— Допустим. Как этот состав реагирует на удар? На трение? При какой температуре становится нестабильным? Как вы предлагаете его детонировать? Обычный капсюль на основе гремучей ртути? Или потребуется промежуточный, более мощный детонатор?
Вопросы сыпались, как удары молота. Он пытался поймать меня на дилетантизме.
— Он будет достаточно стабилен для перевозки в ящиках, в отличие от вашего «гремучего масла», — парировал я. — А надежный детонатор — это техническая задача, которую ваши специалисты, я уверен, решат в течение недели. Я предлагаю вам не готовый рецепт пирога, а ключевой ингредиент, без которого он никогда не получится.
Нобель замолчал, обдумывая мои слова. Он встал и прошелся по кабинету.
— Вы просите меня поверить на слово. Вложить огромные средства в испытание идеи неизвестного мне человека, который не может ответить на простейшие технические вопросы и не имеет даже грамма готового вещества для демонстрации. Это несерьезно.
Это был критический момент. Еще немного, и он выставит меня за дверь.
— Я не прошу вас верить мне, господин Нобель. Я прошу вас верить законам физики и химии. Вы гений и знаете лучше меня, что этот принцип — смешивание с инертным абсорбентом — сработает. Вы можете потратить год и тысячи рублей, чтобы прийти к этому же выводу самостоятельно. Но… — я сделал паузу и посмотрел ему прямо в глаза, — запатентовать его уже не сможете.
Я снова указал на заявку на его столе.
— У меня есть не просто идея. У меня есть право. Юридическое право на эту идею, официально зарегистрированное в Российской империи еще вчера. Вы можете начать работать со мной сейчас. Или попытаться обойти мой патент, потратив годы на судебные тяжбы, пока весь мир будет делать деньги на моем изобретении. Выбор за вами.
Наступила долгая тишина. Нобель стоял у окна, глядя на улицу, но я знал, что он смотрит не туда. Он просчитывал варианты. В его голове шла борьба между гордостью изобретателя и чутьем коммерсанта. Я видел, как он взвешивает риски, свое уязвленное самолюбие и очевидные, баснословные выгоды.
Наконец он обернулся. В его глазах больше не было ни враждебности, ни недоверия. Только холодный расчет.
— Что вы хотите, господин Тарановский?
— Партнерства, — сказал я, повторяя свои условия. — Двадцать процентов от чистой прибыли. И право покупать продукцию для моих нужд по себестоимости.
— Ваши условия дерзки, сударь, — медленно произнес он. — Вы просите много за идею, пусть и гениальную.
— Я прошу справедливую долю за то, что сэкономлю вам годы времени и уберегу от десятков смертей на ваших заводах, — твердо ответил я.
Он снова на мгновение задумался, а затем решительно кивнул.
— Хорошо. Вы рисковый человек, господин Тарановский. Но ваш риск оправдан. Я согласен на ваши условия.
Он подошел к столу и протянул мне руку.
— Мы станем партнерами.
Мы ударили по рукам. Сделка, которая определит будущее целой эпохи, была заключена здесь, в этом тихом, пахнущем бумагами кабинете. Еще минут тридцать мы обговаривали сам договор и право предоставления патента. Я пообещал, что пришлю ему своего поверенного и тот все составит.
Выйдя из конторы Нобеля на залитую солнцем Галерную улицу, я чувствовал себя так, словно у меня выросли крылья. Я сделал это. Не просто решил проблему с прииском —перевернул всю шахматную доску. Теперь я был не просителем, а игроком, промышленником, партнером самого Нобеля!
Эйфория пьянила, но холодный, сырой петербургский ветер, дувший с Невы, быстро привел меня в чувство. И вместе с ним в голову пришла новая, отрезвляющая, как удар, мысль.
Патент в России — это прекрасно. Но я жил в будущем и знал, как быстро распространяются идеи. Нобель — швед, у него заводы в Германии, связи по всей Европе. Через месяц-другой весть о «безопасной взрывчатке» дойдет до Англии, Франции, Америки. И там какой-нибудь ушлый фабрикант тут же запатентует мою идею у себя, и я ничего не смогу с этим поделать. Моя империя будет ограничена границами России, а мировой рынок захватят другие.
Нет. Уж если ставить на карту все, то играть по-крупному.
Не дав себе и минуты на раздумья, я развернулся и почти бегом направился обратно в контору патентного поверенного Воробьева.
Он весьма удивился, увидев меня снова так скоро.
— Господин поверенный, новая задача, — без предисловий начал я. — Немедленная. Мне нужна международная защита моего изобретения.
— Международная? — переспросил он, удивленно поправляя очки.
— Именно. Англия, Франция, Северо-Американские Соединенные Штаты. Бельгия и все германские государства, где есть хоть какая-то промышленность. — Я загибал пальцы. — Мы должны подать заявки везде и немедленно.
Воробьев смотрел на меня с нескрываемым изумлением, которое, впрочем, быстро сменилось профессиональным азартом.
— Господин Тарановский, ваш размах поражает. Это возможно. Существуют международные конвенции. Но… — он сделал многозначительную паузу, — вы понимаете, во что это обойдется?
— Приблизительно, — кивнул я.
— Это будет стоить целое состояние, — медленно, с расстановкой произнес он. — Пошлины в каждой стране. Оплата услуг моих коллег-поверенных в Лондоне, Париже, Нью-Йорке. Нотариально заверенные переводы всей документации… Речь пойдет о тысячах, если не о десятках тысяч рублей серебром.
— Подготовьте смету, — твердо сказал я. — Деньги будут. Главное — время. Мы должны опередить всех. И еще подготовьте договор о разрешении производства по моему патенту «Товарищества механического производства „Нобель и сыновья“», с которого я буду получать пятую часть прибыли и, возможность, покупки по себестоимости.
— Сейчас же приступлю к подготовке соглашения и посчитаю все, — тут же кивнул Воробьев.
Я вышел от него с тяжелой головой. Победа над Нобелем принесла не только возможности, но и колоссальные, неотложные расходы. Нужно было срочно пересчитывать все мои активы и планы.
В гостиницу я вернулся поздно вечером, вымотанный до предела, но с чувством исполненного долга. Дверь в мой номер была приоткрыта. Внутри в напряженном молчании сидели Изя и Рекунов. Атмосфера была такой густой, что ее можно резать ножом.
— Курила, я, конечно, все понимаю, — начал Изя, и в его голосе смешались тревога и обида. — У тебя дела, у тебя планы. Но ты носишься по городу целый день, ничего не объясняешь… Я твой партнер или просто кошелек с ногами?
Но договорить ему не дал Рекунов. Он встал, и его массивная фигура, казалось, заполнила всю комнату. Голос его был холоден и официален, как параграф воинского устава.
— Господин Тарановский. Я жду отчета для Аглаи Степановны Верещагиной. Вы были отправлены в столицу для решения конкретного вопроса в Сибирском комитете. Вместо этого проводите тайные встречи с какими-то шведскими фабрикантами и патентными поверенными. Ваши действия вызывают у меня серьезные вопросы. Я требую немедленных и исчерпывающих объяснений.
Я посмотрел на их лица — на обеспокоенное и непонимающее Изино и на жесткое, подозрительное лицо Рекунова. Я не мог им рассказать правду. Не сейчас. Заявить, что я «изобрел» динамит, украв идею из будущего? Они бы сочли меня сумасшедшим. Рассказать о сделке с Нобелем? Это коммерческая тайна, разглашение которой могло сорвать все.
— Господа, я понимаю ваше беспокойство, — сказал я как можно спокойнее, хотя внутри все кипело. — Поверьте, все мои действия направлены исключительно на благо нашего общего дела. Я не сижу сложа руки, а создаю новые промышленные альянсы, которые дадут нам такие рычаги давления и такие возможности, о которых мы и мечтать не могли. Иногда, чтобы выиграть войну, нужно провести тайную операцию. Просто доверьтесь мне.
Изя, казалось, был готов поверить, но Рекунов оставался непреклонен.
— Доверие — вещь хорошая, господин Тарановский, — отчеканил он. — Но мой долг — это факты и отчетность. И я не вижу фактов, которые мог бы доложить хозяйке, кроме вашего странного и скрытного поведения. В своем следующем донесении Аглае Степановне я буду вынужден изложить свои прямые опасения.
Он резко развернулся и, не прощаясь, вышел из номера, плотно притворив за собой дверь. Изя растерянно смотрел то на меня, то на закрывшуюся дверь.
Я одержал сегодня самую большую победу в своей жизни. И, кажется, в тот же вечер оказался на пороге раскола с теми единственными людьми, на кого мог здесь положиться.
Глава 19
Да, Петербург оказался тем еще местечком! Жизнь здесь, пожалуй, была посложнее даже, чем наедине с тиграми и медведями на амурских берегах: огромная масса вопросов и очень мало ответов. И прежде всего, беспокоила ситуация с перспективным прииском на Бодайбо: здесь требовалось срочно принимать важные и необратимые решения.
Вечером в номере нашей гостиницы я расстелил на столе карту и позвал Изю. Перед нами было два пути, и оба рискованные, как прогулка по канату над пропастью.
Первый путь — простой и быстрый: прислушаться к «совету» чиновника и переписать заявку, указав несколько небольших участков, как это обычно и делают золотопромышленники-сибиряки. Может, десятин на сто, самое большее — на двести. Сделать вид, что мы скромные просители, не претендующие на многое. Возможно, нам бы и бросили эту кость, удовлетворившись солидной взяткой.
Но тут таилась ловушка, которую видел только я. Из будущего я знал, что Бодайбинские россыпи огромны. Но где именно находятся самые богатые, самые золотоносные участки? Разумеется, я не помнил точных координат. И, выбрав на карте наугад один или даже несколько небольших участков, рисковал ткнуть пальцем в небо. Мы могли потратить огромные деньги на взятки, на организацию экспедиции, а в итоге оказаться с пустыми лотками. И тогда весь наш план, все надежды на создание мощной финансовой империи с грандиозным грохотом рухнули бы…
— Таки если мы возьмем мало, — рассуждал Изя, словно читая мои мысли, — то где гарантия, что мы возьмем то, что нужно?