Отец Флинн покачал головой:
— Не нужно.
— Но она же страдает. Это ей поможет.
— Если человек способен страдать, значит, он жив. Пусть живет и страдает столько, сколько ей отпущено.
Доктор мог сказать священнику то же, что ранее сказал медсестре: «Это моя пациентка». Но он знал, что тот бы ответил: «А я — ее священник». В смерти священник брал верх над врачом. Чтобы продемонстрировать свое согласие, Скалани надавил на поршень шприца, выпустив его содержимое на пол.
Мэри больше не могла говорить, и это усиливало ее ужас. Ее лицо превратилось в страшную маску с перекошенным ртом. Отец Флинн что-то тихо сказал ей, но она не отозвалась на его слова. Он стал молиться.
И тут заплакал ребенок. Ужас Мэри смешался с беспокойством. Младенец лежал у нее на сгибе руки, и она попыталась шевельнуть этой рукой, чтобы подтянуть сына поближе. Другой рукой она тщетно дергала за тесемку ворота ночной рубашки. Мэри подняла глаза на священника, и ее лицо скривилось в попытке заговорить с ним.
Отец Флинн понял, что Мэри хотела ему сказать.
— Мне отвернуться?
Ее лицо с выжиданием напряглось.
— Я помогу тебе, дитя мое, и не буду смотреть, не волнуйся.
Закрыв глаза, священник нащупал руку Мэри и согнул ее вокруг младенца. Потом осторожно подтолкнул его к материнской груди. Ее вторую руку он положил поверх ребенка, ладонью ему под затылок. Оголенную грудь прикрыл простыней.
Открыв глаза, отец Флинн увидел, что ужаса на ее лице больше не было, а перекошенный рот расслабился. Она начала обретать покой. Он присел, чтобы остаться с ней до конца, как и обещал. Он ждал и молился.
И вскоре ожидание закончилось. Священник расцепил ее руки и взял из них ребенка.
Отец Флинн шел по больничному коридору с младенцем на руках. Медсестра, спешившая мимо, стуча каблуками, с улыбкой обернулась.
— Палата новорожденных дальше по коридору, святой отец. Первый поворот направо.
— Я знаю.
Глава восемнадцатая
Молли Мориарити не смогла приехать на похороны. Тетя Генриетта была при смерти и нуждалась в сиделке. Силы самой Молли были на исходе, и известие о смерти единственной дочери окончательно ее подкосило. Молли и ее бостонскую родню представлял кузен Робби.
Страховки Мэри должно было хватить для оплаты простой погребальной церемонии и самой могилы. Миссис передала через кузена Робби, что Мэри можно похоронить в одной могиле с отцом при условии, что деньги, сэкономленные на могиле, пойдут на выплату остатка ипотеки на дом. Пэт согласился. И маленький дом освободился от закладной.
Перед отъездом кузен Робби сказал:
— Тетя Молли была бы рада забрать детей, но со здоровьем у нее совсем плохо… и она слишком стара… Но моя дочь Шейла сказала, что умрет от счастья, если они переедут к ней. У нее своих шестеро, и еще двое погоды не сделают. Милочка Мэгги стала бы ей помогать, а ты бы присылал на их содержание сколько-то в неделю…
— Мои дети останутся со мной. Милочка Мэгги умеет вести дом, она же и за мальчишкой присмотрит.
— Она так юна. Зачем ей связывать себя ребенком? Может, она хочет жить своей жизнью.
— Моя мать в ее возрасте была связана двумя детьми, и это ей ничуть не повредило. Милочка Мэгги крепкая и здоровая девушка.
— Но ответственность…
— Это удержит ее от глупостей. Она научится заботиться о доме и детях. И не будет торопиться замуж за первого встречного фигляра.
— Невесело же ей придется.
— А это твое дело?
— Нет, Патрик, — медленно ответил кузен Робби. — Это не мое дело.
Школу Милочке Мэгги пришлось бросить.
Милочка Мэгги ничуть об этом не жалела. У нее не было тяги ни к наукам, ни к чтению. Она скучала по школьным подругам и по учительницам-монахиням. В остальном она даже радовалась, что школа закончилась. Поначалу подруги пытались вовлекать Милочку Мэгги в свои занятия, но толку в этом было мало, потому что она всегда была занята домом или ребенком.
Те несколько ребят, с которыми Милочка Мэгги раньше гуляла или дурачилась, теперь ее сторонились. Она неожиданно превратилась во взрослую женщину, и парням было странно видеть, как девчонка, с которой они всего пару недель назад резвились в Купер-парке, теперь катает по тому же парку детскую коляску.
Теперь Милочка Мэгги дружила со взрослыми: с той же Лотти и с парой соседок, которые поначалу помогали ей с малышом.
Большинству лавочников Милочка Мэгги нравилась. Они восхищались ее мужеством и желали ей удачи. Милочка Мэгги подружилась с мистером Ван-Клисом, сигарщиком-голландцем, у которого дважды в неделю покупала глиняные трубки и табак для отца. Он проявлял к младенцу почти отеческий интерес.
Милочка Мэгги заботилась о ребенке и вела отцовский дом. Договоренность с отцом была очень простой. Пэт давал ей два доллара на продукты. Когда деньги заканчивались, она просила еще. Он всегда спрашивал: «А куда ты дела те два доллара, что я тебе дал?» На что она всегда отвечала: «Потратила». Тогда он давал ей еще два доллара.
Милочка Мэгги взимала с жильцов арендную плату и клала деньги в банк. Один раз в год она ходила в районную управу заплатить налоги. Поначалу она думала, что этим займется отец, но тот ответил: «Однажды ты станешь тут хозяйкой, вот и учись, как управляться с имуществом». Иногда после уплаты налогов на счету оставалось немного денег. Когда же комнаты пустовали, этот прирост исчезал.
Милочка Мэгги была прирожденной матерью. Она купала младенца, кормила его, меняла подгузники и каждый день на пару часов вывозила на свежий воздух. Когда ребенок начал ходить и подрос достаточно, чтобы проказничать, она, как настоящая мать, могла его отшлепать, но всегда с поцелуем, как Шейла поступала со своими детьми.
Милочка Мэгги по-матерински считала Денни необычайно красивым и наслаждалась восхищенными взглядами, когда возила его гулять. Ей хотелось бы одевать его понаряднее, но, когда она спросила у отца разрешения потратить на одежду прибыль от аренды, тот отказал, заявив, что деньги нужно откладывать на трудные времена — на его старость. «Когда ты выйдешь замуж за человека с деньгами, у тебя будет все, чего душа пожелает, а я, даром что всю жизнь горбатился, чтобы заработать детям на пропитание, буду в старости пухнуть от голода».
Чтобы заработать карманные деньги и скоротать время, она, как выражались в округе, «брала сдельную работу». Она перелицовывала лайковые перчатки. Их делали на фабрике в Гринпойнте, часто сострачивая на левую сторону. Она носила их домой связками и выворачивала на лицо. Ей платили двадцать центов за сто пар, и она зарабатывала от двух до трех долларов в неделю, работая, когда ей было удобно.
Когда Милочке Мэгги надоедали перчатки, она отправлялась на обувную фабрику и набирала кипы заготовок для пантуфель из бронзовой кожи, чтобы нашивать на них ограненные бронзовые бусины по напечатанному на передках рисунку. Эта работа ей нравилась, и она гордилась тем, какие ровные у нее выходили стежки.
Бронзовые пантуфли вышли из моды, и Милочка Мэгги стала «низать бисер». Она делала ожерелья, очень похожие на индейские, из крошечных белых бусинок с желтыми и голубыми ромашками через определенные промежутки. Милочка Мэгги нанизывала пять нитей одновременно и радовалась, когда приходил черед нанизывать очередную ромашку.
Милочка Мэгги считала, что ей повезло — она могла зарабатывать несколько долларов, не выходя из дома. Эти деньги она тратила на красивые вещи для ребенка и — иногда — на одежду для себя.
Всякий раз, купив Денни новый чепчик или штанишки на лямках, она брала его в магазин мистера Ван-Клиса, чтобы похвастаться мальчиком.
— Привет, жеребенок, — приветствовал их сигарщик. — Как делишки, а?
— Хорошо.
Потом Ван-Клис расспрашивал про малыша — сколько тот весит, много ли плачет и хорошо ли кушает. Каждый ответ приводил его в изумление. «Сколько-сколько он весит? О боже!» «Никогда не плачет и кушает все подряд? Боже! Чудо, а не мальчик! Просто чудо!»
— А вы не скучаете по школе, мисс Мэгги?
— Скучаю. По сестрам и девочкам. Но вот по домашним заданиям точно не скучаю.
На первый день рождения Ван-Клис подарил Денни голубую свечку. («Это на случай, если вы испечете ему торт, мисс Мэгги».) На второй день рождения он подарил ему две свечки, и с тех пор это стало у них традицией.
Однажды Милочка Мэгги, благодаря табачника за подарок, воскликнула:
— Ах, мистер Ван-Клис, вам нужно стать Денни крестным!
— Я бы не смог, мисс Мэгги. Я не католик.
— Но вы же каждое воскресенье ходите к мессе. Ну или раньше ходили.
— Я хожу в католическую церковь, потому что до нее добираться ближе, чем до моей. Но я не католик.
— Понятно, — ответила Мэгги.
Но на самом деле она ничего не поняла.
Глава девятнадцатая
У мистера Ван-Клиса был друг, Август (Гас) Вернахт, земляк по старой родине. Гас, резчик по дереву, частенько проводил вечера в лавке Ван-Клиса, вырезая набор шахмат. Пока Гас вырезал, друзья успевали о многом поболтать.
Ван-Клис с Гасом говорили о Милочке Мэгги. Что же это за жизнь у нее, спрашивали они друг у друга, если она все время заботится о брате или обихаживает отца? А она так молода.
— Ей-богу, — заявил Гас, — я отведу ее к своей Анни, и та посидит с мальчонкой, а Милочка Мэгги пусть прогуляется по улице, повеселится с ребятами и девчонками.
Гас пригласил Милочку Мэгги к себе домой, на что та ответила, что будет рада зайти, но сначала должна спросить разрешения у отца.
Отец же заявил:
— Даже не думай. Ты не будешь шляться по ночам и набираться всякого вздора от тех, кого я и знать не знаю.
— Ах, все знают, какие они милые люди. Со мной все будет в порядке. И мне ведь почти восемнадцать, поэтому я знаю, что делаю.
— Неужто? В приюте Доброго Пастыря полно таких восемнадцатилетних, которые знали, что делают, — мрачно заметил Пэт.