ему бы это не понравилось.
Милочка Мэгги взяла открытку и прижала ее к щеке, подумав: «Его рука лежала на ней, пока он писал. Его пальцы приклеивали марку». Она представила, как Клод стоит у почтового ящика в незнакомом городе, еще раз читая надпись на открытке, прежде чем опустить ее в прорезь.
Заплетя волосы в косы и подколов их вокруг головы, Милочка Мэгги села писать Сынку.
«…большая честь для меня. Но я вынуждена сказать, что встретила другого, и…»
Она подумала написать «надеюсь, мы останемся друзьями», но тут же отбросила эту идею. Она знала, что никакой дружбы у них не выйдет. Между ними должна была быть любовь или ничего.
«А мне так хотелось бы с ним дружить, — с грустью подумала Милочка Мэгги. Болтать с ним, улыбаться ему, любить его — так же, как я болтаю с отцом Флинном и мистером Ван-Клисом, улыбаюсь им и люблю их».
Сынок написал ответ. Милочка Мэгги прочитала его сквозь слезы.
«…значит, как говорят у нас во Франции, о-резервуар[44]. Но, если по-честному, дорогая моя Милочка Мэгги, желаю тебе всего самого наилучшего…»
Милочка Мэгги положила последнее письмо Сынка в стопку к остальным, где уже лежала его фотография, перевязала голубой ленточкой со старой нижней юбки и положила связку в коробку, где лежали гребни со стразами, принадлежавшие ее матери.
Глава тридцать третья
В ноябре Милочка Мэгги устроилась на работу вечерней кассиршей в местном кинотеатре. Когда Пэт работал по вечерам, Денни сидел в последнем ряду и смотрел кино. Работа сестры ему чрезвычайно нравилась.
Милочка Мэгги зарабатывала двадцать долларов в неделю и почти все откладывала. Она знала, что Клод скоро вернется и что они поженятся, и ей хотелось купить свадебное платье и кое-что из домашней утвари. Ей нравилось продавать билеты и болтать с теми, кто их покупал. Когда совсем похолодало (в билетной кассе не было отопления), она приносила из дома грелку, снимала туфли и ставила на эту грелку обтянутые чулками ноги. Тепла хватало на весь вечер.
Вечером в воскресенье после Дня благодарения пошел снег. Когда в десять часов Милочка Мэгги закрывала кассу, улицы были укрыты снежным покрывалом. Она заглянула в спальню к отцу. Пэт лежал, завернувшись в одеяла, и тепло похрапывал. Потом она проверила Денни. Его одеяла лежали на полу, и он спал, поджав колени к подбородку и обхватив грудь руками. Милочка Мэгги плотно его укрыла, оставив снаружи только голову. Голова Денни все еще казалась по-младенчески нежной и беззащитной.
Посмотрев на брата, Милочка Мэгги подумала: «Мне хочется, чтобы все мои дети были похожи на Клода, кроме предпоследнего. Пусть предпоследний будет похож на Денни, а последний — на меня».
Она разделась, но идти спать ей не хотелось. Она накинула поверх теплой фланелевой ночной рубашки банный халат, сшитый из индейского одеяла, и сунула ноги в тапочки. Потом вернулась на кухню и заварила себе чашку чая. Выпив чай, она загребла жар в кухонной плите, взяла щетку для волос и села у окна в гостиной, чтобы причесаться. В комнате было уютно. В печке еще горел огонь.
«Этого у папы не отнимешь. Он всегда поддерживает огонь. Надеюсь, снега не наметет слишком много. Он так ненавидит его сгребать! Если будут сугробы, он возьмет больничный, и мне придется идти в его управу и врать, что он болен, и суперинтендант скажет как обычно: „Конечно, болен — болен от работы“, и все вокруг засмеются…»
Милочка Мэгги хотела, чтобы наутро отец пошел на работу, потому что планировала заняться новым платьем из тонкой материи зеленого цвета к возвращению Клода, и не хотела, чтобы тот слонялся по дому. Он отравил бы ей все удовольствие от шитья своими замечаниями, вроде: «Еще одно платье?», «У тебя платьев полный шкаф», «Думаешь, деньги на деревьях растут?». А она бы отвечала на это: «Ох, папа!»
Милочка Мэгги улыбнулась и решила, что, если отец останется дома, не будет обращать на него внимания. «Просто буду думать о Клоде, и как я счастлива его возвращению».
Причесываясь, Милочка Мэгги наблюдала за беззвучным движением снега, и движения щеткой постепенно попали в такт с падающими снежинками. Она посмотрела на язычки огня, мерцавшие за слюдяными вставками печной дверцы. Ей вспомнился восторг, с которым она в детстве наблюдала за рдевшим сквозь слюду пламенем.
«Как жаль, что к вещам привыкаешь и уже никогда не видишь их такими, какими они виделись в первый раз».
Милочка Мэгги заплела волосы в косы, перекинула их на плечи и перетянула кончики аптечными резинками, чтобы ночью волосы не расплелись. Она наклонилась вперед, лениво помахивая щеткой между коленями, благодарная за тепло очага и очарованная тихой красотой ночи, и ее наполнило ощущение спокойствия и счастливого облегчения — облегчения смиренного и благодарного, какое испытывает обеспокоенная мать, когда у больного ребенка начинает спадать пугающе высокая температура.
Огонь в печи догорел, комната начала остывать, и Милочка Мэгги нехотя собралась в постель. Она проверила, заперта ли передняя дверь, и заметила, что порог снаружи замело снегом. Взяв метлу, она принялась сметать его по крыльцу. Встав на расчищенную часть крыльца, она положила руки на древко метлы и залюбовалась снежной ночью.
Ночь тиха и прекрасна, и как это ненадолго. Назавтра красота сменится уродством. Снег со всем скрытым под ним уличным мусором сгребут к обочинам. Он подтает, подмерзнет, покроется узором из печной сажи и обрывков вмерзшей в него грязной бумаги, а собаки станут мочиться на снежные холмики, оставляя после себя грязные горчично-желтые пятна.
Нетронутую красоту снежного одеяльца уже портил какой-то человек, бредущий посреди улицы, оставляя грязные ямки там, где ступали его ноги. Милочка Мэгги решила, что он, верно, сумасшедший, потому что на нем не было ни шляпы, ни пальто.
Внезапно в груди у Милочки Мэгги — в том месте, где, по ее мнению, находилось сердце, — что-то екнуло, выскочив из паза, а потом встав на место. Она выронила метлу и помчалась по улице, как была — в ночной рубашке, халате и войлочных тапочках. Милочка Мэгги с такой силой бросилась на бесшляпного человека, что чуть не сбила того с ног.
— Почему тебя так долго не было? — воскликнула она, словно он всего-навсего выходил в магазин.
— Маргарет! О, Маргарет! Вот, — Клод попытался всучить ей тяжелый, отсыревший бумажный пакет, но она все трясла его за плечи, словно мать — непослушного ребенка. У промокшего пакета оторвалось дно, и на снег выпали две ощипанные курицы, так и оставшись лежать бок о бок.
— Что это? — отшатнулась Милочка Мэгги.
— Я подумал, что ты могла бы их приготовить, и у нас получился бы поздний ужин.
— Ах, Клод! — Милочка Мэгги рассмеялась, а потом расплакалась.
— Маргарет, не плачь! Не надо! — Клод нежно ее поцеловал. — Ты же знала, что я вернусь, правда?
— Да, — всхлипнула она. — И ты больше никогда не уедешь, правда?
Милочка Мэгги ждала ответа. Клод стоял молча.
— Правда? — настойчиво переспросила она.
Клод, как обычно, не ответил ни «да», ни «нет». Он ответил:
— Но я же вернулся, верно?
— Да, — прошептала Милочка Мэгги.
Клод вытащил из кармана сырой носовой платок и попытался стереть с ее лица смесь из слез и снега. Но ему удалось только размазать всю эту сырость.
— Маргарет, ты ведь ждала меня, правда? Потому что ты же знала, что я вернусь.
Милочка Мэгги отогнала промелькнувшую было мысль о Сынке.
— Да, ждала. Все время ждала.
Они стояли на тихой, пустой улице, крепко обнявшись, под падавшим на них снегом, и в косах Милочки Мэгги то и дело зависали снежинки.
— Ты подхватишь воспаление легких, — сказал Клод.
Одновременно с ним, Милочка Мэгги сказала:
— У тебя будет воспаление легких.
Они пошли к дому. Клод взял кур за лапы в одну руку, а другой обнял Милочку Мэгги за талию.
— После того, как отец отшлепал тебя за то, что ты танцевала на улице, ты навсегда бросила танцы?
— Вроде того. Понимаешь…
И они продолжили разговор с того места, где он оборвался семь месяцев тому назад.
Милочка Мэгги усадила Клода на кухне и закрыла дверь, чтобы не разбудить отца. Она посильнее развела огонь в плите — подбросила в нее несколько щепок, свежего угля и плеснула на полпальца керосина, отмерив его жестянкой из-под томатной пасты. Огонь загудел. Милочка Мэгги поставила на плиту чайник с водой для кофе и положила кур в сковороду для жарки.
— С начинкой возиться не буду, — прошептала она. — Они и так будут готовиться два часа.
Милочка Мэгги заставила Клода снять стоптанные, мокрые ботинки с носками и положила их сушиться. Она помогла ему снять промокший пиджак, и у нее сжалось сердце, когда, дотронувшись до него, она поняла, что под пиджаком на нем не было ничего, кроме тонкой рубашки.
Сквозь темноту спальни ушей Пэта достиг звук кофемолки. «Уже утро, — подумал он, — а еще так темно. Дождь, наверное. О господи, ну что это за жизнь, встаешь каждое утро как проклятый». Он натянул штаны прямо поверх длинных шерстяных кальсон, которые использовал вместо пижамы. Открыв дверь в комнату сына, он зычно крикнул: «В школу!» Денни лихорадочно закрутился, сбросил одеяло на пол, свернулся калачиком и снова уснул.
Перешептываясь с Милочкой Мэгги, Клод опустился перед ней на колени, снял с нее набухшие от воды войлочные тапочки и принялся вытирать ей ноги чистым кухонным полотенцем.
И тут в дверях возник ее отец.
— Какого черта здесь происходит? — Пэт был больше изумлен, чем разгневан.
— Понимаешь, на улице снег, и… — начала было объяснять Милочка Мэгги.
— А ты кто такой, черт возьми? И что, черт возьми, ты делаешь с ее ногами посреди ночи?
— Вытираю, — ответил Клод.
— Папа, — тон Милочки Мэгги стал официальным, — я хочу представить тебе мистера Бассетта.
— Вставай, мистер Бассетт, — заявил Пэт. — Я не стану бить того, кто стоит передо мной на коленях.