Часовщик и его юный спутник быстро миновали площадь и вышли на улицу Фонтэн-де-Ван. Она была такая тихая, такая умиротворенная, что невольно напоминала самую обычную деревенскую улицу. И очень короткая. Казалось, будто она специально отсечена каменным парапетом, над которым властвовало голубое небо.
— А что в конце улицы? Море? — спросил Мило.
— Да. А этот каменный парапет отгораживает внутреннюю гавань и бухту Жолиетт. Ты еще это увидишь. Сначала зайдем ко мне. Это совсем рядом.
Действительно, «мастерская» мосье Сольеса походила скорее на лавчонку, чем на мастерскую. Единственное имеющееся окно служило своеобразной витриной, а над ним можно было прочитать:
С десяток самых разнообразных часов, прикрепленных к перекладине окопной рамы, висел за этой «витриной». Старик распахнул дверь, и Мило вошел в тесную комнатушку, большую часть которой занимал громадный застекленный шкаф, битком набитый разной разностью — стенными часами, будильниками, карманными часами, всякими деталями от часовых механизмов.
Все стены были увешаны полками с ящичками, и на каждом из них белела полустершаяся этикетка.
На углу стола, как раз напротив окна, работал напарник папаши Сольеса, о котором он говорил уже Мило. Он склонился над часами: в одной руке у него был маленький пинцет, в правом глазу — лупа, очень похожая на монокль.
Услышав, что дверь отворилась, он положил лупу на стол, и повернулся.
Это был молодой человек лет тридцати, чисто выбритый, с тонкими чертами лица и красивыми, немного грустными глазами.
— Добрый день, Фиорини, — поздоровался с ним Сольес. — Вот взгляните — это тот самый мальчуган, малыш Мило, которого мы вчера вечером поджидали. Отец отправил его на три месяца к сестре в Марсель, а сестра-то уже уехала! Ума не приложу, как с ним поступить! Досадно, что у нас нет свободного времени, а то бы сделали из него часовщика. Теперь ты видишь, Мило, где я работаю. Вот здесь-то я и разбираю и снова собираю все эти колесики, винтики, пружинки в часах. Должен тебе сказать, что у нас прекрасная профессия! Часовщик должен обладать терпением и вкусом к тонкой работе. Когда попадает тебе в руки какой-нибудь великолепный старый хронометр — как, например, сейчас у Фиорини, — то, работая над ним, получаешь несказанное удовольствие! Верно, Фиорини?
— Вы правы, Сольес, — ответил часовщик и, крепко пожав руку Мило, снова склонился над серебряным ящичком.
А ведь и правда эти часы так были красивы!
— Я доведу малыша до угла улицы, покажу ему вид на порт и тотчас же вернусь, — предупредил Сольес Фиорини и, обращаясь к Мило, добавил: — Если хочешь, то в другой раз я открою твои часы, чтоб ты мог взглянуть на их механизм, а мы с Фиорини посмотрим, хороши ли они. Ну ладно, идем!
Через минуту Мило, опершись локтями на парапет, который тянулся вдоль всей эспланады Туретт, восхищался захватывающей дух картиной, открывшейся перед его взором.
Какая приятная неожиданность! Этот квартал, который вчера начисто разочаровал его, покуда он блуждал по лабиринту его тесных улиц, как бы нависал над огромным торговым портом с его длинной вереницей причалов, ощетинившихся мачтами, трубами, подъемными кранами.
Перед ним в зеленоватой воде вырисовывались белая дамба и маяк. Справа, совсем близко, он увидал махину — скорее удивлявшую, чем прекрасную, — кафедрального собора с его серыми куполами; все это, окрашенное неповторимым средиземноморским светом, выглядело поистине празднично, и Мило, созерцая эту величественную панораму, испытывал ощущение легкого радостного опьянения.
ГЛАВА XXIII
Через четыре дня после приезда Мило, совсем освоившись со своими новыми друзьями, стал мечтать тайком, чтоб теткино письмо, которое ждали со дня на день, пришло попозже: ведь оно так или иначе разрушит уже установившийся порядок вещей или же наложит на него новое бремя забот.
Все здесь привлекало его: и огромный город, с которым он начал знакомиться, и люди, которые приняли его в свою среду. Из чувства благодарности, ну и, конечно, ради собственного удовольствия Мило старался оказать обеим женщинам уйму мелких хозяйственных услуг.
Мадам Сольес, страшная домоседка, была женщиной весьма беспечной. «Выход в свет» был для нее целым событием. Поэтому она предпочитала, устроившись у окна, не спеша заниматься своим шитьем и без умолку трещать с соседками, которые частенько навещали ее.
Мило ежедневно предлагал доброй старухе сходить вместо нее на рынок, ибо еще в Руане он не раз выполнял подобные поручения мамаши Тэсто. Он блестяще справлялся со своей задачей и с превеликой радостью мчался утром за рыбой, свежими овощами и сыром в многолюдный квартал Отель-Дьё, заваленный всевозможными продуктами. При виде множества выставленных товаров у Мило то и дело текли слюнки, и он нередко соблазнялся, покупая на свои деньги дюжину мандаринов или обжигающие оладьи, которые тащил домой и угощал ими Сольесов и Одиберов.
Им были приятны эти маленькие знаки внимания, но тем не менее они категорически возражали против подобных подарков.
— Побереги ты свои деньги, — бурчал старый Сольес. — Вот когда будешь зарабатывать, то и угостишь нас всем, чем захочешь. Если, конечно, останешься в Марселе…
Каждый день в двенадцать часов он завтракал у Одиберов, а вечером обедал у Сольесов. Нередко после полудня мадам Одибер отправлялась на несколько часов в один из домов квартала, где работала приходящей прислугой. В эти дни она очень торопилась, и тогда Мило помогал ей чистить овощи, накрывал на стол, а после завтрака сам мыл посуду и ставил ее на место. Все эти разнообразные и совсем не трудные поручения, не отнимавшие много времени, нравились Мило. Ему случалось также приводить из школы маленьких Одиберов. А если мать возвращалась домой поздно, то он засаживал детей за уроки и, с удовольствием выполняя роль учителя, рассказывал им всякие забавные истории или рисовал человечков.
Обе женщины были в восторге от Мило, ибо никто и никогда раньше не помогал им по дому. Но обе старались не злоупотреблять его услужливостью, и, когда покупки были сделаны, а посуда поставлена в шкаф, они непременно заявляли ему:
— Ну, а теперь, Мило, пойди погуляй, немного поброди по порту и по городу.
Дважды упрашивать его не приходилось. Он нахлобучивал на голову берет и со спокойной совестью, задрав нос и сунув руки в карманы, отправлялся на улицы, гордясь пьянящей его независимостью.
Он мог целыми часами слоняться по полюбившимся ему набережным Старого порта. Здесь все было интересно: и крошечные лавчонки, и маленькие бары, откуда доносилась музыка, и торговцы раковинами, устроившиеся прямо под открытым небом… Он любовался целыми выводками кокетливых моторок, которые толпились у Бельгийской набережной, поджидая любителей морских прогулок или туристов, жаждавших посетить замок Иф. Замок Иф! Он стоял на пустынном скалистом островке, и его хорошо было видно с дамбы. Сандро Фиорини, часовщик-итальянец, уже обещал Мило свезти его туда.
Иногда Мило добирался до переходного моста, висевшего над водой, словно огромная площадка, на стальных тросах, по которой двигались машины и пешеходы. Он не мог себе отказать в удовольствии проехаться за несколько су туда и обратно.
Через два дня после приезда Мило, побывавший в портах Ла-Манш и Атлантического океана, где морской прилив играет такую громадную роль, очень удивился, увидав, как ничтожен он в Марсельском порту.
— Можно подумать, — сказал он Одиберу, — что море здесь застыло на месте.
— Так бывает круглый год, — засмеялся конопатчик. — Разве ты не знаешь, горе-моряк, что Средиземное море — почти закрытое море и поэтому прилив здесь почти не заметен?
— А ведь и верно, — смутился Мило, — я учил это в школе, но совсем позабыл.
ГЛАВА XXIV
Проведя целый день на набережных и молах торгового порта, вдосталь насмотревшись на множество судов и полюбовавшись, как причаливает большой пароход, возвратившийся из Египта, Мило вернулся на улицу Эвеше. Он, конечно, немного устал, но зато сколько любопытных вещей он повидал!
Вот он живет в Марселе всего лишь шесть дней, а кажется, будто приехал уже месяц назад: так много новых впечатлений, новых привычек появилось у него. И даже воспоминания о поездке в Марсель и о жизни в Бордо давно отошли на второй план.
Мило вошел в дом. Ему были приятны полумрак и прохлада лестницы, которая в первый день приезда показалась ему столь мрачной. Он, как обычно, без стука открыл дверь к мадам Сольес.
Старуха, сидевшая в кресле, воскликнула:
— А, это ты, Мило! Я тебя жду. Я только что получила письмо от твоей тетушки. Она написала несколько слов и тебе. Возьми-ка оба письма! Они лежат на столе в конверте.
Мило сначала развернул письмо, адресованное мадам Сольес, и прочитал следующее:
Дорогая мадам Сольес!
Письма моего племянника и Ваше доставили мне одновременно. Можете себе представить, как я огорчилась! Ведь если бы я осталась в Марселе, то Мило был бы со мной — вы же знаете, как мне всегда этого хотелось!
Сначала, прочитав письмо племянника, я пришла в ужас. Подумать только — очутиться перед закрытой дверью! Ваше письмо принесло мне истинное облегчение. У меня не хватает слов, чтобы поблагодарить вас, моих дорогих друзей, за то, что вы приютили Мило и решили оставить его у себя, ежели у меня не найдется иного выхода.
Из-за отсутствия необходимых средств я, к сожалению, никак не могу взять его в Касабланку. Хлопоты по здешнему устройству поглотили у меня те немногие деньги, какими я располагала. Маленький цветочный магазинчик, который мы держим вместе с моей подругой, мадам Тирар, вполне нас устраивает, но пока обеспечивает только нас двоих. Я все никак не могла успокоиться из-за Мило, пока мадам Тирар не подала мне одну спасительную мысль. Один из ее родственников, мосье Кассиньоль, — фермер в Шато-Ренаре. Он выращивает там ранние овощи — вы, конечно, знаете, что это особенность этого края. Мосье Кассиньоль всегда нуждается в рабочих руках. Сегодня мадам Тирар напишет ему и попросит взять к себе Мило, который, кажется, мальчик смышленый и бесспорно пригодится Кассиньолю. В обмен он предоставит Мило кров, питание и даже положит небольшую плату за труд. Моя подруга уверяет меня, что мосье Кассиньоль и его жена — очень милые люди. У них есть сын в возрасте Мило. Почти наверняка по настоятельной просьбе мадам Тирар они возьмут моего племянника к себе до возвращения отца.