Милочка Мэгги разрыдалась.
Глава двадцать восьмая
Милочка Мэгги знала, что Клод не вернется. И все же она считала, что если признает этот факт и будет страдать, она — парадоксальным образом — будет вознаграждена его возвращением. Поэтому каждый день ближе к вечеру она принимала ванну и тщательно одевалась, а после ужина садилась у окна и ждала. Пэт часто сидел с ней, восторженно рассказывая о миссис О’Кроули, квартирной хозяйке Мик-Мака, которая отличалась хорошей фигурой и опрятностью, была сорока двух лет от роду и владела недвижимостью. Он с упоением вспоминал поданный ею пасхальный обед: запеченную ветчину с ломтиками ананаса, батат, запеченный до карамельной корочки, репчатый лук в сливочном соусе и слоеный персиковый торт.
— Все домашнее, представляешь? Ничего из пекарни и никаких консервов. Почему бы нам тоже иногда не есть батат с карамельной корочкой?
Милочка Мэгги отвечала «да», «нет» и «как здорово», не слушая, а просто изображая заинтересованность и поддерживая компанию. Судя по всему, Денни не рассказал отцу про участие Клода в их пасхальном обеде, потому что Пэт никак это не комментировал.
Несмотря на то что Милочка Мэгги не запрещала брату рассказывать про визит Клода, тот явно счел за лучшее ничего не говорить — из-за воздушного змея. Змей сломался на следующий же день, и Денни заявил, что его сломал отец, но под нажимом признался, что сломал его сам.
— Зачем же ты соврал?
— Потому что я не хотел, чтобы ты меня наказала.
— Ох, Денни, — вздохнула Милочка Мэгги, — врать нехорошо. Если змей сломался случайно, мы пожалеем об этом вместе, но если ты сломал его нарочно, то заслуживаешь наказания и должен мужественно его принять.
Милочка Мэгги немного тревожилась насчет Денни. У мальчика была склонность всегда искать выход попроще. Как бы ни были малы трудности, с которыми он сталкивался, он старательно избегал необходимости их преодолевать; он никогда не протестовал против несправедливости и постепенно усваивал, что самым простым выходом из затруднительного положения является находчивая ложь.
«Может быть, Денни нужно больше любви и понимания. Я люблю его и стараюсь понять. Но, может быть, в мальчиках есть нечто, понятное только мужчине. От папы Денни проку мало. Папа относится к нему так, словно он в доме гость. Но вот Клод…»
Да, Клод.
Шли недели, но от него не было ни слова. Милочка Мэгги написала короткое сдержанное письмо, в котором поблагодарила за «Книгу обо всем», и отправила его в Христианскую ассоциацию молодежи, робко надписав на конверте «Переслать адресату». Письмо вернулось обратно со штампом «Адрес неизвестен».
Милочка Мэгги пыталась убедить себя, что Клод пошел в добровольцы или был призван на службу. (Она знала, что ему не терпелось отправиться на фронт.) Возможно, его сразу же переправили за океан, и теперь он находился там, откуда не мог ей написать. Но в глубине души Милочка Мэгги знала, что Клод бы нашел способ связаться с ней, если бы хотел.
Часы, проведенные в компании Клода — пять вечеров и два дня, — изменили всю жизнь Милочки Мэгги. Она больше не хотела довольствоваться ролью домоправительницы отца и матери брата. Ей на мгновение приоткрылся другой образ жизни — полноценной, насыщенной, женской жизни. Она ненадолго приобщилась к чуду безмолвного взаимопонимания с душой другого, испытала восторг совершенной дружбы и счастье делиться мыслями (и ни одна мысль из предназначенных к обмену не была ни банальна, ни глупа) с близким себе по духу. И все это было заткано золотой нитью предвкушения плотской любви.
«Наверное, все, что ему во мне нравилось, — говорила себе Милочка Мэгги, — нравилось недостаточно, чтобы захотеть меня на всю жизнь. Сначала моя вера показалась ему красивой, но все же не настолько красивой, чтобы с ней смириться. Пошла бы я ради него против веры? Ведь любовь так редко встречается и ее так трудно найти, особенно такую, какую я испытываю к нему. Разве не лучше было бы отречься от церкви во имя любви, брака и детей? В конце концов, протестанты тоже христиане. Я сказала ему, что не смогла бы этого сделать. Но если бы я попыталась — изо всех сил! — то, может быть…»
Милочка Мэгги вздохнула, потому что теперь у нее появился еще один грех, в котором ей предстояло исповедаться отцу Флинну: грех помысла об отречении от веры.
«И отец Флинн все узнает. И Клод ему не понравится. Тете Лотти он не нравится, мистеру Ван-Клису не нравится. И папе тоже. Папа понятия не имеет, какой Клод веры, и даже не разговаривал с ним, но он ему все равно не нравится. Если бы только они знали его так, как знаю я, они бы тоже его полюбили».
Милочке Мэгги был нужен кто-то, кому она могла выговориться, — какая-нибудь понимающая женщина. «Если бы только мама была жива, — сокрушалась Милочка Мэгги. — Она бы поняла, каково мне. И сказала бы что-нибудь, от чего мне стало бы лучше».
Примерно в то же время Милочка Мэгги получила от Лотти открытку, в которой та интересовалась, почему она так давно к ним не заходит, и сообщала, что ее матушка угасает и часто о ней, Милочке Мэгги, спрашивает.
Милочка Мэгги принесла матери Лотти банку холодца из куриного бульона. Лотти была тронута и встретила Милочку Мэгги со всей теплотой. Она даже спросила про Клода. Милочка Мэгги рассказала ей, что Клод уехал и не пишет. Лицо Лотти выразило удовлетворение такими новостями и озабоченность грустью Милочки Мэгги.
— Милочка Мэгги, дорогая, все к лучшему.
— Для меня это не лучшее. Но, наверное, у нас с ним ничего бы не вышло. Он протестант…
— Ах, да я ничего не имею против его веры, — быстро сказала Лотти. — Просто я считаю, что он тебя недостоин.
— Но ты же сказала, что, как моя крестная, ты не позволила бы мне выйти замуж за протестанта.
— Я потом передумала. Разумеется, ты могла бы за него выйти, если бы он обратился в нашу веру. Иногда обращенные даже более религиозны, чем те, кто родился католиком.
— Вряд ли он сменил бы веру.
— Сменил бы, если бы ты правильно попросила. Как-нибудь ночью, когда вы с ним наедине, тебе всего-то нужно было бы обнять его и крепко поцеловать. Ну, ты понимаешь. И пока он был под впечатлением, спросила бы у него, сменил ли бы он ради тебя веру. И он сменил бы.
— Нет, он не такой. Все равно, мне бы не хотелось идти на хитрости… Тетя Лотти, скажи, ты бы вышла за дядю Тимми, если бы он не был католиком?
— О, ты мне напомнила кое-что забавное. Когда Тимми за мной ухаживал, он знал, что я католичка, но я не знала, какой он веры. Я думала, что он должен был быть католиком, раз он ирландец и полицейский, но я не была уверена, а спрашивать мне не хотелось. Поэтому я спросила маму, понимаешь, просто чтобы выяснить, как она к этому отнесется. Я сказала: «Мама, мне стоит выйти за Тимми, даже если он не католик?» И знаешь, что она ответила?
— Что же?
— Мама сказала, что мне не следует мешать любовь с верой, раз мне уже стукнуло тридцать. Так что Тимми подарил мне кольцо, и мы назначили дату свадьбы. Тогда я спросила его, в какой церкви он хочет, чтобы мы поженились, и он ответил, что в церкви Святого Томаса. И я тут же выпалила: «Это католическая церковь», а он ответил: «Разумеется». И я пошла напролом: «Так ты католик?» — «Разумеется». У меня комок в горле застрял, я расплакалась и спрашиваю: «Ох, Тимми, почему же ты мне раньше не сказал?» Знаешь, что он ответил?
— Нет.
— Он ответил: «А ты не спрашивала».
Лотти с умилением улыбнулась своим воспоминаниям и добавила с нежностью:
— Ох уж этот Тимми!
— Но ты бы вышла за него, если бы он оказался не католиком?
— Но я же сказала тебе, что он был католиком.
— Но давай предположим…
— Нечего тут предполагать. Он был католиком.
— Но твоя мать не запрещала тебе выходить за протестанта.
— О, это была пустая болтовня.
Милочка Мэгги вздохнула. «Она даже не понимает, что я имею в виду». Но Лотти понимала.
— Очень жаль, что ты в него влюбилась.
— Да уж.
— Как долго вы были знакомы?
— Всего неделю, тетя Лотти.
— Всего неделю? Ты его забудешь.
— Если бы я только могла!
— Не волнуйся. Ты его забудешь.
— Тетя Лотти, ты правда так думаешь?
— Нет, не правда. Я так сказала, потому что сказать больше нечего.
Глава двадцать девятая
Апрель уступил место маю, во дворе у отца Флинна расцвел куст сирени, и снова наступил День поминовения. Потом пришел июнь. Всю весну по вечерам после ужина Милочка Мэгги садилась у окна и ждала. Но Клод так и не появился. Она стояла у окна, высматривая почтальона, но писем от Клода тоже не было.
Милочка Мэгги жила надеждой; она убеждала себя, что Клод в армии, в траншеях за океаном, и не может отправить письмо. Неделя шла за неделей, и Милочка Мэгги убедила себя, что между ней и Клодом не было никаких разногласий, что спор про веру был просто дружеской дискуссией и что ей не стоило воспринимать все так серьезно.
«Мне не стоило рассказывать ему ни про ту новообращенную католичку, ни про мытье волос. Может быть, он размышлял о том, чтобы обратиться самому, но решил, что я смеюсь над теми, кто меняет веру. А тот глупый спор про то, нужно ли спрашивать у младенца, хочет он молока или пива! Мужчинам не нравится, когда женщины слишком серьезны, но когда они глупы, им тоже не нравится».
Милочка Мэгги жила надеждой и, сидя на такой диете, похудела и осунулась. Покупка продуктов и готовка теперь доставляли ей мало удовольствия, а сама еда — еще меньше. Ей приходилось браться за тяжелую работу (например, красить и клеить обои в квартире на втором этаже после того, как оттуда съехало семейство Хили), чтобы спать по ночам хотя бы от усталости.
Раз в два дня Милочка Мэгги заходила в церковь и ставила свечку на алтарь Благословенной Богородицы с молитвой о заступничестве за Клода перед Иисусом, чтобы тот берег его, где бы Клод ни находился.
Милочка Мэгги перестала находить удов