Через две недели они не выдержали. Ко мне приехали «переговорщики», и мы решили вопрос. Они отказались от строительства, а Виктор Алексеевич «компенсировал» им часть затрат. Победа была полной и, главное, чистой.
Мерный стук колес поезда, везшего вперед, к поместью Левицких, вернул меня из воспоминаний к текущим проблемам. Да, когда-то усвоенный урок заставлял сейчас действовать решительно и быстро: если позволить им построить этот мост — мы проиграли.
Я появился в имении Левицких, свалившись как снег на голову. Завидев меня, Ольга и Михаил выбежали на крыльцо.
— Владислав Антонович! — ахнула Ольга. — Что случилось?
— Случилось то, что они начали строить мост, — ответил я. — На вашей земле.
— Но как же? Ведь суд еще не закончился! — воскликнул Михаил.
— Им плевать на суд, — горько усмехнулся я. — Они уверены в своей безнаказанности.
Я не стал терять времени. Взяв у них лошадь, поехал к реке, к тому самому спорному участку.
Картина, которая открылась передо мной, была удручающей. На высоком берегу Клязьмы кипела работа. Сотни рабочих — среди которых выделялись местные мужики в рваных армяках — рубили вековые сосны, корчевали пни, рыли землю, готовя площадку для будущей опоры моста. Несколько французских инженеров в щегольских сюртуках и цилиндрах, размахивая руками, отдавали распоряжения.
Я подъехал ближе. Меня тут же остановил здоровенный надсмотрщик с нагайкой в руке.
— Куда, барин? Не велено! У нас тут стройка идет!!
— Чья это «стройка»? — спросил я, глядя на него в упор. — Это земля господ Левицких. И вы, сударь, находитесь здесь незаконно.
— А это уж не твоего ума дело, — нагло ухмыльнулся он. — У нас приказ от начальства. А ты, мил человек, проваливай отсюда по-хорошему, пока цел.
Не став спорить, отъехал в сторону, спрятавшись в лесу. Я долго стоял там, наблюдая за этой кипучей, разрушительной деятельностью. Они работали уверенно и нагло, по-хозяйски распоряжаясь на чужой земле, и, похоже, не сомневались, что тут некому их остановить.
Я смотрел на все это и лихорадочно думал. Нельзя допустить, чтобы они построили этот мост. Возведенный объект не так просто убрать: вполне возможно, что суд нам откажет, бросив в качестве отступного грошовую компенсацию. А главное — мысль о том, что все эти аферисты окажутся победителями, вызывала во мне горячую, жгучую ненависть.
В моей голове начал рождаться план.
Война за имение Левицких переходила в свою последнюю, самую горячую фазу. Фазу диверсий.
Глава 23
Я стоял в лесу, смотрел на кипящую стройку и улыбался. Да, времена меняются. Но люди, их жадность, их методы остаются прежними.
И методы борьбы с этим должны быть похожими.
Можно было бы, конечно, вызвать местного «участкового» и посмотреть, как работает тут власть, но я сильно сомневался, что это даст нужный результат.
Пора было начинать «экологические протесты» в стиле XIX века.
На следующий день, взяв денег, я отправился в уездный город Гороховец. Там, на торговой площади, я без труда нашел казенную винную лавку — приземистое каменное здание с государственной вывеской в виде двуглавого орла.
Внутри пахло спиртом и сургучом. За прилавком сидел толстый, сонный лабазник в засаленном жилете.
— Мне бы водки, любезный, — сказал я.
— Сколько изволите? — лениво спросил он. — Четверть, ведро?
— Побольше, — ответил я. — Бочонка три-четыре. Самой простой. Но крепкой!
Лабазник удивленно поднял на меня свои маленькие, поросячьи глазки.
— Четыре бочонка? Да на что ж вам столько, господин хороший? Свадьбу, что ли, играть собрались?
— Вроде того, — усмехнулся я. — Артель у меня большая, рабочая. Хочу мужикам праздник устроить за хорошую работу.
— Это дело похвальное, — кивнул лабазник. — Да только нету у меня столько. У меня казенная лавка, отпуск по норме. Два ведра имеется, да и все, больше нетути. А за бочками — это вам к откупщику нашему губернскому надобно во Владимир ехать.
— Во Владимир — это долго. — Я с досадой покачал головой. — А мне сегодня надобно.
Лабазник помолчал, потом наклонился ко мне через прилавок и заговорщицки подмигнул.
— Есть, конечно, и другой путь, господин хороший. Не совсем, так сказать, законный…
— Какой же? — ухмыльнулся я.
— А такой… — Он понизил голос. — Ежели вам нужно много да подешевле, так вам прямая дорога к господину Мезенцеву.
— К Мезенцеву? — удивился я. — К помещику?
— К нему самому, — подтвердил лабазник. — У него же свой винокуренный заводик в имении. Законный, с патентом. Вино для казны гонит. Но, — он снова подмигнул, — и для себя немного оставляет. Торгует из-под полы, в обход откупа.
Тут я понял, в чем дело. По откупному законодательству Российской империи право на розничную торговлю водкой в определенной губернии или уезде продавалось государством с торгов откупщику. Только он имел право содержать кабаки и винные лавки и продавать водку населению. Помещики могли производить спирт на своих винокурнях, но продавать должны были строго откупщику по установленной цене. Любая розничная торговля в обход считалась контрабандой, корчемством и очень строго каралась.
— Так он же, получается, закон нарушает? — спросил я лабазника.
— А кто ж у нас его не нарушает, господин хороший, — философски заметил тот. — Особенно когда дело касается таких денег. Мезенцев-то с исправником нашим в друзьях ходит, так что ему закон не писан. А водка у него, говорят, ядреная. И дешевле, чем у меня.
Это было именно то, что мне нужно. Купить водку у врага, чтобы споить рабочих другого врага — в этом, если разобраться, была какая-то своя, особая злая ирония.
Я поблагодарил лабазника, узнал дорогу до винокурни, сунув ему серебряный гривенник за добрый совет, и отправился в имение Мезенцева.
Там долго торговаться не пришлось. Управляющий, тот самый рыжий мужик, что приходил к Левицким, увидев у меня в руках пачку ассигнаций, быстро смекнул, что к чему. Через полчаса четыре пузатых бочонка с мутной, вонючей сивухой уже были погружены на мою телегу. Уже совсем было собравшись уезжать, я вдруг вспомнил про еще одно дело.
— Послушай, любезный. А не можешь ли отпустить мне еще и шкалик чистого спирту?
— Отчего же не отпустить? — ухмыльнулся приказчик. — У нас, слава богу, продукт отменный — бери не хочу! Вам почище, али как?
— Покрепче! Положи вот туда, в сено, чтоб не разбить.
Через минуту я, рассчитавшись и не забыв подкинуть приказчику «на водку», выехал в сторону строящегося моста.
Все эти хлопоты заняли почти полдня. Поэтому, когда я подъехал к стройке, рабочие собрались обедать. Мужики, усталые, грязные, собирались у своих артельных костров, наворачивая гречневую кашу со свиной головизной.
— Здорово, православные! — крикнул я, спрыгивая с телеги. — Вижу, трудитесь в поте лица. Решил вот вас угостить за труды праведные.
И, подмигнув, кивнул на громоздящиеся на телеге бочонки. Благо надсмотрщика не встретил.
— От щедрот сибирских, — подмигнул я. — Гуляй, мужики!
Сначала они смотрели на меня с недоверием.
— А ты кто таков будешь, мил человек? — спросил один из них, коренастый, бородатый работяга.
— Да так, проездом, — ответил я. — Вижу, дело доброе делаете, богоугодное. Вот и решил подсобить, чем могу.
Мужиков не пришлось уговаривать: в несколько минут они сгрузили водку с телег, топорами выбили донца, и… через полчаса весь лагерь уже гудел, как растревоженный улей. Водка лилась рекой, начались песни, пляски, пьяные разговоры.
Всполошившиеся надсмотрщики пытались навести порядок, но распоясавшиеся работяги приняли их неласково.
— Ах, кровопивцы поганые! Да мы вас ужо… — заорал сивобородый здоровяк, раздирая на груди рубаху. — Кто мне штраф третьего дни выставил? Ты? Держи сдачу!
И от души хэкнув, ввалил одному из надсмотрщиков в морду.
Что тут началось! Вмиг озверевшие мужики набросились на десятников и инженера: у каждого была какая-то обида, которую он теперь торопился выместить.
Я стоял в стороне, у своей телеги, и с удовлетворением наблюдал за плодами своих трудов. Стройка была парализована. Завтра, я знал, половина этих «тружеников» просто не выйдет на работу. А те, что выйдут, будут не в состоянии держать в руках топор.
Я уже собирался уезжать, как вдруг ко мне, пошатываясь, подошел один из рабочих. Это был пожилой, изможденный мужик со всклокоченной бородой и мутными, слезящимися глазами.
— Ванька… — прохрипел он, вглядываясь в мое лицо. — Сынок… ты, что ли? Вернулся?
Я замер. Ванька? Сынок?
— Ты что, до зеленых чертей, что ли, допился? Какой я тебе «Ванька» — начал было я, но осекся.
Внимательнее всмотревшись в лицо этого пьяного, опустившегося мужика, я вдруг заметил знакомые черты. Еклмн… да это действительно мой папаша! Ну, вернее сказать, не мой, а того несчастного, семнадцатилетнего парня, в чье тело я вселился при таких неожиданных и несчастных обстоятельствах. Да-да — тот самый «отец», который не сделал ровным счетом ничего, чтобы спасти своего сына, когда того безо всякой вины заковали в кандалы и отправили на каторгу. Тот самый, что позволил ему сгинуть в сибирских рудниках.
— Я… я знал, что ты вернешься, — бормотал он, пытаясь обнять меня грязными, дрожащими руками. — Я ждал…
Я отстранился от него, как от чего-то мерзкого.
— Ты ошибся, старик, — сказал ледяным тоном. — Твой сын умер. Давно. Ты ж сам его убил, помнишь? Своей трусостью!
Он уставился на меня, и в его пьяных глазах мелькнул проблеск ужаса и понимания.
— Кто… кто ты? — прошептал он.
— Тебе знать не положено, — ответил я. — А ты, — я посмотрел на него с нескрываемым омерзением, — иди и пей дальше. Пей, пока не сдохнешь. Это единственное, на что ты годен.
Вскочив в пустую телегу, я хлестнул лошадь, и повозка, подпрыгивая на ухабах, покатилась прочь от пьяного, ревущего лагеря. Но, отъехав на полверсты, я развернулся и, сделав крюк, снова направился к берегу Клязьмы, туда, где темнели в ночи штабеля балок, заготовленных для строительства моста.