунтов двадцать и ни унции меньше. Но на этот раз я ее поймаю, хотя бы мне пришлось сидеть там с вечера до утра, каждую ночь до самого конца.

Американец отодвинулся от столика, чтобы поговорить с Мойрой.

— Ты хочешь пойти на рыбалку в два часа утра? Она рассмеялась.

— Уж лучше пойти в постель. Но ты иди, если хочешь. Он покачал головой.

— Я не такой уж фанатичный рыболов.

— А я всего лишь пьющий рыболов, — сказала она. — Бросим жребий, кому идти сражаться за очередную порцию.

— Я принесу, — сказал Дуайт.

— Нет, — решила она. — Останься на месте и узнай что-нибудь новое о рыбалке. Я принесу сама.

Она забрала стаканы, продралась сквозь толпу к буфету и вскоре вернулась. Дуайт встал, чтобы взять у нее стаканы, и при этом движении его спортивная куртка распахнулась. Подавая стакан, Мойра укоризненно сказала:

— У тебя нет пуговицы на куртке!

Он кивнул.

— Я знаю. Она отлетела, когда мы ехали.

— Она цела?

— Да. Я нашел ее в машине.

— Дай мне ее с курткой сегодня вечером. Я пришью.

— Это неважно, — махнул он рукой.

— А вот и важно. — Она мягко улыбнулась. — Не могу же я отпустить тебя к Шарон таким оборванным.

— Ей это не будет мешать, дорогая…

— Ей, может, и нет, а мне — да. Дай мне куртку. Я верну ее тебе завтра утром.

В дверях ее комнаты он отдал ей куртку и пуговицу. Было уже часов одиннадцать. Почти весь вечер они курили и пили с другими постояльцами, думая о завтрашнем походе и рассуждая, где лучше ловить форель: в озере или в ручье. Лодки у них не было, поэтому они решили попытать счастья на реке Джеймсон. Девушка взяла куртку и сказала:

— Спасибо, Дуайт, что привез меня сюда. Вечер был чудесный, и завтра тоже будет хорошо.

Он стоял, переминаясь с ноги на ногу.

— Ты правда так думаешь, дорогая? Не чувствуешь себя обиженной?

Она рассмеялась.

— Нет, не чувствую, Дуайт. Я знаю, что ты женат. Иди спать. Утром пуговица будет на Месте.

— Хорошо. — Он повернулся, слушая крики и пение, доносящиеся из бара. — Они веселятся на полную катушку. Трудно поверить, что это уже никогда не повторится.

Может, еще когда-нибудь будет такое, — сказала она. — На какой-то другой плоскости, в ином измерении, или как это там называется. Во всяком случае, мы тоже веселимся и завтра наловим много рыбы. Говорят, будет хорошая погода.

Он с улыбкой спросил:

— Тебе не кажется, что на этой другой плоскости по-прежнему идет дождь?

— Не знаю, — ответила она. — Мы можем убедиться в этом в любой день.

— Каким-то образом вода должна поступать в реки, — задумчиво сказал он. — Иначе уловы были бы плохими… — Он отошел от двери. — Спокойной ночи, Мойра. Так или иначе, мы завтра славно повеселимся.

Она закрыла дверь своей комнаты и долго стояла, прижимая к груди его куртку. Дуайт таков, какой есть, всем сердцем он в штате Коннектикут, рядом с женой и детьми; с ней, Мойрой, он не будет никогда. Будь у нее побольше времени, дела приняли бы иной оборот, но для этого нужны долгие годы. Пять лет по крайней мере, думала она, пока воспоминания о Шарон, мальчике и Элен не начали бы тускнеть; тогда он пришел бы к ней, и она могла бы дать ему других детей, снова сделать счастливым. Только вот времени нет; вместо пяти лет всего пять дней жизни. Слеза выкатилась у нее из уголка глаза, и она сердито вытерла ее: жалеть себя — идиотизм, последнее дело… А может, все из-за коньяка?.. Свет единственной лампочки, что висела под потолком, был слишком слаб, чтобы пришивать пуговицы. Она разделась, надела пижаму и легла, положив куртку рядом с собой. Наконец, она уснула.

Наутро после завтрака они пошли с удочками к реке Джеймсон, что текла неподалеку от отеля. Вода была мутной; Мойра забрасывала мушки на самую быстрину, но у нее ничего не выходило, а Дуайт поймал на спиннинг двухфутовую форель, и девушке пришлось взяться за сачок. Она хотела, чтобы он ловил и дальше, умножил свою добычу, но он предпочел помочь ей, чтобы и ей было чем гордиться. В полдень на: берегу показался один из вчерашних соседей по столику.

— Хороший экземпляр, — похвалил он добычу Дуайта. — На мушку поймали?

— Нет, на спиннинг, — ответил американец. — А теперь пробуем на мушку. Удалась ваша ночная рыбалка?

— Пять штук, — сообщил рыбак. — Самая большая — около шести фунтов. Часа в три утра мне захотелось спать, я вернулся в отель и вот только что встал. Вы немного наловите в такой воде на мушку. — Он вытащил из кармана пластиковую коробку и щелкнул по ней ногтем. — Попробуйте-ка вот с этим. — Он дал им маленькую блесну — кусочек металла не более шестипенсовика с одним крючком. — Это нужно бросать туда, где быстрое течение. В такую погоду они должны брать.

Они поблагодарили, и Дуайт прикрепил блесну к леске Мойры. С первого раза она не могла ее забросить, как будто тащила тонну свинца. Но вскоре освоилась, и ей удалось забросить удочку на стремнину. После пятого или шестого броска что-то вдруг рвануло леску, бамбук изогнулся, и катушка мелодично звякнула, когда леска натянулась.

— Дуайт, кажется, что-то есть, — прошептала Мойра.

— Несомненно, — сказал он. — Держи удочку прямо, дорогая. Немного опусти в ту сторону. — Рыба плеснулась на поверхности. — Хороша! Пусть леска будет натянута, но рыба пусть плывет, если хочет. Только спокойно, и она будет твоя.

Через пять минут она вытащила усталую форель на берег, и Дуайт занялся ею. Он добил рыбину быстрым ударом камня, и они осмотрели ее.

— Полтора фунта, — сказал Дуайт. — Может, немного больше. — Он осторожно вытащил блесенку изо рта рыбы. — Ну, попробуй теперь поймать еще одну.

— Это не такая большая, как твоя, — признала Мойра, но все равно ее распирала гордость.

— Следующая будет больше. Попробуй.

Однако приближалось время обеда, и Мойра решила отложить вторую попытку. Они вернулись в отель, гордо неся свою добычу, заказали перед обедом по кружке пива и принялись обсуждать улов с другими рыбаками.

Отдохнув после обеда они пошли на то же самое место, и снова Мойра поймала форель, на этот раз двухфунтовую, а Дуайт — двух поменьше. Одну из, них он бросил в воду. Под вечер, прежде чем вернуться, они сели над рекой, довольные хорошим днем и уловом. Привалившись к большому валуну и закурив, они наслаждались последними лучами солнца, которое уже пряталось за холмы. Становилось все холоднее, но им не хотелось уходить от спокойно журчащей воды.

Вдруг Мойра что-то вспомнила.

— Дуайт, а ведь гонка, наверное, уже закончилась. Он уставился на нее.

— Боже мой! Я же хотел послушать радио. Совсем вылетело из головы.

— У меня тоже, — сказала она. — Я жалею, что не слушала, и чувствую себя так неудобно.

— Но мы же ничего не смогли сделать, детка.

— Ну… не знаю… Все же, надеюсь, с Джоном ничего не случилось.

— Новости будут в семь, — сказал он. — Можно будет послушать.

Мне очень хочется узнать, чем там все кончилось, — сказала она и осмотрелась, любуясь спокойной водой, длинными тенями и золотистым закатом. — Такое приятное место… Ты можешь поверить… действительно поверить в то, что мы больше никогда этого не увидим?

— Я возвращаюсь домой, — спокойно сказал он. — Австралия — великолепная страна, и мне тут очень нравится. Но это не моя родина, и теперь я вернусь к себе. В Австралии мне хорошо, и все же я рад, что возвращаюсь домой, в Коннектикут. — Он повернулся к ней. — Я этого уже никогда не увижу, потому что вернусь домой.

— Ты расскажешь Шарон обо мне? — спросила она.

— Конечно. Может, она уже знает.

Она разглядывала камешки у, своих ног.

— Что ты ей скажешь?

— Много всего, — тихо произнес он. — Скажу ей, что благодаря тебе это грустное время не было для меня таким грустным. Скажу ей, что ты заботилась обо мне, хотя и знала, что ничего не получишь взамен. Скажу ей, что только благодаря тебе возвращаюсь к ней таким же, как прежде, что это ты помогла мне сохранить свою верность, и чего это тебе стоило.

Она встала с камня и сказала:

— Пойдем в отель. Тебе очень повезет, если она поверит тебе хотя бы на четверть.

Дуайт тоже поднялся.

— Я не боюсь, — сказал он. — Думаю, она поверит во все, что я скажу, ибо это правда.

Неся рыб в сетках, они вернулись в отель, привели себя в порядок и снова встретились в баре, чтобы выпить чего-нибудь перед ужином. Съели они его быстро, чтобы успеть на передачу новостей. Вскоре она началась, причем новости были, в основном, спортивные.

— Сегодня в Турэдине прошла гонка на «Гран-При Австралии», — сказал диктор. — Кубок завоевал мистер Джон Осборн на машине марки «феррари». Второе место…

— О, Дуайт, он его все-таки выиграл! — воскликнула Мойра. Они наклонились, чтобы слушать дальше.

— …Гонка была омрачена многочисленными столкновениями, иногда трагическими. Только трое из восемнадцати участников проехали все восемьдесят кругов, тем самым закончив гонку, шестеро гонщиков погибли, другие отвезены в госпиталь с более или менее тяжелыми травмами. Победитель, мистер Джон Осборн, первую половину гонки ехал так осторожно, что на сороковом круге на три круга отставал от лидера — мистера Сэма Бейли. Вскоре мистер Бэйли разбился на повороте Катка, и с этой минуты «феррари» начал набирать скорость. На шестидесятом круге он обошел всех противников, число которых к тому времени уменьшилось до пяти, и никто из них уже всерьез не угрожал лидеру. На шестьдесят пятом круге мистер Осборн установил рекорд этой гонки, обгоняя соперников на полный круг со скоростью девяносто семь и восемьдесят три сотых мили в час, что является отличным достижением для этой трассы. Потом мистер Осборн сбросил скорость, учтя предостерегающие знаки, которые делали ему его механики, и закончил гонку со средней скоростью 89,61 мили в час Мистер Осборн — ученый из Организации Промышленных и Научных Исследований; он не имеет никакого отношения к автомобильному бизнесу и участвовал в гонке как любитель.

Поздним вечером, перед тем, как пойти спать, они несколько минут постояли на веранде, глядя на черную линию гор и звездное небо.

— Я рада, что Джон получил то, чего хотел, — сказала девушка. — Он так рвался к победе, и вот его мечта исполнилась.

— Я бы сказал, что исполняются все наши мечты, — добавил американец.

— Ты прав… У нас мало времени, Дуайт, и завтра я хочу вернуться домой. Мы провели чудесный день и поймали несколько рыб, но нужно еще так много сделать…

— Конечно, дорогая, — согласился он. — Я сам об этом думал. Но ты довольна, что мы сюда приехали?

— О, да! Я была так счастлива, Дуайт… Весь сегодняшний день… Я чувствую себя так, будто одержала над чем-то победу, но не знаю, что это такое.

Он улыбнулся.

— Не пытайся анализировать, просто прими это с благодарностью. Я тоже был сегодня счастлив. Но ты права, завтра мы должны выехать. Разные вещи будут происходить там, внизу.

— Плохие? — спросила она. Он кивнул.

— Я не хотел портить тебе настроения, но вчера, перед выездом, Джон Осборн сказал, что уже были случаи лучевой болезни в Мельбурне, а это еще старые данные, они поступили в четверг ночью. Значит, теперь этих случаев должно быть гораздо больше.

9

Во вторник утром Питер Холмс снова поехал в Мельбурн. Дуайт Тауэрс договорился встретиться с ним в десять сорок пять в секретариате адмирала. В то утро радио впервые сообщило о размахе лучевой болезни в городе, поэтому Мэри очень беспокоилась, что муж едет туда.

— Будь осторожен, Питер, — просила она. — Ты понимаешь, я имею в виду эту инфекцию. Ну почему ты не можешь сидеть дома?

Он не нашел в себе сил, чтобы сказать ей, что радиация уже повсюду вокруг них, даже в этой уютной квартирке; она не поймет или не захочет понять.

— Я должен ехать, — сказал он. — Ненадолго, но должен.

— Только не оставайся там на обед, — напомнила она. — Наверняка будет здоровее поесть дома.

— Я вернусь прямо из Министерства, — пообещал он. Тут ее осенило.

— Придумала! — воскликнула она. — Возьми с собой формалиновые таблетки, которые мне выписали против кашля, и соси по одной время от времени. Они помогают от любой инфекции. Такие антисептические.

Чтобы успокоить ее, он взял таблетки.

Всю дорогу до города он был погружен в мрачные раздумья; конец был вопросом не дней, но часов. Он не знал цели конференции у адмирала, но не сомневался, что войдет в кабинет командующего в последний раз. После обеда, когда он поедет обратно, его карьера в военном флоте будет, вероятно, закончена, а вскоре закончится и сама жизнь.

Он поставил машину перед Министерством. В здании не было никого; когда он вошел в секретариат, капитан Тауэрс в мундире уже ждал его.

— Привет, дружище! — весело поздоровался он.

— Добрый день, господий капитан, — ответил Питер. Он осмотрелся и заметил, что стол секретаря пуст.

— Лейтенант Торренс еще не пришел?

— Я его не видел. Наверное, у него выходной.

Дверь адмиральского кабинета открылась, и на пороге появился сэр Дэвид Хартман. На его румяном лице не было обычной улыбки. Таким серьезным Питер еще никогда его не видел.

— Входите, господа. Моего секретаря сегодня нет. Они вошли, адмирал пригласил их садиться.

— Не знаю, касается ли то, что я хочу сказать, лейтенанта Холмса или нет, — начал американец, — однако это может повлечь за собой некоторые задания и для офицера связи. Может, лейтенанту стоит подождать в приемной?

— Пожалуй, нет, — сказал адмирал. — Пусть лейтенант остается, если это ускорит дело. Слушаю вас, капитан Тауэрс?

Дуайт немного помолчал, подбирая слова.

— Похоже на то, — сказал он наконец, — что сейчас я являюсь самым старшим офицером Военного флота Соединенных Штатов. Никогда не думал, что заберусь так высоко. Простите, господин адмирал, если говорю что-то не так, но я должен вас уведомить, что забираю свой корабль из-под вашего командования.

Адмирал медленно кивнул головой.

— Хорошо, капитан. Вы хотите уйти из австралийских территориальных вод или остаться здесь как наш гость?

— Я уведу свой корабль из ваших территориальных вод, — сказал командир «Скорпиона». — Пока трудно сказать, когда, но скорее всего, в конце этой недели.

Адмирал еще раз кивнул головой и обратился к Питеру:

— Лейтенант, отдайте все необходимые распоряжения, пусть корабль снабдят продуктами и топливом. Нужно помочь капитану Тауэрсу.

— Слушаюсь, господин адмирал.

Американец смутился:

— Я даже не знаю, что предложить вам взамен, господин адмирал. Простите, но у меня нет никакого опыта в таких делах.

Адмирал слабо улыбнулся.

— Не думаю, чтобы это что-то изменило, капитан. Полагаю, мы можем уладить это по-простому. Все загруженное на ваш корабль будет подсчитано и представлено атташе военного флота в вашем посольстве в Канберре, а через него пойдет в Вашингтон для окончательного расчета. Поэтому не думаю, чтобы вам пришлось беспокоиться об этой стороне процедуры.

— Значит, я могу просто отшвартоваться и уплыть? — спросил Дуайт.

— Вот именно. Вы планируете вернуться в австралийские воды?

— Нет, господин адмирал, — ответил американец. — Я выведу корабль в Бассов пролив и затоплю его там.

Питер ждал чего-то подобного, но это обсуждение потрясло его: в нем было что-то нереальное. Он хотел было спросить Дуайта, не нужен ли будет катер, чтобы после затопления «Скорпиона» перевезти команду на берег, но тут же отбросил эту мысль. Если бы американцы хотели просить катер для продления своих жизней на день или два, Дуайт сказал бы об этом. Но он наверняка не скажет. Лучше смерть в море, чем после рвоты и поноса, вдали от дома, в чужой стране.

— На вашем месте, — сказал адмирал, — я, вероятно, сделал бы то же самое… Что ж, мне остается только поблагодарить вас за сотрудничество, капитан. И пожелать вам счастья. Если вам что-то будет нужно, требуйте без колебаний… или просто возьмите. — Лицо его вдруг исказила гримаса боли, и он стиснул карандаш. Потом, немного успокоившись, встал с кресла. — Простите, господа, мне придется на минутку оставить вас одних.

Он торопливо вышел, дверь за ним захлопнулась. Капитан и офицер связи встали.

— Это оно, — сказал американец.

— Вы думаете, секретарь тоже заболел? — прошептал Холмс.

— Вероятно.

Они постояли несколько минут, молча глядя в окно.

— Нужно загрузить провиант, — сказал наконец Питер. — На «Скорпионе» мало продуктов. Ваш заместитель составил список, господин капитан?

Дуайт покачал головой.

— Нам ничего не нужно. Я только выведу корабль за территориальные воды.

Однако офицер связи все же задал вопрос, который хотел задать раньше.

— Нужно ли послать за «Скорпионом» катер, чтобы команда могла сюда вернуться?

Дуайт ответил:

— Это лишнее.

Молча они стояли еще минут десять. Наконец появился адмирал с лицом серым, как пепел.

— Это хорошо, что вы подождали, — сказал он. — Мне вдруг стало нехорошо… — Вместо того, чтобы сесть в кресло, он встал возле стола. — Это конец нашего сотрудничества, капитан. Мы, британцы, всегда с удовольствием работали с американцами, особенно на море. Mы многим обязаны вам и в свою очередь делились с вами своим опытом. И вот теперь пришел конец. — Он задумался на мгновение и с улыбкой протянул руку. — Сейчас я могу сказать вам только одно: до свидания.

Дуайт с чувством пожал его руку.

— Мне было приятно работать под вашим командованием, сэр, — сказал он. — Я говорю это от себя лично и от имени всей команды.

Они вышли из кабинета, прошли по пустым коридорам и лестницам вымершего здания, выбрались во двор. Питер спросил:

— И что теперь, господин капитан? Вы хотите, чтобы я поехал на верфь?

— Нет, — сказал капитан. — Думаю, вы можете считать себя свободным от должности. Мне вы больше не потребуетесь.

— Если я чем-то могу помочь…

— Нет. Но если вдруг понадобитесь, я позвоню. Теперь твое место дома, парень.

— Когда вы отплываете? — спросил Питер.

— Точно не знаю, — ответил американец. — Сегодня утром среди команды отмечено семь случаев болезни. Пожалуй, мы останемся здесь еще на пару дней и выплывем в субботу.

— Сколько людей плывет с вами?

— Десять. Я — одиннадцатый. Питер взглянул на него.

— Пока вы чувствуете себя хорошо? Дуайт улыбнулся.

— Так мне казалось с утра, но теперь не знаю. Обед я сегодня есть не буду. — Он помолчал. — А как вы себя чувствуете?

— Вполне нормально. Мэри тоже… кажется.

Дуайт направился к машинам.

— Возвращайтесь к ней. Здесь оставаться уже незачем.

— Мы еще увидимся, господин капитан?

— Не думаю, — ответил капитан Тауэрс. — Я возвращаюсь домой, в штат Коннектикут, и возвращаюсь с радостью.

Говорить больше было не о чем. Они пожали друг другу руки, сели в машины и разъехались, каждый в свою сторону.

В старомодном двухэтажном доме красного кирпича в предместье Малверн Джон Осборн дежурил у постели матери. Он чувствовал себя хорошо, но старая женщина заболела еще в воскресенье утром, на следующий день после того, как он выиграл «Гран-При». Врач, которого ему удалось привести к ней в понедельник, немногим мог помочь и второй раз уже не пришел. Прислуга уже несколько дней не являлась, поэтому физик сам ухаживал за больной матерью.

Она открыла глаза.

— Джон, это именно то, что предсказывали, правда?

— Думаю, что да, мама, — ответил он. — Со мной это тоже будет.

— А доктор Гамильтон… Он говорил, что это именно та болезнь? Я не могу вспомнить.

— Говорил, мама. И наверное, он уже не придет. Он сказал, что у него тоже начинается.

Последовала долгая пауза.

— Я скоро умру, Джон?

— Не знаю. Это может тянуться и неделю, и больше.

— Ужас, — вздохнула она. — Слишком долго.

Она снова прикрыла глаза. Он вынес утку в туалет, вымыл и принес в спальню. Мать снова лежала с открытыми глазами.

— Где Минг? — спросила она.

— Я выпустил его в сад, — сказал Джон. — Он явно хотел выйти.

— Мне так жаль песика… Он будет совсем один, когда мы все уйдем.

— Он справится, мама, — утешил ее сын, сам не веря в то, что говорит. — Останутся ведь другие собаки, он сможет с ними играть.

Она не стала развивать эту тему, только сказала:

— Мне сейчас ничего не нужно, дорогой. Иди, куда тебе нужно, займись своими делами.

Он заколебался, потом сказал:

— Я думал, что надо бы зайти в лабораторию. Вернусь к обеду. Что бы ты хотела на обед?

Она снова закрыла глаза.

— Есть еще немного молока?

— В холодильнике есть полкварты, — ответил он. — Я попробую купить еще. Правда, это нелегко: вчера его нигде не было.

— Мингу нужно молоко, — сказала она. — Это пойдет ему на пользу. А в кладовке есть три банки кроличьего мяса. Открой одну, дай ему часть на обед, а остальное поставь в холодильник. Он очень любит крольчатину. А об обеде для меня не думай, пока не вернешься.

— Ты, правда, можешь какое-то время обойтись без меня?

— Правда, — заверила она и протянула к нему руку. — Поцелуй меня.

Он поцеловал увядшие щеки, и она, улыбаясь, откинулась на подушки.

Выйдя из дома, он направился в здание Организации Исследований. Там не было никого, но в его лаборатории лежал на столе ежедневный рапорт о распространении радиации. К рапорту была приколота записка от его секретарши. Девушка сообщала, что чувствует себя плохо и, вероятно, уже не придет на работу. Она благодарила его за доброту, поздравляла с выигрышем «Гран-При», а в конце заверяла, что ей было очень приятно работать с ним. Он отложил записку и взял рапорт. Почти у пятидесяти процентов жителей Мельбурна были признаки лучевой болезни. Семь случаев зарегистрировали в Хобарте на Тасмании и три в Крайстчерче на Новой Зеландии. Рапорт, вероятно, последний, который он получил, был гораздо короче предыдущего.

Он прошел через пустые кабинеты к лаборатории, тут и там просматривал лежащие наверху журналы. Эта фаза его жизни подходила к концу, как, впрочем, и все остальные. Его мучила мысль о матери, и он торопился вернуться домой. Выйдя из здания, он сел в трамвай, они еще ходили. Водитель был на месте, но кондуктора не было: времена билетов уже кончились. Джон Осборн заговорил с водителем.

— Я буду гонять этот проклятый трамвай, пока не заболею, — сказал тот. — Тогда я заведу его в депо и пойду домой, я живу возле депо, понимаете? Я работаю трамвайщиком тридцать семь лет, езжу всегда, и в солнце, и в дождь, не перестану и сейчас.

В Малверне Осборн вышел из трамвая и пошел искать молоко, однако вскоре убедился, что это безнадежно: молоко, еще оставшееся в магазинах, отпускали только для детей. Он вернулся с пустыми руками и забрал пекинеса из сада, думая, что мать захочет его увидеть. Пустив песика перед собой, он пошел по лестнице.

В спальне он застал мать, она лежала навзничь, глаза были закрыты. Подойдя ближе, он коснулся ее руки — она была уже холодной. На столике у кровати стоял стакан с водой и лежала записка, написанная карандашом, а рядом — небольшая коробочка из красного картона, открытая и пустая. Он и не знал, что у нее был яд.

Он взял записку.

«Мой дорогой сын. Было бы просто нелепо, если бы я портила последние дни твоей жизни, судорожно цепляясь

за собственную. Не беспокойся о моих похоронах, просто закрой дверь и оставь меня в постели, в моей комнате, среди моих вещей. Мне здесь будет хорошо.

ЖАЛЬ, НО Я НИЧЕГО НЕ МОГУ ДЛЯ НЕГО СДЕЛАТЬ.

Я очень рада, что ты выиграл эту гонку. Прощай.

Мама».

Две слезы скатились по его щекам, всего две. Сколько он себя помнил, мама всегда была права и сейчас снова поступила правильно. Задумавшись, он спустился вниз. Сам он пока не был болен, но это было вопросом нескольких часов. Песик прибежал за ним; сев в кресло, Джон взял его на колени и стал почесывать за шелковистыми ушами.

Потом он встал, выпустил пекинеса в сад и пошел в аптеку на углу. К его удивлению, за прилавком была какая-то девушка; она дала ему красную картонную коробочку.

— Все приходят сюда за этим, — с улыбкой сказала она. — Дела идут бойко.

Он тоже улыбнулся. — Я бы предпочел таблетку в шоколаде.

— Я бы тоже хотела, — сказала она, — но таких не выпустили. Я приму свою с мороженым и лимонадом.

Он снова улыбнулся и вышел. Вернувшись домой, Джон позвал собаку из сада и начал готовить ей обед: открыл банку, подогрел кроличье мясо и раздавил туда четыре капсулы нембутала. Перемешав порошок с мясом, он поставил миску перед пекинесом, и тот с жадностью набросился на еду.

Затем он вышел в холл, позвонил в клуб, заказал себе комнату на ближайшую неделю, после чего отправился к себе собирать вещи.

Через полчаса он вернулся на кухню; пекинес сонно лежал в корзинке. Физик внимательно прочел надпись на картонной коробке и сделал ему укол; тот его почти не почувствовал.

Убедившись, что собака мертва, он занес корзинку наверх, поставил рядом с кроватью матери и вышел из дома.

В ночь со вторника на среду Холмсы почти не спали. Дженнифер начала плакать в два часа ночи, и они до рассвета не могли ее успокоить. Около семи часов у нее началась рвота.

За окнами начинался холодный дождливый день. Питер и Мэри смотрели друг на друга, усталые и сонные.

— Питер… неужели это уже оно? — спросила Мэри.

— Не знаю, — ответил он. — Но может быть. Похоже, все уже начинают болеть.

Она медленно провела рукой по лбу.

— Я думала, что в деревне нам это не грозит.

Он не знал, как ее утешить, поэтому сказал только:

— Я поставлю чайник. Ты будешь пить?

Она подошла к кроватке и посмотрела на Дженнифер; та пока не плакала.

— Так заварить чай? — снова спросил он.

«Это пойдет ему на пользу, — подумала она. — Он почти не спал этой ночью». Улыбнувшись, она ответила:

— Завари. Я выпью с удовольствием.

Он пошел на кухню, Мэри чувствовала себя ужасно, ее мучила тошнота. Она решила, что это от бессонницы и волнений из-за Дженнифер. Пока Питер был занят в кухне, она тихонько прошла в ванную. Тошнота у нее бывала часто, но сейчас муж мог подумать, что это то самое, а ему и так хватает забот.

В кухне пахло чем-то затхлым, а может быть, ему просто казалось. Питер налил чайник и включил электроплитку, с облегчением отметив, что электричество еще есть. Однажды оно исчезнет, и тогда начнутся настоящие неприятности.

В кухне было очень душно, и Питер настежь открыл окно. Ему было жарко, потом вдруг стало холодно, а потом затошнило. Он тихо пошел к ванной, но дверь была заперта: видимо, там была Мэри. Не стоит ее беспокоить; через кухонную дверь он вышел во двор и там его вырвало.

Он постоял немного, а когда вернулся, бледный и дрожащий, почувствовал себя немного лучше. Вода в чайнике кипела, поэтому он заварил чай и с подносом вошел в спальню. Мэри уже вернулась и стояла теперь над детской кроваткой.

— Чай готов, — сказал Питер.

Она не повернулась, боясь, что лицо может ее выдать.

— Спасибо, родной. Налей мне, я сейчас приду.

Ей не хотелось ничего пить, но она хотела, чтобы после бессонной ночи муж подкрепился.

Он наполнил обе чашки и, сидя на краю кровати, начал прихлебывать из своей; горячий чай успокаивал боль в желудке.

Она неохотно подошла; может, удастся выпить хоть немного. Взглянув на него, Мэри вдруг заметила, что его халат мокрый от дождя.

— Питер, ты же весь мокрый! Ты выходил во двор? Он взглянул на рукав — надо же было забыть об этом!

— Мне нужно было выйти.

— Но зачем?

Дальше скрывать было нельзя.

— Просто мне стало плохо, — признался он. — Но в этом нет ничего страшного.

— Питер… со мной было то же самое.

С минуту они молча смотрели друг на друга. Потом Мэри сказала:

— Наверное, это пироги с мясом, которые мы ели на ужин. Ты ничего в них не почувствовал?

Он покачал головой.

— Они мне очень понравились. К тому же, Дженнифер их не ела.

— Питер, — спросила Мэри, — ты думаешь, это оно? Он взял ее за руку.

— Все другие уже болеют этим. Неужели именно мы должны быть более устойчивыми?

— Нет. — Она задумалась. — Нет, пожалуй, нет. — Она подняла голову. — Значит, это уже конец? Значит, теперь мы будем болеть все сильнее и сильнее, пока не умрем?

— Думаю, именно так и будет, — сказал он и улыбнулся ей. — У меня никогда этого не было, но, говорят, так оно и протекает.

Она оставила его в спальне и пошла в холл; поколебавшись, он двинулся за ней. Мэри стояла у стеклянных дверей, что вели на улицу, и смотрела на свой любимый сад, теперь серый, холодный, исхлестанный ветром.

— Как жаль, что мы не собрались купить скамейку, — сказала вдруг она. — С нею там, под стеной, было бы так мило.

— Я мог бы поискать ее сегодня, — сказал он. Мэри повернулась к нему.

— Но ты же болен.

— Посмотрю, как буду чувствовать себя попозже. Лучше чем-нибудь заняться, чем сидеть сложа руки и думать, какие мы несчастные.

Она взглянула на него.

— Мне уже лучше… кажется. Ты сможешь съесть что-нибудь на завтрак?

— Ну, не знаю, — задумался он. — Не знаю, достаточно ли мне хорошо, чтобы есть. А что у тебя есть?

— Полторы кварты молока. Можно достать еще?

— Думаю, да. Я бы съездил на машине.

— Есть еще овсяные хлопья. На коробке написано, что в них много глюкозы. Это ведь хорошо при тошноте, правда?

Он кивнул и сказал:

— Пойду приму душ. Это должно пойти мне на пользу. Когда он пришел из ванной в спальню, Мэри была на кухне — готовила завтрак. С удивлением он услышал веселую песенку, в которой повторялся вопрос, кто отполировал солнце. Питер заглянул на кухню.

— Я вижу, настроение у тебя исправилось.

Она подбежала к нему.

— Это такое облегчение, — сказала она, и он только теперь заметил, что напевая, она плакала. Ничего не понимая, он обнял ее и вытер слезы с ее щек.

— Я так беспокоилась, — продолжала она. — Но теперь все будет хорошо.

«Не будет хорошо, будет так плохо, что хуже не бывает», — подумал он, но вслух не произнес.

— Что тебя беспокоило? — мягко спросил он.

— Люди начинают болеть в разное время, — объяснила она. — Так я слышала. Некоторые могут заболеть даже на две недели позже, чем другие. Я могла бы заболеть первой и оставить тебя одного… Или Дженнифер… Или ты мог бы оставить нас одних. Это был бы кошмар… — Улыбаясь сквозь слезы, она заглянула ему в глаза. — Но теперь уже ясно, что мы болеем вместе, что это началось у нас в один день. Как же нам повезло!

В пятницу Питер Холмс снова поехал в Мельбурн, якобы затем, чтобы купить садовую скамейку. Ехал он быстро, потому что не хотел надолго оставлять дом. Ему нужно было найти Джона Осборна, причем поскорее. Сначала он направился в гараж, но тот был закрыт, потом поискал его в кабинетах Организации Исследований и, наконец, попал в его комнату в Пастерском Клубе. Джон выглядел очень плохо и явно был болен.

— Джон, — сказал Питер, — прости, если помешал. Как ты себя чувствуешь?

— Болею, — ответил физик. — Уже третий день. А ты?

— Именно об этом я и хотел с тобой поговорить. Наш врач, наверное, уже умер… во всяком случае, он не приезжает. Слушай, Джон, мы оба, Мэри и я, заболели во вторник. С ней сейчас совсем плохо, а я в четверг, то есть вчера, вдруг перестал болеть. Ей я ничего не говорил, но чувствую себя здоровым и голоден, как собака. По дороге, я остановился у кафе и позавтракал… и все же по-прежнему хочу есть. Похоже, мой организм побеждает болезнь. Слушай… может такое быть?

— Нет, — сказал физик. — Это временная ремиссия. Можно почувствовать себя лучше, но потом все начнется снова.

— Что значит «временная»?

— Ну, скажем, дней на десять. Но потом все возвращается. Не думаю, чтобы улучшение могло наступить еще раз. Скажи, Мэри очень плохо?

— Да. Я должен скорее вернуться к ней.

— Она лежит в постели?

— Да нет же! — ответил Питер. — Сегодня она ездила со мной в Фалмут за нафталином.

— ЗА ЧЕМ?!

— За нафталином. Знаешь… от моли… — Он замолчал. — Это было для нее очень важно. Когда я уезжал, она вытаскивала из шкафа все вещи и перетряхивала. У нее еще есть силы, чтобы заниматься этим между приступами, и, главное, ей нравится это делать. — Он вновь вернулся к прежней теме. — Слушай, Джон, значит, у меня неделя или десять дней здоровья, а потом уже никаких шансов?

— Ни малейшей надежды, старина, — ответил физик. — Никто этого не переживет. Погибнут все до единого.

— Что ж, лучше знать это заранее, — заметил Питер. — Незнание не ведет ни к чему хорошему. Скажи, я могу что-то сделать для тебя?

Физик покачал головой.

— Я сам сделал почти все. Правда, есть еще дела на сегодня, но я справлюсь.

Питер вспомнил, что у Джона Осборна есть еще обязанности дома.

— Как чувствует себя твоя мать? — спросил он.

— Она мертва, — последовал ответ. — Теперь я живу здесь. Питер подумал о Мэри и сказал:

— Ну, мне пора. Удачи, старина. Джон Осборн слабо улыбнулся.

— До свидания.

После ухода молодого офицера он встал с постели и пересек коридор. Вернулся он в комнату через полчаса, презирая себя за слабость. Оставшиеся дела нужно было кончать сегодня, завтра у него уже не хватит сил.

Он старательно оделся и спустился в холл. В камине на застекленной веранде горел огонь, и сэр Дуглас Фроуд, одиноко сидел над стаканом хереса. Он заметил двоюродного внука.

— Добрый день, Джон. Как спалось? Физик коротко ответил:

— Я заболел.

Обеспокоенный старик повернул к нему красное лицо.

— Мой мальчик, мне так жаль! Похоже, все вокруг болеют. Ты знаешь, мне пришлось пойти на кухню и самому приготовить себе завтрак! И это в нашем-то клубе!

Он жил в Пастерском Клубе уже три дня, перебравшись сюда после смерти сестры, которая вела его дом.

— Но теперь пришел Коллинз, помнишь, тот портье, и он приготовит нам сегодня обед. Ведь ты сегодня будешь обедать здесь?

Джон Осборн знал, что не будет обедать нигде.

— К сожалению, сегодня не могу. Мне нужно уйти.

— Жаль, очень жаль. Я надеялся, что ты поможешь нам выпить этот портвейн. Мы уже дошли до последнего ящика… Значит, есть еще бутылок пятьдесят. Думаю, мы успеем.

— А вы как себя чувствуете?

— Прекрасно, мой мальчик, просто прекрасно. Вчера вечером после ужина меня немного пошатывало, но это, наверное, из-за бургундского. Похоже, его нельзя мешать с другими винами. Во Франции в прежние времена, если пили бургундское, то из кубка объемом в пинту или какие у них там были меры, и в тот вечер уже не заглядывали ни в какие другие бутылки. Но вчера я еще раз вернулся сюда, спокойно выпил коньяку с содовой и кусочком льда и, веришь ли, поднимаясь к себе, снова был в норме. Вот так-то. И хорошо спал всю ночь.

Физик задумался, насколько долговечна устойчивость к лучевой болезни, созданная алкоголем. До сих пор, насколько он знал, никто не проводил таких исследований; сейчас такой случай представился, вот только заняться этим некому.

— К сожалению, я не могу остаться на обед, — повторил он. — Но может, мы увидимся вечером.

— Я буду здесь, мой мальчик, я буду здесь. Том Фотерингтон был вчера на ужине и обещал быть сегодня, но пока его не видно. Надеюсь, он не забыл.

Джон Осборн вышел из клуба и, как во сне, зашагал по улице. «Феррари» требует заботы, значит, нужно идти в гараж; отдых — потом. Он миновал открытые двери аптеки и остановился в нерешительности. Наконец, вошел. В аптеке царил беспорядок, и не было никого из продавцов. Посредине стоял ящик без крышки, полный красных коробочек, а еще целая куча коробочек лежала на прилавке между таблетками от кашля и губной помадой. Он взял одну коробочку, сунул в карман и пошел дальше. Когда он раздвинул двойные двери гаража, «феррари» стоял на своем месте, готовый хоть сейчас ехать куда угодно. После гонки на «Гран-При» он был без единой царапины, как будто только что выехал с завода. Владеть им было просто здорово, особенно, выиграв такую награду. Джон Осборн чувствовал себя слишком слабым, чтобы вести его сейчас или когда-либо еще, но знал, что никогда не будет чувствовать себя так плохо, чтобы не иметь сил погладить его, повозиться с ним. Он снял пиджак, повесил на гвоздь и принялся за работу.

Прежде всего нужно было поднять машину домкратом и подложить под раму кирпичи, чтобы покрышки не касались земли. Усилия, которых потребовала работа с тяжелым домкратом, и возня с кирпичами вызвали новый приступ тошноты. В гараже не было туалета, но позади был захламленный двор с черными, грязными от масла частями старомодных забытых автомобилей. Он вышел туда и вскоре вернулся совсем ослабевший, но с твердым решением не откладывать эту работу на завтра.

Он успел поднять все четыре колеса, прежде чем начался новый приступ. Осборн сливал воду из радиатора, когда вдруг почувствовал, что должен снова выйти во двор. Ничего, оставалась лишь самая легкая работа. Вернувшись, он отключил аккумулятор и смазал жиром контакты. Потом вытащил все шесть свечей, наполнил цилиндры маслом и вкрутил свечи на место. Теперь с «феррари» ничего не могло случиться. Когда он вернулся в гараж, начало темнеть. Он сделал все, чтобы сохранить эту машину, которую он так любил и рядом с которой остался, боясь, что еще один приступ может скрутить его по дороге в клуб.

Ему вдруг захотелось сесть за руль, посмотреть на приборную доску. Шлем и очки лежали на сиденье; он надвинул шлем на голову, повесил очки на шею и сел в машину.

Приятно, гораздо приятнее, чем было бы в клубе. Руль под его руками таил в себе что-то притягательное, три циферблата на большом счетчике оборотов были, как старые друзья. Эта машина выиграла для него гонку, так зачем мучиться и продолжать бесполезную жизнь?

Он вынул из кармана красную картонную коробочку, высыпал на ладонь таблетки, а коробочку бросил на землю. Не стоит с этим тянуть — так будет лучше.

Он положил обе таблетки в рот и с трудом проглотил.

Прямо из клуба Питер Холмс поехал на улицу Элизабет, в магазин, в котором покупал косилку. Магазин был закрыт, но кто-то выломал дверь, так что теперь каждый мог войти и взять, что хотел. Внутри было довольно мрачно — электричество в магазине было выключено. Отдел садоводства располагался на третьем этаже; Питер поднялся туда по лестнице, вспомнил, где видел садовые скамейки, и быстро нашел их. Он выбрал одну, относительно легкую, с яркой съемной подушкой, которая наверняка понравилась бы Мэри и в то же время могла служить подкладкой при транспортировке. С трудом стащив скамейку по лестнице, он вернулся за этой подушкой и веревкой. У одного из прилавков он нашел бухту бельевого шнура и забрал его с собой. Наконец закрепил скамейку на крыше машины и поехал домой.

У него по-прежнему был волчий аппетит, и чувствовал он себя хорошо. Он не сказал Мэри об улучшении, не сбирался говорить и впредь; это только расстроило бы ее теперь, когда она поверила, что все они умрут вместе. По дороге он задержался у того же кафе, в котором завтракал, и съел две порции ростбифа, а потом — большую тарелку пудинга. Подумав, попросил хозяев, двух любителей пива, явно чувствующих себя отлично, приготовить ему дюжину бутербродов с говядиной; он решил оставить их в багажнике, чтобы Мэри об этом не знала, а вечером, тайком от нее, выскользнуть из дома и поужинать.

Он подъехал к дому вскоре после обеда и, не снимая скамейки с крыши машины, вошел в комнату. Мэри лежала на кровати, полуодетая, под пуховым одеялом; во всем доме было холодно и сыро. Он сел рядом с ней.

— Как ты себя чувствуешь?

— Страшно, — сказала она. — Питер, я так беспокоюсь за Дженнифер. Она не хочет ни есть, ни пить, ни принимать лекарства и все пачкает. — Она добавила еще несколько подробностей.

Он пересек комнату и взглянул на ребенка в кроватке. Девочка похудела и осунулась, как и сама Мэри. Безусловно, обе были очень больны.

— Питер… а как ты себя чувствуешь? — спросила жена.

— Не очень хорошо, — ответил он. — Меня дважды рвало по дороге туда и один раз на обратном пути. А если тебя интересует что-то другое… словом, я то и дело бегаю.

Она положила руку ему на плечо.

— Ты не должен был ездить…

— Во всяком случае, я привез тебе скамейку, — улыбнулся он. Лицо ее немного прояснилось.

— Правда? А где она?

— На машине, — ответил он. — Но ты лежи, не вставай. Я разведу огонь в камине, и здесь сразу станет уютнее. Потом я сниму скамейку с машины, и ты сможешь ее увидеть.

— Но я не могу лежать, — утомленно сказала она. — У Дженнифер нужно все сменить.

— Я сам этим займусь… в первую очередь. — Он мягко уложил ее в постель. — Лежи и не вставай.

Часом позже в камине горел огонь, а скамейка стояла в саду под стеной, как и хотела Мэри. Ее было хорошо видно через застекленную дверь.

— Чудесно, — радовалась Мэри. — Как раз такая, как я хотела. Там будет очень хорошо сидеть в летние вечера… — За стеклами серел холодный день и сыпал дождь. — Питер, сейчас, когда я на нее уже посмотрела, наверное, лучше забрать подушку на веранду. Или лучше принеси ее сюда и пусть здесь лежит, пока не кончатся дожди. А то она испортится до лета.

Он принес подушку, и они передвинули детскую кроватку в теплую комнату.

— Может, ты съешь чего-нибудь? — спросила Мэри. — Есть много молока, если ты хочешь, можешь его пить.

Он покачал головой.

— Не уверен, что смогу. А ты?

Теперь качнула головой она.

— Может, подогреть коньяка с лимоном? — предложил он. Она задумалась.

— Можно попробовать. Мне так холодно… В камине бушевал огонь.

— Я выйду и принесу еще дров, — сказал Питер. — А потом согрею тебе коньяк.

Он вышел во двор, в густеющий мрак, открыл багажник машины и съел три бутерброда. Потом взял дрова и вернулся в комнату. Мэри стояла у кроватки.

— Так долго, — сказала она укоризненно. — Что ты там делал?

— У меня были сложности, — ответил он. — Наверное, снова из-за пирогов с мясом.

Она смягчилась.

— Мой бедный старичок Питер. Все мы в таком же положений. — Она наклонилась над кроваткой и коснулась лба ребенка. Дженнифер лежала неподвижно, слишком слабая, чтобы плакать. — Питер, мне кажется, она умирает…

Он привлек жену к себе.

— Я тоже умираю, — спокойно сказал он. — И ты тоже… Никто из нас долго не протянет. Я принес чайник, давай все же выпьем коньяка.

Он увел ее от кроватки к камину и подбросил в него дров. Мэри села на пол, он дал ей горячий коньяк с водой и лимоном. После нескольких глотков ей стало немного лучше. Себе он тоже приготовил коньяк; несколько минут они молчали.

— Питер, почему это произошло? Потому, что была война на востоке?

— В общем-то, да, — подтвердил он. — Но не только. Бомбардировки, которые привели весь мир к катастрофе, начали Америка, Англия и Россия.

— Но мы же не имели с этим ничего общего, правда? Мы здесь, в Австралии?

— Мы морально поддерживали Англию, — объяснил он. — На другую поддержку просто не хватило времени. Все кончилось в течение месяца.

— И никто не мог этого прекратить?

— Не знаю… Бывают такие истерики, которые не так-то просто прервать. То есть, если сто миллионов людей решают, что их честь требует бросать кобальтовые бомбы на своих соседей, мы с тобой вряд ли сможем что-либо с этим поделать. Надежда была бы только в том случае, если бы их начали учить уму-разуму. — Но как, Питер? Ведь это были уже не малые дети.

— Газеты, — сказал он. — Пресса могла кое-что сделать. Но мы не сделали. Никто ничего не делал, все были слишком глупы. Мы любили наши газеты с фотографиями девиц на пляже и заголовками о нарушении прав человека, и ни одно правительство не было настолько умным, чтобы изменить такое положение вещей. Наверняка, пресса могла бы что-то сделать, будь мы немного умнее. Мэри немногое поняла из этих объяснений.

— Хорошо, что хоть сейчас нет газет. Без них гораздо лучше, — сказала она.

Внезапно у нее начались судороги, и он помог ей дойти до ванной. Потом вернулся в комнату и встал у кроватки ребенка. Видно было, что девочка в тяжелом состоянии, но сделать он ничего не мог; вряд ли она доживет до утра. Мэри тоже плоха, но все же еще не в таком состоянии. Только он из них троих здоров и должен скрывать это.

Мысль о том, что он проживет дольше, чем Мэри, поразила его. Он бы не выдержал в этой квартире; идти ему некуда, делать нечего. Мелькнула мысль, что если бы «Скорпион» был еще в Вильямстауне, он мог бы поплыть с Дуайтом Тауэрсом и закончить жизнь в море, которому посвятил всю свою жизнь. Но зачем это? Не нужна ему была эта отсрочка, полученная из-за какого-то каприза природы. Он хотел быть с женой и дочерью.

Мэри окликнула его из ванной, и он пошел, чтобы помочь ей дойти до гостиной. Там он дал ей еще горячего коньяка с лимоном и набросил на плечи пуховое одеяло. Она сидела, держа стакан обеими руками и стараясь унять дрожь.

— Питер, что с Дженнифер? — спросила она наконец. Он встал, подошел к кроватке, потом вернулся к жене.

— Сейчас она успокоилась. Думаю, ей не хуже, чем было.

— А ты как себя чувствуешь?

— Отвратительно. — Он наклонился над ней и взял ее за руку. — Однако, думаю, тебе хуже, чем мне. — Он решил, что она должна это знать. — У меня это протекает дня на два медленнее, чем у тебя. Но не больше. Может, потому что у меня организм крепче.

Она медленно кивнула и спросила.

— И нет уже никакой надежды? Ни для нее, ни для тебя, ни для меня?

— Нет, — сказал он. — Этого никто не переживет, дорогая.

— Наверное, завтра у меня не будет сил, чтобы дойти до ванной. Питер, дорогой мой, лучше покончить с этим сегодня и взять Дженнифер с собой. Ты думаешь, это бесчеловечно?

Он поцеловал ее. — Я думаю, это разумно. Я тоже пойду с вами. Она неуверенно заметила.

— Ты не так болен, как мы. — Завтра и мне будет хуже, — сказал он. — Ни к чему затягивать это. Она прижала к себе его руку.

— Как мы это сделаем, Питер? Он задумался.

— Я налью горячей воды в грелки и положу их в постель. Потом ты наденешь чистую ночную рубашку и хорошенько укроешься, чтобы тебе было тепло, а я принесу тебе Дженнифер. Потом я закрою дверь и дам тебе горячий коньяк. Мы выпьем и примем таблетки.

— Не забудь выключить электричество, — напомнила она. — Мыши могут перегрызть какой-нибудь кабель, тогда будет пожар.

— Хорошо, выключу, — заверил он. Она взглянула на него со слезами на глазах.

— Ты сделаешь все с Дженнифер?

Питер погладил ее по волосам.

— Не беспокойся, сделаю.

Он налил горячей воды в резиновые грелки и положил их в кровать, поправил белье, чтобы постель выглядела красиво и свежо. Потом проводил Мэри в спальню, а сам пошел на кухню, в последний раз поставил чайник и, пока грелась вода, внимательно прочел указания, напечатанные на картонных коробочках.

Затем наполнил кипятком большой термос и с подносом, на который поставил еще два стакана, коньяк и тарелку с половинкой лимона, вошел в спальню. Потом перенес туда же кроватку Дженнифер. Мэри с трудом села, когда он подвинул к ней кроватку. Он спросил:

— Дать ее тебе? — Ему пришло в голову, что она захочет подержать дочь.

Мэри покачала головой.

— Я слишком больна. — Она сидела, глядя на ребенка, потом устало опустилась на подушки. — Я хочу запомнить ее здоровой. Сделай это, Питер, и пусть все скорее кончится.

Верно, подумал он, лучше сделать это быстро и не раскисать. Он сделал девочке укол в руку, разделся, надел чистую пижаму, погасил свет во всей квартире, так что горел один ночник, заставил железной решеткой камин и взял из кухни одну из свечей, которые они держали на случай, если погаснет свет. Зажженную свечу он поставил в изголовье кровати и выключил ночник.

Потом лег рядом с Мэри, наполнил оба стакана коньяком и горячей водой из термоса, выжал туда лимон и достал из коробочки таблетки.

— С тех пор, как мы поженились, — тихо сказала Мэри, — мне было так хорошо… Спасибо тебе, Питер, спасибо за все.

Он прижал ее к себе и поцеловал.

— Мне тоже было хорошо с тобой. И давай на этом кончим. Они положили таблетки в рот и запили коньяком.

В этот вечер Дуайт Тауэрс позвонил Мойре Дэвидсон. Набирая номер, он не был уверен, соединят ли его с Гарквеем, а если соединят, возьмет ли кто-нибудь трубку. Но коммутаторы еще работали, и Мойра подняла трубку почти сразу же.

— Я и не надеялся дозвониться, — сказал он. — Что у тебя слышно, дорогая?

— Все очень плохо, — ответила она. — Думаю, что с мамой и папой скоро все будет кончено.

— А с тобой?

— Со мной, наверно, тоже… почти. А как ты себя чувствуешь?

— Я бы сказал, что все так же. Я звоню, чтобы попрощаться с тобой. Завтра утром мы отплываем и затопим «Скорпион».

— И не вернетесь? — спросила она.

— Нет, детка, не вернемся. Нам осталось выполнить это последнее задание, и все будет кончено. — В трубке стало тихо. — Я звоню, чтобы поблагодарить тебя за последние полгода, — сказал он. — Наши встречи значили для меня очень много.

— И для меня тоже, — сказала она. — Дуайт, если я смогу, можно мне приехать, чтобы попрощаться не по телефону?

Он задумался, потом произнес:

— Ну, конечно. Однако мы не можем ждать. Люди ослабели и завтра будут еще слабее.

— Когда вы отплываете?

— В восемь. Как только рассветет.

— Я приеду, — пообещала она.

Он попросил проститься за него с отцом и матерью и закончил разговор. Мойра пошла в спальню родителей, они лежали в своих постелях. Она передала им слова Дуайта и сказала, что поедет к нему.

— Я вернусь к обеду, — добавила она. Мать кивнула.

— Ты должна попрощаться с ним, доченька. Он был тебе настоящим другом. Но если, вернувшись, нас не застанешь, пойми и не осуждай.

Мойра села на кровать матери.

— Так плохо, мама?

— Увы, да, дорогая. А папе еще хуже. Но у нас есть все, что нужно.

— Дождь идет? — слабым голосом спросил отец со своей кровати.

— Сейчас нет, папа.

— Может, ты откроешь ворота хлева, Мойра? Все остальные уже открыты.

— Сейчас, папа. Что-нибудь еще нужно? Мистер Дэвидсон прикрыл глаза.

— Попрощайся за меня с Дуайтом. Жаль, что он не мог на тебе жениться.

— Мне тоже жаль, — шепнула она. — Но он из тех, кто легко не меняется.

Она вышла в вечернюю темноту, открыла хлев и проверила, все ли ворота открыты; скотины нигде не было видно. Потом вернулась домой и сказала, что выполнила поручение; отец вздохнул с облегчением. Больше родителям ничего не было нужно. Она пожелала им обоим спокойной ночи и легла спать, поставив будильник на пять часов, чтобы случайно не проспать.

Спала она плохо: четыре раза за ночь выходила в ванную и выпила полбутылки коньяка, единственного, чего не отвергал желудок. Как только будильник начал звонить, она приняла горячий душ, это очень ее освежило, и надела красные брюки и красную рубашку, как полгода назад, когда впервые ехала встречать еще не знакомого Дуайта… Потом старательно подкрасилась, надела пальто, тихонько открыла двери спальни родителей и заглянула, прикрывая рукой свет электрического фонаря. Отец, похоже, спал но мать улыбнулась ей со своей кровати; они тоже часто вставали этой ночью. Мойра на цыпочках подошла к кровати, поцеловала мать и вышла, тихо закрыв за собою дверь.

Она взяла из кладовки полную бутылку коньяка, села в машину и выехала на шоссе к Мельбурну. У Оклейга остановилась на пустом шоссе, глотнула в серости наступающего дня коньяка из бутылки и поехала дальше.

Она пересекла опустевший город и по другому шоссе, грязному и узкому, направилась в Вильямстаун. В четверть восьмого она была у верфи, и через открытые ворота, у которых не было никакой охраны, въехала прямо на мол, у которого стоял авианосец. На трапе не было даже часового, и некому было спросить у нее, что она здесь делает. Она поднялась на авианосец, стараясь припомнить, как они шли с Дуайтом, когда он собирался показать ей «Скорпион». Вскоре она наткнулась на американского матроса, и тот указал ей дорогу к трапу, ведущему на подводную лодку. Там она встретила другого матроса.

— Если вы увидите капитана Тауэрса, спросите, не мог бы он выйти и поговорить со мной, — сказала она.

— Ну, конечно, мисс, — ответил тот. — Подождите немного. Вскоре к ней вышел Дуайт и взял ее руки в свои, не обращая внимания на то, что это видят матросы.

— Как хорошо, что ты приехала, дорогая. Как у тебя дома?

— Очень плохо, — сказала она. — Отец и мама вот-вот умрут, да и я тоже. Это конец для нас всех. — Она заколебалась, потом все же сказала:

— Дуайт, я хотела тебя кое о чем попросить.

— О чем, дорогая?

— Возьми меня с собой на «Скорпион». — Она опять заколебалась. — Думаю, домой мне возвращаться уже незачем. Папа сказал, что машину я могу просто оставить здесь на улице. Она ему уже не понадобится. Ты возьмешь меня с собой? Он долго молчал, и она поняла, что ответ будет — нет.

— Об этом же меня просили четыре матроса, — сказал он наконец. — Я отказал им всем: дядя Сэм не любит женщин на своих кораблях. Я командовал лодкой согласно уставу Военного Флота, пусть же так останется до самого конца. Я не могу тебя забрать, дорогая. Каждый из нас должен встретить это по-своему.

— Хорошо, — мрачно сказала она и заглянула ему в глаза. — У тебя есть подарки для них?

— Конечно, — сказал он. — Благодаря тебе.

— Расскажи обо мне Шарон, — попросила она. — Нам с тобой нечего скрывать.

Он коснулся ее руки.

— Ты в том же костюме, в котором была, когда мы познакомились.

Девушка грустно улыбнулась.

— Главное — найти ему занятие… чтобы не было ни секунды скуки. Если он начнет думать, то может заплакать. Как, Дуайт, хорошо я справилась со своим заданием?

— Очень хорошо, — сказал он, обнял ее и поцеловал, а она крепко прижалась к нему.

Потом она выскользнула из его объятий.

— Не будем затягивать прощание, — сказала, она. — Мы сказали друг другу все, что могли сказать. Когда вы отплываете?

— Уже скоро, — ответил он. — Минут через пять. Тридцать миль пройдем проливом, потом еще двенадцать открытым морем. Сорок две морские мили. Я не буду тянуть. Это произойдет, скажем, через два часа десять минут по отплытии отсюда.

Она медленно кивнула.

— Я буду тогда думать о тебе. — Она чуть помолчала. — Иди, Дуайт. Может, когда-нибудь встретимся в Коннектикуте.

Он притянул ее к себе и хотел еще раз поцеловать, но она не позволила.

— Нет… иди. — И мысленно добавила: «Или я начну плакать». — Хорошо. Спасибо тебе за все, — сказал он, повернулся и исчез в «Скорпионе».

Рядом с Мойрой стояли еще несколько женщин. На авианосце матросов не было, поэтому трап никто не убирал. Мойра смотрела, как Дуайт выходит на мостик и принимает руль, смотрела, как нижний конец трапа отрывается от «Скорпиона». Она видела, как Дуайт что-то сказал в переговорную трубку, как вскипела вода за кормой, когда заработали винты. С неба начал сыпать мелкий дождь. Матросы исчезли с палубы, на мостике остался только Дуайт с одним офицером. Он козырнул Мойре, и она помахала ему рукой, почти не видя сквозь слезы, как корабль идет к мысу Геллибренд и исчезает в темноте.

Вместе с другими женщинами она отошла от борта. — Дальше жить незачем, — сказала одна из них. — Никто и не заставляет, — отозвалась другая.

Мойра взглянула на часы. Три минуты девятого. Примерно в десять минут одиннадцатого Дуайт отправится домой, в свой родной Мистик, в штат Коннектикут, в дом, который он так сильно любит… А ее уже никто не ждет в родном доме; если она вернется в Гарквей, то не застанет там ничего, кроме скотины и воспоминаний. Дуайт не мог ее забрать, это запрещено уставом Военного Флота, и она его поняла. А ведь можно пойти почти рядом с ним, когда он будет возвращаться домой… Можно быть всего в двенадцати милях от него. Если вдруг она окажется рядом с ним, может, он возьмет ее с собой, и тогда она увидит, как Элен скачет на жабьей трости.

Она пробежала по мрачным пещерам вымершего авианосца, выскочила на трап и спустилась по нему к своему автомобилю. Баки были полны: накануне она заправила их из канистр, укрытых в сене. Сев за руль, она открыла сумочку: красная картонная коробочка была там. Потом открыла бутылку и глотнула неразведенного коньяка; алкоголь хорошо действовал на нее: с момента выезда из дома у нее не было никаких забот с желудком. Она запустила двигатель, развернулась и выехала с верфи. Вскоре она уже была на автостраде, ведущей в Гелонг.

Там она прибавила газу и понеслась, со скоростью семидесяти миль в час — бледная девушка в ярком костюме за рулем большой быстрой машины. Где-то в районе Корио ее вдруг скрутило — пришлось остановиться и зайти в кусты. Вернулась она через пятнадцать минут белая, как мел, и долго отпаивалась коньяком.

Потом она поехала дальше, еще быстрее. Миновала школу, проехала по обшарпанным улицам промышленного Корио и вскоре оказалось в Гелонге. Там над остальными зданиями возвышался собор, и колокола с великолепной колокольни звали на богослужение.

Она снизила скорость, чтобы проехать через город, но на улицах не было ничего, кроме брошенных у тротуара машин. По дороге ей встретились всего три человека.

От Гелонга нужно было проехать еще четырнадцать миль до Бервон-Хидс и до моря. Проезжая заливные луга, она почувствовала, что силы ее покидают, но ехать осталось немного. Спустя пятнадцать минут она въехала в широкую аллею между живыми изгородями — главную улицу этого городка. В конце аллеи она повернула налево, удаляясь от полей для гольфа и небольшой виллы; никогда больше ей не увидеть этого. Было без двадцати десять, когда она повернула направо, на мост, миновала пустой мотель и въехала на мыс. Море лежало перед ней, серое и беспокойное. С юга шли высокие волны.

Небо было затянуто тучами, но далеко на востоке был просвет, и столб света падал через него на воду. Она поставила машину на другую сторону шоссе, чтобы видеть море как можно дальше, вылезла, выпила еще коньяка и принялась высматривать на горизонте подводную лодку. Потом повернулась к маяку на мысе Лонсдейл на входе в залив Порт-Филлип и вдруг милях в пяти увидела низкий серый силуэт, идущий от Мысов к югу. Деталей она видеть не могла, но знала, что Дуайт стоит на мостике, ведя свой корабль в последний поход на свете. Она знала, что он ее не видит, не подозревает, что она здесь, и все же помахала ему рукой. Потом снова села в машину, потому что ветер был сильный и холодный, а она чувствовала себя очень плохо. Она прекрасно могла смотреть на лодку и из машины. Бутылку она держала на коленях и думала: «Значит, это конец, самый-самый конец…»

Вскоре подводная лодка исчезла в тумане. Девушка взглянула на часы: одна минута одиннадцатого. Внезапно ей вспомнилась религия ее детских лет: нужно это как-то устроить. Слегка пьяная, она пробормотала молитву перед едой. Потом вынула из сумочки красную картонную коробочку, открыла трубку и вытряхнула таблетки на ладонь. Все тело прошил новый приступ боли, и девушка слабо улыбнулась.

— Все-таки я перехитрила тебя…

Она откупорила бутылку. Десять минут одиннадцатого. Громко и страстно она попросила:

— Дуайт, если ты уже в пути, подожди меня.

Потом положила таблетки в рот, проглотила и запила коньяком…

Гарри Гаррисон