— Вы позволите нам здесь осмотреться?
Молодой Фид неприязненно взглянул на него.
— Не понял?
— Мои дедушка с бабушкой… Здесь когда-то жила моя мама, — пояснила Милочка Мэгги.
— Да ладно! — улыбнулся девушке молодой Фид.
— Этот дом принадлежал моему дедушке.
— Нотариусу Колинскому?
— Нет. Его звали Мориарити. Майкл Мориарити.
— Эй, папаша! — крикнул парень в сторону мастерской. — Ты знаешь кого-нибудь из Мориарити?
— Мориарити?
— Ага. Мориарити.
Имя произнесли несколько человек, и Майкл Мориарити словно вдруг ожил — на одно мгновение.
— Не, — ответил папаша Фид, и мгновение ушло. — Мне жаль, — добавил он.
— Ничего, — ответила Милочка Мэгги. — Мы просто хотим посмотреть.
Сантехник ответил ей теми же словами, которые много лет назад сказал ее матери:
— Будьте как дома.
Отец с сыном вернулись в мастерскую.
— Мама рассказывала, что здесь когда-то была изгородь из бульденежа.
— Буль…
— Это что-то вроде калины. Мама его очень любила.
По дороге домой Милочка Мэгги рассказала Клоду, как, по приезде из Ирландии, ее отец жил на чердаке над конюшней и как он ненавидел хозяйских лошадей.
— Чем больше я слышу о твоем отце, тем больше хочу с ним познакомиться.
— Он тебе не понравится.
— А я уверен, что понравится. Хотя бы потому, что он нравится тебе.
— О, мне он совсем не нравится.
— Нет? — Клод был поражен.
— Думаю, я его люблю.
— Как ты можешь любить того, кто тебе не нравится?
— Не знаю. Но он мой отец, а ребенок должен любить своего отца.
— Понятно. Ты любишь его, потому что он любил твою мать.
— Нет. Потому что моя мать любила его.
Милочка Мэгги попрощалась с Клодом на своем крыльце. Глядя в сторону, он сообщил ей, что они не смогут увидеться следующим вечером, потому что он будет занят. Глядя в сторону, она ответила, что ничего страшного.
«Вот и конец, — подумала Милочка Мэгги. — Больше я его никогда не увижу».
Но Клод тут же заявил, что, возможно, будет свободен вечером в пятницу, если ее это устроит. Она ответила, что будет очень рада. Но про себя подумала: «Он пытается подсластить пилюлю. Я знаю, что больше никогда его не увижу».
— Спокойной ночи.
— Прощай, — прошептала Милочка Мэгги. Потом повернулась и вошла в дом.
Отец стоял у окна. Когда Милочка Мэгги вошла, он отпустил штору, и та упала на место. Она поняла, что он видел ее с Клодом, и вяло удивилась, что он не стал нападать на нее и устраивать скандал.
— Я его видел! Я его видел, — Пэт затараторил от возбуждения, — недомужчину, который, как ты считаешь, в тебя влюблен.
— Папа! — выкрикнула Милочка Мэгги. — Он в меня не влюблен. Никто в меня не влюблен.
Пэт почувствовал отчаяние дочери и восторжествовал — ее дружба с неожиданным ухажером, видимо, уже окончилась. Однако, вопреки здравому смыслу, он пришел в негодование оттого, что тот не был влюблен в его дочь.
— Он и мизинца твоего не стоит, — заявил он.
Милочка Мэгги посмотрела на отца, ожидая, что ей на ум вот-вот придет хлесткая ответная реплика. Но та не пришла. И она сказала:
— Завтра я разбужу тебя пораньше, чтобы ты успел на шестичасовую мессу до работы.
— Зачем это?
— Затем, что завтра Чистый четверг.
— Достаточно ходить по воскресеньям, — пробурчал Пэт. — Иногда.
Милочка Мэгги с грустью готовилась ко сну. Она была уверена, что больше никогда не увидит Клода. «Мне следовало быть осторожнее, лучше следить за языком и не рассказывать ему про себя все подряд, и не показывать ему так явно, насколько он мне нравится».
Поднять Пэта к утренней мессе Милочке Мэгги не удалось. Он заявил, что у него болит спина. Они с Денни сходили на восьмичасовую службу. Когда вечером Пэт вернулся домой, он с облегчением отметил отсутствие мокрых полотенец, пара в ванной и запахов мыла и пудры. Дочь подала на ужин его любимые блюда: отбивные из телятины в сухарях, картофельное пюре, тушеные помидоры с ломтем ржаного хлеба и открытый яблочный пирог из пекарни. Кофе был наваристым и крепким — как ему нравилось.
«Ну вот, умница. Пытается загладить вину за то, что мучила меня свиданиями с тем прохвостом. Они с ним точно поссорились, как девушка благоразумная, она дала ему от ворот поворот. И теперь она рада, что у нее есть отец, на которого можно положиться».
На Пэта снизошло умиротворение. Он расщедрился:
— Денни, возьми еще кусок пирога.
— Ты уже забрал последний.
Пэт подтолкнул сыну свой кусок.
— Вот, бери, — заявил он, — я его еще не трогал.
Потом он повернулся к Милочке Мэгги:
— Дочка, милая, завтра у нас Страстная пятница, так что я схожу на мессу.
— Я попытаюсь разбудить тебя пораньше, — скучно ответила та.
— Не нужно. Я пойду к восьми с тобой и Денни.
— Ты же опоздаешь на работу.
— Всего на полчаса. Отработаю в субботу после обеда. Я так думаю: семья должна держаться вместе и вместе ходить в церковь.
— Ах, папа! — Милочка Мэгги широко улыбнулась отцу.
Глава двадцать пятая
На восьмичасовой мессе в церкви яблоку было негде упасть. Рабочий люд толпился позади остальных: почтальон с сумкой через плечо, прервавший ради богослужения доставку писем, полицейский в мундире, на десять минут оставивший участок без надзора, Пэт в форме дворника и другие. В ту Страстную пятницу немногие пропустили службу.
После обеда Милочка Мэгги взяла Денни с собой за покупками, чтобы купить на ужин рыбы и овощей, черничный пирог, краску для яиц и сами яйца, чтобы покрасить к Пасхе. На улицах было непривычно много народу, и люди двигались медленно или стояли, сбившись в кучки, словно ожидая чего-то. Милочка Мэгги услышала, как один человек спросил другого, что случилось. Тот ответил:
— Говорят, мы вступили в войну, — и пожал плечами. — Но я точно не знаю. Сейчас болтают всякое.
И часа не прошло, как на улице появились экстренные выпуски газет. Первые полосы пестрели словом «Война», набранным шестидюймовым шрифтом.
— Война! — прочел Денни, гордясь тем, что нашел очередное слово, которое мог прочесть.
Это была правда. В час и тринадцать минут пополудни в Страстную пятницу, шестого апреля одна тысяча девятьсот семнадцатого года президент Вильсон подписал объявление войны. Президент также сделал заявление, гласившее: «Америка обрела себя».
Жители района сплотились, как это всегда бывало, если случался снежный буран или большой пожар, соседский ребенок оказывался изнасилован и убит каким-нибудь изувером или происходило еще какое-нибудь великое бедствие. Люди заговаривали друг с другом без формальностей и предисловий.
— Война — это ужасно, — заявила незнакомая Милочке Мэгги женщина.
— Да, — согласилась девушка.
— Но еще ужаснее то, что она начинается в день Господа нашего, в Страстную пятницу. И в час тринадцать. Это к несчастью, и от этого еще ужаснее.
— Война сама по себе ужасна, без примет, — заметила еще одна незнакомка.
Милочка Мэгги и первая женщина согласились.
Ближе к вечеру появилось первое доказательство того, что Америка вступила в войну. Дети на улице уже придумали играть в войнушку. Милочка Мэгги с братом наблюдали за ними в окно гостиной. Трое мальчишек примерно того же возраста, что и Денни, нашли своим самодельным клюшкам из спиленных ручек от метлы новое применение и целились во врага. Они выстроились в ряд. «Врагом» был трехлетний пацаненок в полном подгузнике, выпиравшем из коротких штанишек. Вместо немецкого шлема на голову ему напялили перевернутый детский горшок.
— Пиф-паф! — кричали мальчишки.
Малыш стоял, ничего не понимая.
— Ты умер! — проорал один из стрелявших.
— Падай на землю, ты, какашка! — крикнул другой.
Малыш стоял, плакал и мочился в подгузник от страха.
— Можно мне пойти поиграть? — спросил Денни.
— Нет! — запретила Милочка Мэгги.
— Почему?
— Потому что я так сказала.
— А почему ты так сказала?
— Потому что, — Милочка Мэгги немного смягчилась, — сегодня день, когда умер Господь, и играть в такие игры в этот день не подобает. — Она задернула шторы.
Вечером, придя домой с работы (его переполняли теории насчет войны, которые ему не терпелось озвучить), Пэт с облегчением вдохнул запах жареной рыбы. Значит, дочь никуда не собиралась!
«Потому что ни одна женщина в здравом уме не пойдет на свидание, пропахнув жареной рыбой».
Пэт также почувствовал запах ладана, который Милочка Мэгги жгла на плите в жестяной крышке. Он решил, что это какой-то религиозный ритуал. (У его жены было заведено жечь ладан на религиозные праздники.) Знай он, что она жгла ладан, чтобы перебить рыбный запах, впитавшийся ей в волосы, он бы расстроился.
Милочка Мэгги собиралась на свидание с Клодом. Ее твердое убеждение, что она больше никогда его не увидит, сменилось еще более твердым убеждением, что она увидит его непременно. Это было как-то связано с объявлением войны. К тому же утром в церкви она поставила за это свечку. После ужина она переоделась.
— Значит, снова идешь гулять, — констатировал Пэт.
— Да.
— А как же мальчишка?
— Он твой сын, папа. Тебе следует хоть иногда самому о нем заботиться.
Когда Милочка Мэгги ушла, Пэт тоже собрался уходить. Ему хотелось с кем-нибудь поговорить о войне. Денни проследовал за ним от ванны, где отец мылся, до спальни, где он переодевался.
— Почему ты за мной ходишь?
— Потому что не хочу, чтобы меня оставили одного.
Стоя перед зеркалом и сражаясь с воротником под взглядом стоявшего рядом Денни, Пэт пристально посмотрел на лицо сына в зеркале. Он снова озадачился, откуда у мальчика рыжие волосы. Ни у Муров, ни у Мориарити в семье не было рыжеволосых. Рыжеволосым был Тимоти Шон. Пэту подумалось, что, может быть, сто или больше лет тому назад в Ирландии кто-нибудь из Муров сочетался браком или поразвлекся с кем-нибудь из Шонов, и в результате Денни передались рыжие волосы. Эта мысль почему-то доставила Пэту удовольствие.