— Ах, папа, я тебе не верю, — спокойно сказала она. — Ты бы не смог. Ты бы не смог после того, как ты был женат на маме.
— Твоя мать, упокой Господи ее душу, была достойной женщиной. Самой лучшей. Но ее нет со мной вот уже лет семь или почти столько, а мужчина есть мужчина.
— Тогда мужчина должен любить и жениться по любви. Иначе мужчина ничем не лучше животного.
— Где ты набралась этой чепухи?
— Так сказал отец Флинн. У него была особая проповедь для таких, как ты.
— А ему-то почем об этом знать, ведь он же только молится и постится?
Внезапно, как это иногда с ним случалось, на Пэта нашел гнев.
— Да как он смеет?! — заорал он. — Как он смеет говорить о таких вещах с невинными душами или теми, которым следует таковыми быть? Я сделаю так, что его уволят…
— Священников не увольняют.
— Ну, тогда расстригут… Подстригут. Не важно. По крайней мере, переведут в другой приход. Я поговорю с епископом.
— Ну же, папа, перестань. Он не сказал ничего неприличного. Он же хороший человек, ты сам знаешь. Вспомни, как он поддерживал маму. Ты забыл.
— Это верно. Твою мать он поддерживал.
— И он всех поддерживает. Ох, папа, — вздохнула она, — когда мне было шестнадцать, ты даже не думал о том, что я еще ребенок. Ты заставил меня работать как взрослую. А теперь, когда я стала взрослой, ты пытаешься притвориться, что я ребенок. Папа, тебе нужно это признать. Теперь я буду жить своей жизнью.
Чтобы ответить, Пэту нужно было собраться с мыслями. «Это все мужчина, с которым она только что познакомилась, это он ее подзуживает. Бьюсь об заклад, он налил ей в уши меду, и она возомнила себя невесть кем. Теперь мне нужно держать ухо востро, — коварно размышлял он. — Быть с ней поласковее, как будто все идет как надо. Если ее сейчас прижучить, то это будет все равно, что самому толкнуть ее в его объятия».
— Ты права, дочка, милая. Ты уже не ребенок. Ты — прекрасная женщина и можешь поблагодарить ту добрую пищу, на которую я для тебя всю жизнь зарабатывал, не разгибая спины, за то, что она превратила тебя в ту прекрасную женщину, которой ты стала.
— Нет, пища тут ни при чем. — Милочка Мэгги широко ему улыбнулась. — Это все потому, что ты, папа, и сам прекрасный человек, и можешь говорить, что хочешь, но ведь когда-то в Килкенни ты рос на мелкой картошке, и курица у тебя бывала только на Рождество, да и то жесткая.
«Во дает девка, — с гордостью подумал Пэт. — Мозговитая. Вся в меня».
В слух же он заявил:
— Ну-ка, не меняй предмет разговора. Разумеется, ты — взрослая женщина, и то, что ты хочешь завести себе мужчину — правильно и разумно. Разве я не хочу когда-нибудь понянчиться с внуками?
«А ведь и правда, хочу! — подумал он с удивлением. — Или я сам себя в этом убеждаю?»
— Дело не в том, что я не хочу тебя отпускать, а в том, что я не хочу, чтобы ты бросилась на шею первому встречному, который тебя поманит. Помни, что на берегу много гальки.
— Кому нужна галька?
— Ты меня поняла. Всегда придет следующий трамвай.
— Ты сам знаешь, что никогда бы не позволил мне ковыряться в гальке или стоять на углу и ждать следующего трамвая.
— Мэгги, дорогая, ты ведь знаешь, что я имею в виду. Мне не всегда удается выразить мысли правильными словами. Но я радею только о твоей пользе.
Потом, как бы между прочим, чтобы скрыть свою хитрость, Пэт добавил:
— Вот что мы сделаем: ты приведешь молодого человека…
— Какого молодого человека?
— Полно, — игриво изрек он, — я все знаю. Приведи его познакомиться с твоим отцом, как и положено порядочной девушке, и я составлю о нем свое мнение и скажу, достоин ли он тебя.
— О, папа! Даже если бы это был арабский шейх, ты бы все равно сказал, что он меня недостоин.
— Слушай, — взревел Пэт, позабыв про дипломатию, — ребенок, девушка, женщина — кем бы ты ни была, не смей перечить отцу!
Милочка Мэгги ничего не ответила. Она пошла на кухню и открыла кран на полную мощность, чтобы наполнить чайник. Пэт пошел за ней.
— Папа, перестань меня раздражать, а?
Пэт знал, что ирландские нотки в речи дочери были верным признаком того, что она начинает выходить из себя.
— Я все сказал, — тихо и с достоинством заявил Пэт. Но это было не все. Он громко добавил:
— Но завтра вечером ты никуда не пойдешь! — и поспешно ретировался к себе в спальню, чтобы Милочка Мэгги не успела ответить. Он хотел, чтобы последнее слово осталось за ним.
После долгой прогулки Милочка Мэгги проголодалась. Думая о Клоде, она сварила себе кофе и сделала сэндвич с куском мяса, оставшегося от ужина. Она думала о том, как он с ней разговаривал — как слушал, быстро поворачивая голову на ее слова, и как от этого все, что она говорила, казалось чудесным и важным. Она думала о том, насколько ее отец был не похож на Клода.
Милочка Мэгги не могла понять, почему считалось, что девушки склонны выходить замуж за мужчин, похожих на своих отцов. Конечно, она любила отца и расстроилась бы, если бы с ним что-нибудь случилось. Но в Клода она была влюблена именно потому, что он был совершенно на него не похож.
— Мама? Милочка Мэгги? — на пороге кухни стоял маленький мальчик в пижаме.
— Денни, я думала, ты уже давно крепко спишь.
— Я спал. Но проснулся.
— Есть хочешь?
Мальчик кивнул.
— Тогда давай садись. Я налью тебе молока и дам имбирное печенье.
Мальчик оторвал взгляд от молока и с аппетитом посмотрел на сэндвич сестры.
— А можно мне тоже кусочек?
— Нет. Это слишком тяжелая еда, чтобы есть на ночь.
— Но ты же ешь.
— Не твое дело.
— Ну один кусочек.
— Хорошо, один кусок. Не больше.
Милочка Мэгги дала брату вилку. Он ел сэндвич с одного конца, она — с другого.
— Нарисовал свою картинку?
— Еще после обеда. Ты же видела. Ты просто забыла, — с упреком ответил он.
— Верно. Нарисовал. И чем ты вечером занимался?
— Мы с папой играли в шашки.
— Кто выиграл?
— Папа. Я поддался.
— И зачем ты это сделал?
— Потому что он не станет со мной играть, если будет проигрывать.
— Если ты выигрываешь, то не следует играть в поддавки.
— Мне плевать.
— Если тебе будет плевать, то у тебя ничего не получится. Пей молоко.
— Выпей половину.
— Я пью кофе.
— Я помог тебе съесть сэндвич. Теперь ты помоги мне допить молоко.
— Уговорил, — она вылила половину молока в чашку с кофе.
— Милочка Мэгги, если ты когда-нибудь выйдешь замуж, он станет мне отцом?
— Отцом?
— Ну, как ты. Те же мне как мама, только сестра.
— Денни, что это с тобой?
— Станет?
— Давай посмотрим: если мне когда-нибудь повезет и я выйду замуж, мой муж станет твоим зятем. А почему ты спрашиваешь?
— Потому что папа сказал, что ты скоро выйдешь замуж. Он сказал, что догадался, что ты познакомилась с парнем. Но он просил меня не рассказывать тебе, что он сказал.
— Если он просил, то ты не должен рассказывать. А что еще папа говорил?
— Он просил меня сказать тебе, что тебе не следует выходить замуж и бросать меня здесь одного. И папу тоже.
— Ах, вот оно как, — нахмурилась Милочка Мэгги.
— Но не рассказывай ему, что я тебе рассказал, потому что он просил не рассказывать.
— Ты знаешь, кто такие сплетники?
— Знаю. Но ты же не уедешь, как папа говорил, нет?
— Нет, — она обняла его за плечи. — Я останусь с тобой, пока ты не подрастешь и не найдешь мне на замену хорошую девушку. Договорились?
Мальчик кивнул.
— А если мне придется переехать раньше, то я возьму тебя с собой.
— И папу?
— Нет. Папа — взрослый и может о себе позаботиться. Но не передавай ему мои слова, слышишь?
Милочка Мэгги точно знала, что утром он первым делом все расскажет отцу.
— А теперь в постель! И без капризов, больше сидеть нельзя.
— Я хочу еще молока. Ты же половину выпила.
— Никакого молока. Я тебе предлагала. Все. Я тебя уложу, и спи, а то скоро уже утро.
Милочка Мэгги подоткнула брату одеяло. Он пытался ее задержать.
— Мне обязательно спать под одеялом?
— Да.
— Но на улице жарко.
— Сейчас там тепло. Но к утру похолодает.
— А это во сколько?
— В четыре утра.
— А откуда ты знаешь?
— Хватит! Не заговаривай мне зубы.
— Тогда оставь свет.
— Нет!
— Тогда принеси мне водички.
— Нет! Боже, Денни, сейчас час ночи. Спи! — Милочка Мэгги с улыбкой поцеловала брата.
Прежде чем выключить свет, она окинула комнату привычным хозяйским взглядом, пытаясь представить, какой бы она показалась тому, кто видит ее впервые. На самом деле, это была не комната. Это был коридор с окном. Аппендикс, отгороженный от комнаты Милочки Мэгги. Места в нем хватало только на койку Денни и на маленький комод.
На стену Денни повесил вымпел Дартмутского колледжа[34]. Под ним лежал грязный бейсбольный мяч — надорванная лошадиная кожа была заклеена полоской изоленты — и одно из хороших блюдец Милочки Мэгги с дюжиной голубых глиняных шариков. Стеклянных шариков больше не было, и она предположила, что накануне ему не повезло в игре.
Рядом лежал неизменный шарик из фольги. Как и другие ребята, Денни собирал упаковки от сигарет и обертки от жевательной резинки и добавлял фольгу к шарику. Считалось, что, когда тот станет размером с бейсбольный мяч и в два раза тяжелее, его можно будет сбыть старьевщику за доллар. Чтобы гарантировать своему шарику достаточный вес, Денни положил в середину металлическую шайбу.
Еще Денни делал резиновый мячик. Вначале был комочек бумаги, и каждая найденная резинка растягивалась и туго наматывалась на него. Дело продвигалось медленно. За несколько месяцев шарик Денни стал размером всего лишь с мячик для гольфа. Но он упорно продолжал собирать резинки, потому что знал, что, когда домотает их до размера обычного мяча, это будет самый прыгучий мяч во всем мире.