— А знаете ли вы, сударь, что на Амуре местные жители почитают позором охотиться на медведя с огнестрельным оружием? — спросил я его. — Там ходят на «лесного человека» только с рогатиной! И бывает, этим промышляют даже подростки!
— Простите? А вы кто таков? — изумился тот.
Я представился.
— Тарановский? Из Сибири, говорите? — протянул он, с любопытством разглядывая меня через бокал с шампанским. — И что же, сударь, там и вправду медведи по улицам ходят?
— Не по улицам, конечно, а по тайге, — усмехнулся я. — И не только медведи. Тигры тоже встречаются.
Я подсел за их стол и с ходу рассказал несколько баек о жизни, а точнее, о самородках величиной с кулак, о стычках с хунхузами на китайской границе, об охоте на огромных секачей в маньчжурской тайге. Они слушали меня, открыв рот. Им явно требовались острые ощущения.
Так я познакомился с молодым князем Оболенским. Это был типичный представитель «золотой молодежи» — красивый, бретер, прожигатель жизни, гусар в отставке и, как оказалось, тоже заядлый картежник. Его привлек мой экзотический образ богатого сибиряка.
— Черт возьми, вот это жизнь! — воскликнул он, когда я закончил. — А мы тут киснем, в этой Москве, в четырех стенах! Слушайте, Тарановский, вы человек неординарный. Я должен вас представить нашему обществу.
— Знаете, я не отказался бы побывать в Английском клубе! — прикидываясь скромником, заявил я.
Юноши переглянулись и, кажется, начали даже перемигиваться. Похоже, идея затащить меня в клуб и там конкретно «ошкурить» родилась у них прямо из воздуха, на лету. Князь сориентировался первым:
— Это страшное упущение! — воскликнул он и ударил кулаком по столу. — Вы должны это видеть! Я вас завтра же с собой возьму! Введу как гостя. Покажу вам нашу Москву, наших львов! Вы им расскажете про своих тигров, а они вам — про светскую жизнь. Поверьте, это не менее сложно и опасно!
И следующим вечером щегольская пролетка князя Оболенского подкатила к величественному особняку на Тверской. Швейцары в ливреях отвесили нам низкие поклоны.
— Этот господин со мною! — небрежно бросил князь, и мы вошли внутрь.
Обстановка клуба поражала сочетанием роскоши и какой-то солидности. Высокие потолки с лепниной, блестящий паркет, тяжелые бархатные портьеры на окнах — все детали интерьера подчеркивали, что здесь собираются только избранные, «сливки общества».
В просторных залах, освещенных сотнями свечей в бронзовых канделябрах, стояла какая-то особая, гулкая тишина, нарушаемая лишь приглушенными голосами, стуком бильярдных шаров и шелестом карт. Пахло дорогим табаком, кожей, воском и какими-то тонкими, едва уловимыми духами.
Мы прошли через библиотеку, где за газетами сидели почтенные старики, миновали бильярдную, где молодые офицеры, засучив рукава, с азартом гоняли шары по зеленому сукну, и вошли в самое святилище клуба — картежную.
Здесь, в клубах сизого дыма, за несколькими столами, покрытыми зеленым сукном, шла игра. Никаких лишних слов, только короткие, отрывистые фразы: «пас», «вист», «банк мечу». На столах лежали горы ассигнаций. Но меня интересовал один конкретный субъект.
Я подошел к швейцару. Приготовил рубль.
— Простите, любезный. А не могли бы вы мне указать надворного советника Аристарха Ильича Селищева?
Низко поклонившись, швейцар указал:
— Вот он, извольте видеть: за столом, где играют в штосс, второй слева!
Селищев оказался полноватым господином лет пятидесяти, с редкими, сальными волосами, зачесанными на лысину, с одутловатым, нездорового цвета лицом и бегающими, алчными глазками, испещренными красными прожилками. Рожа его почему-то напоминал мне киноактера Романа Мадянова.
Я сел за соседний стол, сделал небольшую ставку и принялся наблюдать.
Селищев играл нервно, азартно. Когда ему везло, он громко смеялся, жадно сгребая к себе выигрыш. Но везло ему редко, намного чаще он проигрывал. И тогда его лицо покрывалось красными пятнами, руки начинали дрожать, он то и дело промокал платком потный лоб. Селищев ставил снова и снова, пытаясь отыграться, залезал в долги, торопливо записывая суммы на краю стола мелом.
В прежней жизни мне уже доводилось видеть таких игроков, буквально сожранных этой страстью изнутри. После четверти часа наблюдений я уже понял: этот тип — раб зеленой тряпки и раскрашенных кусочков картона.
В какой-то момент, проиграв особенно крупную сумму, он вскочил, опрокинув стул.
— Не везет! — прохрипел он, картинно разводя руками. — Ничего, господа. Завтра отыграюсь!
Так-так, подумалось мне. А чьи деньги ты проигрываешь в этом клубе, «опекун поместья Левицких»?
И память, как вспышка молнии, перенесла меня в другую жизнь, в другой мир. В мир, где правила игры были другими, но суть их оставалась той же — хищной, беспощадной, волчьей…
Интерлюдия: Москва, XXI век
Мы ехали в черном, бронированном мерсе Виктора Алексеевича по запруженным улицам Москвы. За тонированным стеклом мелькали витрины бутиков, рекламные щиты, спешащие по своим делам люди. Но мы не замечали этого. Мы ехали на встречу, от которой зависело будущее нашего нового проекта — аффинажного завода на Амуре.
— Понимаешь, Сергей, — говорил Виктор, барабаня пальцами по кожаной обивке сиденья, — вся эта система с арбитражными управляющими — чистой воды фикция. Театр для кредиторов. По закону они призваны защищать их права, справедливо распределять средства, вырученные от продажи имущество банкрота. А на деле?
Он горько усмехнулся.
— А на деле они думают только об одном — как набить свой собственный карман. Они стервятники, которые слетаются на труп павшей компании. И им плевать на кредиторов, на рабочих, на все на свете. Главное — урвать свой кусок. Это гиены, которые доедают то, что не сожрали львы.
— Но ведь их назначает и контролирует суд, — возразил я. — Есть же процедура, отчетность…
— Суд! — фыркнул Виктор. — А что судьи? Ты видел их? Три четверти — бабы. Это уже многое объясняет. Кроме того, они — юристы, а не бизнесмены. А главное — у каждого судьи десятки банкнотных дел, и все сложные и мутные, как моя жизнь. В результате управляющий принесет на бумаге красивый отчет, оценку имущества, проведенную «независимым» экспертом, которого он сам же и нанял, и судья все утвердит. Подпишет не глядя. А то, что этот «независимый» оценил завод стоимостью в пять процентов его реальной стоимости, а потом этот завод будет продан нужной фирме, — этого судья не увидит. Или сделает вид, что не видит, а семья станет чуть богаче или совсем даже не чуть. Система, Серега, она так устроена!
Тем временем мы подъехали к офисному центру из стекла и бетона. В переговорной нас уже ждал арбитражный управляющий компании «Эльдорадо-Голд», нашего обанкротившегося конкурента. Звали его Сергей Александрович Улыбышев. Это был импозантный, холеный мужик лет пятидесяти, с рано поседевшими, аккуратно зачесанными назад волосами, в дорогом костюме от Brioni и с обезоруживающей, белозубой улыбкой, которая, впрочем, никак не касалась его холодных, колючих глаз.
— Рад вас видеть, Виктор Алексеевич! — промурлыкал он, пока секретарша разливала нам по чашкам кофе. — Как вы знаете, я сейчас веду процедуру банкротства «Эльдорадо-Голд». Дело непростое, долгов много. Моя главная задача — максимально удовлетворить требования кредиторов, продать оставшееся имущество по наиболее выгодной цене. Закон и справедливость — вот мои главные принципы!
Он долго и красиво говорил о своей ответственности, о законе, о справедливости. Мы с Виктором молча слушали.
— Нас интересует их оборудование, — сказал наконец Виктор, когда Улыбышев сделал паузу. — Мы готовы его купить.
— О, это прекрасный актив! — оживился тот. — Новейшее американское оборудование. За него будет настоящая битва на торгах. Я ожидаю, что цена будет очень высокой. Это в интересах кредиторов.
Виктор откинулся на спинку кресла и посмотрел на Улыбышева в упор.
— Сергей Александрович, давайте не будем тратить время друг друга. Я давно наблюдаю за вашей «деятельностью». Помню историю с «Сиб-Металлом», как вы продали их прокатный стан, стоивший десять миллионов долларов, за полтора. Помню и историю с «Дальстроем», где их парк японской техники ушел с молотка за треть цены. В обоих случаях покупателем была никому не известная фирма, зарегистрированная на вашу троюродную племянницу. Вы очень талантливо защищаете интересы кредиторов. Особенно тех, что живут на Кипре!
Улыбка медленно сползла с лица Улыбышева. Его глаза стали похожи на две ледышки.
— Я не понимаю, о чем вы, — процедил он.
— О, вы все прекрасно понимаете, — спокойно продолжил Виктор. — Так что давайте к делу. Сколько вы хотите? Лично себе. В конверте. За то, чтобы это «новейшее оборудование» было оценено по цене металлолома и продано на торгах без лишней шумихи моему представителю. Назовите цифру, и мы закончим этот приятный разговор.
В комнате повисла тишина. Улыбышев несколько секунд смотрел на Виктора, потом на меня. В его глазах шла быстрая, напряженная работа. Он взвешивал риски, оценивал выгоду.
— Пять процентов от реальной стоимости, — сказал он наконец глухим, изменившимся голосом.
— Два, — отрезал Виктор. — И на этом все. А вам следует подумать, что произойдет, если кто-то представит аналитическую записку о ваших предыдущих «подвигах» и поспособствует ее продвижению. Почему-то мне кажется, бежать вам придется очень далеко и очень быстро.
— Три, — после паузы сказал Улыбышев голосом, которым можно было бы заморозить Сахару.
— По рукам, — кивнул Виктор. — Мой помощник свяжется с вами завтра.
Мы встали и вышли, оставив его одного в этой стеклянной клетке. Сделка была заключена. Да, грязная, да, циничная, но такова реальность этого мира. Мира, где закон — это лишь инструмент в руках тех, у кого есть деньги и нет совести.