— Мама, ты иногда похожа на сестру Веронику.
Мэри со вздохом улыбнулась:
— Может, и похожа. Учительницы ведь бывшими не бывают.
— Ну, не у каждой девчонки… девочки мама — учительница.
Милочка Мэгги терпеливо ждала, когда ей сделают замечание. К ее удивлению, вместо замечания мать крепко ее обняла.
На поездку в Бостон Мэри сняла со счета в банке десять долларов, и, к ее удивлению, Пэтси дал ей еще десять.
— Может, уговоришь свою старуху переехать обратно к нам.
— Это так мило, что ты любишь мою мать, Патрик, но это странно. Это не в твоем духе.
— Она никогда не была настроена против меня.
— Никто никогда не был настроен против тебя, Патрик.
— Разве? — он криво улыбнулся.
— Ты сам себе враг.
Пэтси поднял два пальца и саркастично изрек:
— Учитель, можно выйти?
Мэри с Милочкой Мэгги поехали в Бостон на дневном дилижансе. Для девочки это было все равно что путешествие на луну. Когда они шли по бостонским улицам, она с удивлением отметила:
— Здесь все говорят по-английски!
— А ты думала, на каком языке здесь говорят?
— Ну, на итальянском, идише, латыни.
— Нет. В Америке говорят по-английски.
— Бруклин — в Америке. Но у Анастасии папа и мама говорят по-итальянски.
— Многие пожилые люди говорят на иностранных языках, потому что приехали из других стран и никогда не учили английского.
— А на каком языке говорит бабушка?
— На английском, конечно.
— Но ты же сказала, что она приехала из Ирландии.
— Там тоже говорят по-английски.
— А почему не по-ирландски?
— Некоторые и по-ирландски говорят. Их язык называется «гэльский». Но большинство говорят по-английски с ирландским акцентом.
— А что такое ак… акцент?
— Это то, как люди соединяют слова в речи и как по-разному они эти слова произносят.
— Мама, ты — самая умная женщина на свете.
Встреча с Миссис очень разочаровала Милочку Мэгги. Девочка представляла себе бабушку дородной женщиной в клетчатом фартуке, с прямым пробором в седых волосах и очками в стальной оправе. Она подсмотрела этот образ на цветной литографии — иллюстрации к стихотворению «Через речку, через лес в гости к бабушке идем». Но бабушка Мориарити была совсем на него не похожа. Она была маленькая и худенькая, в черном атласном платье и с угольно-черными волосами, собранными на макушке в кудрявый пучок.
Генриетта была сестрой бабушки и маминой тетей. Милочке Мэгги было велено называть ее «тетя Генриетта». Она не была похожа на тетю. Тетя соседской девочки в Бруклине была молодой белокурой хохотушкой, от которой пахло карамельками. Тетя Генриетта была старой и морщинистой, и пахло от нее, как от засохшего цветка, который почему-то оставили в горшке с землей.
Милочка Мэгги слышала разговоры про кузена Робби, которого вечером ждали в гости. Робби был сыном Генриетты. Милочка Мэгги видела кузена подружки в Бруклине: это был блондин с блестящими волосами в норфолкском пиджаке[16], бриджах с подколенными пряжками, рубашке с широким отложным воротником из комиксов про Бастера Брауна[17], завязанном виндзорским узлом галстуке, высоких черных чулках в рубчик и ботинках на пуговицах.
Бабушка с тетей разочаровали Милочку Мэгги. Она не ожидала, что у кузена Робби будет воротник, как в комиксах про Бастера Брауна. Но разве ему обязательно надо было оказаться лысым и толстым, с огромным животом, который он в шутку называл брюхом?
Робби поцеловал Милочку Мэгги в щеку. Его поцелуй был все равно что лопнувший мыльный пузырь. Он протянул девочке квадратик промокательной бумаги.
— Всегда раздаю промокашки к своим поцелуям. — Робби подождал реакции окружающих. Никто не засмеялся.
— Ну что ж, — вздохнул он. — Если бы у меня был кролик, я бы показал тебе фокус.
Милочка Мэгги хихикнула. Он подарил ей четвертак и больше не обращал на нее внимания.
Три женщины и Робби провели вечер, разбираясь в генеалогии.
— Ну-ка, я попробую… — сказала Мэри. — Пит женился на Лизе…
— Нет, — возразил Робби. — Пит умер, когда ему было три года.
— Мне очень жаль.
— Ничего. Это было тридцать лет назад. На Лизе женился Адам. Ну-ка, посмотрим, тетя Молли, — обратился он к Миссис. — Вы вышли замуж за Мориарити? Его звали Майк?
Миссис кивнула.
— Как я понимаю, он умер.
— Да, — подтвердила та. — И уже давно, упокой Господи его душу.
— А что стало с Родди? С братом твоей жены? — спросила Мэри.
— С ним-то? — фыркнул Робби. — Он женился на девушке по имени Кэти Фогарти. Ее фамилию я хорошо запомнил, потому что у него была точно такая же. Он тоже был Фогарти. Понимаете, они не были родственниками. Просто фамилии совпадали. И когда они пришли за свидетельством о браке, клерк не хотел им его выдавать. Сказал, что это инцест или что-то вроде того.
— А что это? — спросила Миссис.
— Это когда может родиться уродец.
— И какой у них получился ребенок?
— У них не было детей.
— Так что же случилось с Родди? — не сдавалась Мэри.
— Он переехал в Бруклин, где у людей взгляды пошире, и, насколько мне известно, то ли жив, то ли уже умер.
Милочке Мэгги было скучно слушать сагу про Родди. Убаюканная руладами Робби, разомлев от тепла и чувствуя себя в безопасности в окружении матери, бабушки и тети, она погрузилась в полусон. Разговор жужжал у нее над ухом. И вдруг она услышала одно слово. Острое, как иголка. Это было чье-то имя. Оно все тыкало и тыкало в ее дремоту своим острием.
— Шейла!
— Никчемная она, — заявила тетя Генриетта. Голос у нее был зычный и резкий, и она шлепала словами, словно мухобойкой.
— Ей просто крупно не повезло в жизни, — возразил Робби.
— Она с самого детства была никчемной, даром, что моя внучка, — продолжала шлепать тетя Генриетта. — Вся в мать пошла. (Шлеп!) Эгги тоже была никчемная.
— Пусть покоится с миром, — поспешила сказать Мэри.
— Она была такой красоткой, такой красоткой, — заявил Робби. — Самая младшенькая, самая хорошенькая из всех моих дочерей.
Милочка Мэгги уже проснулась, но притворялась спящей, зная, что взрослые станут изъясняться непонятным ей языком, если поймут, что она подслушивает.
— Красота ее и сгубила, — продолжал Робби. — Ей едва двенадцать исполнилось, а парни уже слетались на нее, словно пчелы на мед. — Он сказал это тоном, каким обычно говорят на похоронах.
— А в пятнадцать она уже родила, — шлепнула тетя Генриетта.
— Она тогда была уже замужем, — с достоинством заметил Робби.
— Ага, семь месяцев замужем, — шлепнула в ответ тетя Генриетта. — Как бы не так! У недоношенных младенцев не бывает ногтей. А у Роуз ногти были на месте. Не рассказывай сказок!
— В Бруклине, — заметила Миссис, — очень много первенцев рождаются недоношенными. Дома трясет от трамваев, вот матери и страдают нервами.
— Чушь! — заявила тетя Генриетта.
— Помнится, — сказала Мэри, — однажды Эгги привозила Шейлу к нам в Бруклин. Ей тогда было лет шесть-семь. Ах, какая была милашка! Красавица! Хотелось бы снова с ней встретиться.
— А вот это ни к чему, Мэри, — возразил Робби. — Она теперь плохо выглядит и живет в бедности. Куда подевался ее муженек, никто не знает. Хотя иногда наведывается. Она живет в трущобах. И поверь мне, бостонские трущобы — это то еще место. Она зарабатывает стиркой, и только Господь ведает, сколько у нее детей.
— Я навещу ее, пока мы еще в Бостоне.
— Только сначала остановись где-нибудь в другом месте, — заявила тетя Генриетта.
— Этот дом наполовину мой, — возразила Миссис, — и не стоит указывать Мэри, что ей делать, а чего — нет, она у нас вышла замуж против отцовской воли.
— Может, это и к лучшему, если она ее навестит. Сходи, Мэри, сходи и дочь свою возьми, чтобы она увидела, что случается с девушками, которые позволяют ухажерам лишнего. Хотя чего тебе волноваться-то, она у тебя такая невзрачная.
— Она не невзрачная, — возразила Мэри. Она обняла дочь одной рукой. — Она не просто хорошенькая, какой была Шейла со своими белокурыми кудряшками и ямочками на розовых щечках. Она красивая! Посмотрите, какие у нее скулы и как подбородок сужается книзу. У нее же личико сердечком.
Милочка Мэгги широко открыла глаза и уставилась прямо в зрачки тети Генриетты, безмолвно подзуживая ту возразить своей матери.
— У нее желтые глаза.
— Ничего подобного! Они у нее золотистые.
— Желтые!
— Да ладно тебе, Генриетта, — вмешалась Миссис, — у тебя в молодости глаза были такого же цвета.
— Золотистые, золотистые, — уступила старуха.
— Я обещала найти тебе кузенов, Милочка Мэгги, и мы их найдем. Так что потерпи. Дай мне разобраться, — Мэри посмотрела на адрес, написанный Робби на клочке бумаги. — Повернуть направо, пройти один квартал, нет, три… — Мэри подняла вуаль, потому что от шенильных крапинок у нее двоилось в глазах.
— Так-то лучше. Пройти два квартала…
Они поднялись по четырем лестничным пролетам. Мэри тихонько постучала в дверь. Та с грохотом отворилась.
— Входите, входите! — крикнула рослая женщина.
У нее были обнаженные до плеч, мускулистые руки. Мокрый фартук. Не то белокурые, не то русые взлохмаченные волосы. Лицо блестело от пота.
В комнате кипела жизнь. При виде гостей целый выводок детворы разбежался по углам. Они попрятались за лежащими на полу узлами с грязным бельем, а самый маленький зарылся в гору засаленной одежды, подлежавшей сортировке.
Шторы были подняты, и сквозь открытые окна в комнату лились, киша пылинками, потоки солнца. Небо за окном было загорожено сетью заполненных бельевых веревок. Под дуновением ветра сушившаяся на них одежда вздымалась и опадала, перекручиваясь то в одну, то в другую сторону. Она была словно живая. На полу лежали узлы с грязным бельем. На стульях было полно высохшей одежды, ожидавшей утюга. На веревке, протянутой под потолком кухни, висели свежевыглаженные рубашки, а на газовой плите бурлил котел с самым грязным бельем.