Отец вернулся в половине девятого.
— А где Денни?
— В смысле? Его нет дома?
— Я думала, что он с тобой.
— Ничего подобного.
Не позаботившись накинуть пальто, Милочка Мэгги выбежала в холодную ночь, сменившую теплый день, на поиски брата. В конце концов она нашла его в трех кварталах от дома. На углу была кондитерская, у входа в которую стоял газетный киоск. Денни с двумя мальчиками постарше стоял как раз за углом. Пока Милочка Мэгги ждала, чтобы перейти дорогу, она увидела, как прохожий взял газету, кинул на прилавок мелочь и пошел дальше. Один из мальчиков постарше молнией рванул из-за угла, схватил монеты и вернулся к остальным. Переходя улицу, Милочка Мэгги видела, как еще один прохожий взял с прилавка газету и положил деньги. Она дошла до киоска как раз вовремя, чтобы увидеть, как Денни выбегает из-за угла и хватает монеты.
Увидев сестру, Денни окаменел от страха. Милочка Мэгги крепко схватила брата за запястье, вытянула его сжатую руку над прилавком и била по ней, пока он не раскрыл ладонь и монеты не упали обратно на газеты. Остальные мальчишки убежали. Она поволокла брата домой. Всю дорогу он плакал.
Всякий раз, вспоминая этот случай, Милочка Мэгги радовалась, что кондитер был слишком занят покупателями, чтобы обращать внимание на то, что происходит за дверью магазина. Он не отличался доброжелательностью и не преминул бы вызвать полицию.
Пэт бессердечно перебирал причины, почему Клод бросил Милочку Мэгги. Ни одна из них не делала Клоду чести. Время от времени Денни спрашивал, когда Клод вернется. Соседи судачили. Одна женщина заявила напрямик:
— Я давненько не видала вашего мужа.
— Я тоже, — ответила Милочка Мэгги.
Те, что были поделикатнее, ничего ей не говорили, но обсуждали происшедшее между собой.
— Он с самого начала был подозрительным, — гласил вердикт, — а ей без этого грязного протестантишки лучше будет.
Одна соседка сказала другой:
— У меня взгляды не уже, чем у остальных. Но у любой медали две стороны, и мне бы очень хотелось послушать, что ему самому есть сказать. Как я разумею, мужья не встают с постели и не оставляют жен без всякой причины.
Милочка Мэгги терпела пересуды, настоящие или воображаемые, и от них ей не было ни тяжелее, ни легче, и они никак не отвлекали ее от горя.
Во время ежемесячного визита к Лотти Милочке Мэгги пришлось рассказать об исчезновении Клода. Лотти долго молчала.
— Тебе известно, что я о нем думаю. Но сейчас это не важно — важнее то, как ты себя чувствуешь. Я не стану его хаять. Твой отец постарается за нас обоих. Ты мне вот что скажи: если бы до свадьбы ты точно знала, что он тебя бросит, ты бы все равно за него вышла?
— Да, — прошептала Милочка Мэгги.
— Тогда ты вроде как подписалась на все это, и вот пришла пора расплаты. Конечно, легче тебе от этого не станет. Я чувствовала себя почти так же, когда Тимми ездил в Ирландию. Мне иногда казалось, что он не вернется, и я думала, ну и пусть, мне все равно повезло, что он пожил со мной какое-то время, даже если он и не вернется.
«Но у меня был ребенок. А где ее ребенок? Ее дети? Пока он жив, замуж ей больше не выйти. Вера такого не позволяет. Я не желаю ему ничего дурного. Прости меня, Господи, но…»
Пришла весна. Денни пошел к первому причастию. Отец Флинн проэкзаменовал его по катехизису:
— Кто сотворил мир?
— Бог сотворил мир.
— Что есть Бог?
Ответы отскакивали у Денни от зубов, и он ни разу не ошибся. Отец Флинн был приятно удивлен. Милочка Мэгги рассказывала ему, что Денни плохо успевает в школе.
— Деннис, ты молодец. Ни одного ответа не пропустил.
— Меня Клод учил… Каждый день заставлял меня повторять ответы.
Отцу Флинну было приятно это слышать, и его отношение к Клоду чуть потеплело.
Милочка Мэгги была на мессе, во время которой проводилась церемония первого причастия, и гордилась братом. Она подумала о том, как Клод был бы тронут красотой церемонии и как бы они ее потом обсуждали.
Наступило лето, и в последний учебный день Денни пришел домой, весь дрожа, и сообщил сестре, что его оставили на второй год — у них в округе это считалось ужасным позором.
— Не говори папе, — умолял он.
— Он должен об этом знать, а ты должен сказать ему сам.
— Он меня выпорет.
— Да, выпорет. Что такое порка? Она отвлечет тебя от мыслей о том, что тебя оставили на второй год. И помни: когда-нибудь у тебя будет собственный сын, и ты тоже его выпорешь, если он останется на второй год.
— А ты подержишь меня за руку, пока я буду ему говорить?
— Да.
Брат с сестрой предстали перед отцом, держась за руки.
— Папа, Денни хочет что-то тебе сказать.
— Что?
— Говори, Денни.
— Меня оставили на второй год. — Денни прижался к сестре.
К их удивлению, непредсказуемый Пэт встал на сторону сына. Он заявил, что, во-первых, для второго класса Денни слишком много задавали. Во-вторых, он обвинил в происшедшем Клода.
— Ничего удивительного. Я знал, что к этому идет, ведь этот аспид забивал парню голову чепухой про Южную Америку и гаучей в пампасах или пампосах, черт их знает, как там они называются, вместо того чтобы помогать ему с уроками.
Бранить Клода было для Пэта родной стихией, и он поносил зятя с таким вдохновением, что Денни почти поверил, будто, оставшись на второй год, он совершил нечто, достойное восхищения. Но Милочка Мэгги все равно заставила его ходить в летнюю школу.
Отсутствие Клода по-прежнему причиняло Милочке Мэгги тупую боль. Иногда в ней просыпалось едва ощутимое раздражение на него. Обычно это случалось, когда наступали «ее дни». «Если бы только он оставил меня в положении, мне было бы не так тяжело. И это ужасно, — продолжала думать она, — когда женщина, которая никогда раньше не спала с мужчиной, привыкает с ним спать, а тот уезжает. Вот это тяжелее всего».
Лето сменилось осенью, осень начала переходить в зиму, и тут вдруг закончилась война.
Было объявлено о прекращении огня, и владельцы лавок высыпали на улицу и прохаживались по тротуарам приплясывающей походкой, крича друг другу через проезжую часть, что войне конец. Детвора сбилась в шайки и разворовывала оставшийся без присмотра товар. Большинство магазинов закрылось, а владелец конфетной лавки, у которого воевали оба сына и который был на седьмом небе от счастья, что война закончилась и его мальчики вернутся домой целые и невредимые, прикатил бочку, высыпал в нее содержимое всего своего прилавка, вытащил на тротуар, подбросил несколько пригоршней конфет в воздух и со смехом смотрел, как маленькие дети спотыкались и падали друг на друга, пытаясь их подобрать. Но тут подоспели подростки, перевернули бочку, оттеснили кондитера обратно в лавку, прогнали детвору и собрали все конфеты сами.
Однако не все жители района вышли на улицу. Многие из старшего поколения отправились в церковь, чтобы поблагодарить бога. А обитатели некоторых домов, у которых на окне блестела золотая звезда[47], вообще никуда не пошли и даже опустили плотные шторы, словно была ночь.
Перемирие оказалось ложным.
Когда одиннадцатого ноября мир был заключен по-настоящему, вечером в квартале устроили импровизированное празднество. Собрался оркестр: парень с корнетом, девушка со скрипкой, немец средних лет, с которым примирились, поскольку тот играл на гармонике, и старшеклассник с барабаном. Двое полицейских великодушно перекрыли движение, каждый со своей стороны квартала, чтобы можно было танцевать прямо на улице.
В толпе было несколько мужчин в форме. Они пришли из расположенных поблизости военных баз. Некоторые были дома на побывке, некоторые — в увольнительной, а некоторые просто в самоволке. Они танцевали с собственными подружками или девушками из толпы. Было также несколько матросов, из тех, кто занимался бумажной работой на бруклинской военно-морской верфи, которые при-шли со своими подружками. Подружку моряка было очень легко узнать. Она носила брюки, кружевную блузку, туфли на высоченных каблуках, сережки со стразами и короткое каре. Но девушек все равно было больше, чем парней, и те, кому не досталось кавалера, танцевали друг с другом.
Милочка Мэгги с Денни наблюдали за происходящим, стоя на тротуаре. Время от времени кто-нибудь, стараясь перекричать оркестр, затягивал песню про то, что пусть в войне и победила армия, но к полю боя ее отвез флот. Концовку все пели хором, соглашаясь, что флот и вернет солдат домой.
Милочка Мэгги увидала сестру Сына, танцевавшую с Чолли.
— Смотри! — крикнула Джина и показала на нашивку у того на рукаве. — Ефрейтор! — гордо воскликнула она.
Чолли развернул Джину спиной к Милочке Мэгги, чтобы получить возможность самому перекинуться с той парой слов.
— Я все сражался и сражался, — крикнул он, — но меня все равно списали на гражданку!
— Это да, — заметил другой солдат, по всей видимости, приятель Чолли. — Это да! Он-таки выиграл войну на севере в Япхенке[48].
Кто-то затянул: «Теперь ты в армии». Последовали возгласы: «Заткнись!», «Умри!», «Многая лета!».
Когда Джина снова оказалась рядом с Милочкой Мэгги, та крикнула ей:
— Как дела у Сынка?
— Словно тебе есть дело, — с горечью ответила Джина.
Милочка Мэгги дождалась, пока та снова окажется рядом:
— Я спрашиваю как друг, — она старалась перекричать шум.
Чтобы ответить Милочке Мэгги, Джина остановила Чолли, и они стали танцевать на месте, покачиваясь в ритме «Улыбки цветут».
— Вам, миссис Бассетт, это может показаться странным, но у него все просто прекрасно.
— Мяу! — выдал Чолли, и они затанцевали прочь.
— Денни, уже поздно, — сказала Милочка Мэгги. — Пойдем домой.
Потом снова настал День благодарения, и вскоре после него Милочка Мэгги потеряла работу. Управляющий кинотеатром заявил, что, раз ветераны возвращаются домой, им нужна работа и будет правильнее, если он отдаст ее место парню, который был готов положить жизнь на то, чтобы «сделать мир безопасным для демократии»