В присутствии Милочки Мэгги Клод отцепил золотую монету и вынул ее из кармана.
— В этот раз она мне почти понадобилась. Но удалось перебиться без нее, — он вложил монету ей в руку. — Тебе больше не придется прикалывать ее мне к пиджаку. Я больше никогда не уеду.
Клод вытащил из кармана сверток.
— Мой последний подарок в честь возвращения домой. Открой.
Это была красивая вещь — чайка из алебастра. Она застыла в полете на подставке из черного дерева. Вся статуэтка была высотой всего шесть дюймов.
— Она такая красивая, что на нее больно смотреть.
— Из всех земных созданий чайки — прекраснее всех. И свободнее всех. Синее небо и синее море, и чайка, парящая на ветру… одинокая… свободная… только небо, море, ветер и птица…
— Ах, если есть жизнь после смерти, если можно вернуться на землю в другом обличье, я бы предпочел стать чайкой!
Милочка Мэгги вздрогнула.
— Ты всегда будешь уезжать, — грустно сказала она. — И я всегда буду тосковать по тебе.
Клод взял ее за руки и притянул к себе.
— Маргарет, посмотри на меня! Я больше никогда не уеду. У меня больше нет причин куда-нибудь ехать.
Милочка Мэгги робко отважилась на вопрос. Она задала его шепотом:
— Значит, ты нашел то, что искал?
Впервые за их совместную жизнь Клод дал ей прямой ответ. Он сказал: «Да».
Больше он ничего не сказал, а она ничего не спросила.
Потом они легли в постель. С годами их манера заниматься любовью неощутимо изменилась. Когда-то они пылали дикой страстью, словно стремясь пресытиться друг другом. Теперь же это была чудесная передышка от долгого воздержания — в те месяцы, пока Клод был в отъезде.
Через два дня после возвращения Клод сильно заболел. Поначалу его болезнь казалась обычной простудой. Разве что она не поддавалась обычным домашним средствам. Когда температура у Клода поднялась настолько, что он начал бредить, Милочка Мэгги послала за доктором.
— Похоже на грипп. Да, испанская лихорадка. Странно, однако. У нас ее не было со времен мировой войны. Странно…
— У детей есть какие-нибудь симптомы?
— У детей?
— Она очень заразна, и боюсь, миссис Бассетт, детям придется уехать.
— Нет!
— Они слишком малы, чтобы выжить, если… Вы же не хотите, чтобы с кем-нибудь из них что-нибудь случилось, верно?
— Нет, конечно же, нет!
— Мне придется уведомить приют. — Этот врач был приютским педиатром.
Через два часа медсестра с помощницей приехали за детьми на машине. Они не позволили Милочке Мэгги самой одеть малышей. Одежду и одеяла они привезли с собой из приюта. Заходя в комнату к детям, они надели марлевые повязки. Медсестра была очень сурова с Милочкой Мэгги, резко заявив, что та должна была уведомить приют намного раньше. Конечно же, Милочке Мэгги даже не позволили попрощаться с детьми.
«Вот так, вдруг, и конец, — думала Милочка Мэгги. — Я не должна думать о детях. У меня есть Клод. Пожалуйста, Господи, — молилась она, — не позволь, чтобы с ним что-нибудь случилось. Дева Мария, матерь Божья, умоляю тебя…»
С гриппом Клод справился. Но он очень ослабел. И сколько бы Милочка Мэгги за ним ни ухаживала, сколько бы ни кормила его яичным кремом и ни поила куриным бульоном, лучше ему не становилось. Она ставила кресло-качалку рядом с угольной печью и клала в нее подушки. Клод садился в кресло, и она подставляла ему под ноги скамеечку и накрывала колени пледом.
Клод был вполне доволен, сидя в кресле-качалке с привезенной им когда-то сиамской кошкой на коленях и наблюдая за тем, как Милочка Мэгги хлопочет по хозяйству. Он смотрел, как бежит время, улыбаясь, когда в часах куковала кукушка, а канарейка восторженно заливалась ответными трелями.
— Мы с тобой одни, любовь моя. В первый раз. Твой отец переехал, и Денни тоже… — Клод не упоминал о детях, потому что знал, что Милочка Мэгги расплачется.
— Клод, я рада, что у меня есть ты. Так рада! Ты мой отец, мой брат, мои дети — ты заменяешь их всех. Если у меня есть ты, больше мне никто не нужен.
— Любовь моя, ты испугалась, когда я заболел?
— Нет. Но я беспокоилась.
— А я испугался. Нет, не смерти. Я же не дурак. Я знаю, что когда-нибудь мы все умрем, раз уж мы родились. Я испугался того, что меня положат в закрытый ящик и закопают в землю.
— Клод, не говори так, — простонала Милочка Мэгги.
— Дай мне сказать. Я всегда был свободен. Я ненавижу темноту и тесноту, маленькие закрытые комнаты с закрытыми дверьми. Я никогда не хотел, чтобы меня где-нибудь закопали.
— Что-то холодно стало. Я подкину угля.
— Нет. Маргарет, послушай. Где та маленькая чайка, что я тебе привез?
— Сейчас принесу.
Клод взял чайку в руки и провел пальцем по широко раскинутым алебастровым крыльям.
Кошка у него на коленях поднялась, выгнула спину, злобно покосилась на канарейку в клетке и спрыгнула на пол. Милочка Мэгги подняла ее и прижала к себе.
Клод сбивчиво продолжал:
— Мне не было бы так страшно — я был бы даже спокоен, — если бы я был уверен, что мой прах развеют по ветру над морем, где летают чайки.
Милочка Мэгги задрожала так, что кошка начала извиваться, стараясь вырваться из ее рук. Она удерживала ее силой.
— Нет, Клод. Нет! Я этого не сделаю! Если существует загробная жизнь — а я знаю, что существует, — я хочу, чтобы мы в ней воссоединились. А если ты… это будет невозможно.
— Маргарет, ты меня любишь?
Милочка Мэгги наконец отпустила кошку и крепко обняла Клода.
— Дорогой мой, милый, любимый мой, единственный мой. — Она вся дрожала.
— Ну же, Маргарет! Ну же, Милочка Мэгги! Перестань!
Немного погодя Милочка Мэгги сказала:
— Мистер Ван-Клис прислал тебе бутылку отличного коньяка. А Анни приготовила чудесный студень из телячьих ножек. Давай я сделаю тебе чашку горячего чая с лимоном, сахаром и коньяком? И тост с маслом и студнем?
— Чудесно! Ты ведь составишь мне компанию?
— Конечно. Неужели, мистер Бассетт, вы думаете, что это все достанется только вам?
— Нет, миссис Бассетт.
Вечером, уложив мужа в постель, Милочка Мэгги разделась, расчесала волосы и легла рядом. Она подсунула руку ему под плечо и положила его голову себе на грудь.
— Маргарет, если увидишь отца, попроси его зайти. Мне нужно с ним поговорить.
— Хорошо.
Пэт зашел утром пару дней спустя и прошел на кухню, где сидел Клод. Войдя туда, он закрыл за собой дверь. Милочка Мэгги пошла в спальню заправить кровать. Пэт пробыл у Клода недолго. Он открыл дверь и остановился на пороге со словами:
— Я сказал, что сделаю. Значит, сделаю! Да вас всех закопаю, если на то пошло!
Милочка Мэгги проводила отца на крыльцо.
— Ах, папа, — сказала она, и на глаза у нее тут же навернулись слезы. — Ну зачем ты с ним споришь? Ведь он так болен.
— Но я-то не болен. Я его и в добром здравии терпеть не мог. Так зачем мне его оскорблять любезничанием только потому, что он заболел? Ну уж нет! Более того, — выпалил Пэт, — терпеть не могу ни эту чертову костлявую кошку, ни паршивую канарейку, ни дурацкие часы. Я и на вдове женился, — вопреки логике добавил он, — чтобы мне больше не приходилось все это терпеть. И статуи голубей тоже, — он зашагал по улице.
«Наверное, Клод чем-то его расстроил».
Милочка Мэгги вернулась к Клоду. Тот улыбался.
— Ох уж твой отец! — в его голосе слышалось восхищение.
Глава пятьдесят восьмая
Стоял теплый февральский день, и Клод захотел посидеть у окна в гостиной. Милочка Мэгги усадила его туда и, встав на колени, обняла за талию.
— Клод, я всегда знала, когда ты уедешь, но я никогда тебе этого не показывала. Но сегодня я скажу. Мой дорогой, не уезжай в этом году. Ты еще не поправился. Попозже, летом, если тебе будет нужно уехать, я не буду тебя удерживать. Но не уезжай! Пожалуйста, не уезжай! А если уедешь, мне придется поехать с тобой. Потому что теперь у меня, кроме тебя, никого нет.
— Маргарет, я же сказал тебе, с этим покончено. Я больше не хочу никуда ехать. Но мне хотелось бы сидеть у окна. Мне нравится видеть небо, улицу и наблюдать за прохожими.
— Но когда подует тот ветер, ты снова уедешь.
— Я же тебе пообещал…
— Ты можешь сказать как-нибудь так, чтобы я правда поверила, что ты точно не уедешь?
— Я расскажу, зачем я все время уезжал и почему мне больше не нужно этого делать. Когда-то я сказал, что, когда мы состаримся и нам будет больше не о чем говорить…
— То ты расскажешь мне историю своей жизни, — прервала Милочка Мэгги. — Но мы еще не состарились.
— Мы притворимся. Бог мой, я чувствую себя старцем. Сегодня вечером, когда стемнеет и мы ляжем в постель, я тебе расскажу. Но днем дай мне посидеть у окна.
Вечером Милочка Мэгги собрала все подушки в доме, и они с Клодом соорудили в постели диван и устроились поудобнее. Она обняла его одной рукой, чтобы он оперся на нее. Почувствовав, как колотится его сердце, она на секунду встревожилась.
— Клод, если ты не хочешь рассказывать, то не надо.
— Нет, любимая. Я хочу рассказать, более того, мне это необходимо.
— Итак, — начал он, — вскоре после моего рождения меня отдали в частный сиротский приют в Детройте. Приют был конфессиональный, протестантский, и мое содержание кто-то оплачивал. Из этого я узнал о себе несколько вещей: я был белым, христианином, и у кого-то хватило совести платить за мое содержание. У кого? У матери? У отца?
В приюте к Клоду относились неплохо, но маленьких мальчиков было так много, что у малочисленного и перегруженного персонала не оставалось времени на любовь и понимание.
Когда Клоду исполнилось восемь, его отправили в школу-интернат для мальчиков. Там кое-что было по-другому. У некоторых воспитанников были родители, хотя многие были сиротами, которых отправила в интернат тетка или старшая сестра. У очень многих мальчиков родители были в разводе. За все время, проведенное в интернате, Клод был единственным, кого никто ни разу не навестил.