— Я встретила в саду какую-то женщину, она мне, бабуся, и сказала, что вы теперь в столовой, и указала мне на окно столовой… Ну, чтобы не обходить вокруг, я и влезла в окно… — объясняла Милочка. — Я дома часто в окно лазаю…
Бабушка молча посмотрела на Протасьевну и с укором покачала головой.
— Для меня ничего не значит влезть в окно… Я, бабуся, гимнастикой занимаюсь, — продолжала Милочка знакомить милую бабушку со всеми своими достоинствами и талантами. — Я в лодке плаваю со своею Лукрецией…
— Это что еще за Лукреция? — с недоумением прошептала бабушка, взглядывая на няню.
— А это, матушка-барыня, одна наша горничная девушка, Лукешка… Лукерья! — пояснила няня.
— Сама гребу… это ведь тоже — гимнастика! — продолжала Милочка. — Я по веревке лазаю, бабуся! Есть у меня гири, и я ими вот так размахиваю… так и так!..
В эту минуту в бабушкиной комнате что-то загремело и повалилось на пол.
— Это ничего, бабуся! Щеточка упала… — успокаивала Милочка.
— Господи помилуй! — вполголоса промолвила бабушка с сокрушенным видом и строго посмотрела на Протасьевну поверх очков. — Да что ж это такое? В цирк, в наездницы ее готовят, что ли? По веревкам лазает, гирями машет… Вот так барышня!
Бабушка начинала окончательно приходить в ужас за будущее своей внучки.
— А вы, бабуся, гимнастикой не занимаетесь? — вскрикнула Милочка из соседней комнаты.
— Нет, душечка! Мне гимнастика уж не по силам! — ответила ей Евдокия Александровна.
— Отчего «не по силам»? — возразила Милочка. — Ведь гимнастика бывает разная: для мальчиков и для девочек… Я думаю, есть гимнастика для молодых и для старых… Гимнастика ведь очень полезна для здоровья. Она, бабуся, знаете, укрепляет тело… Вот пощупайте-ка у меня руки! Я бы, бабуся право, советовала вам заняться гимнастикой…
— Благодарю за совет, дружочек! — с усмешкой сказала бабушка.
Слышно было, как Милочка расхохоталась — и в ту же минуту она появилась в столовой гладко причесанною, хотя и не совсем артистически.
— Бабуся! Мне ужасно есть хочется… — заявила она.
— Дуняша! Марфа! Эй! Кто тут? Давайте скорее барышне завтракать! — крикнула бабушка, стуча костылем, всегда находившимся у ее кресла.
И, надо признаться, такого роскошного завтрака, как в этот раз, давно уже не бывало в барском Ивановском доме.
Няня той порой была отпущена и пошла отдохнуть с дороги.
— Ах, бабуся! Какая у вас тут славная речка! Просто прелесть! — говорила Милочка, доедая сладкий пирожок и посматривая на сад, видневшийся в открытое окно. — Вода светлая, чистая… дно видно… все песочек, камешки блестят… маленькие рыбки так и мелькают… Это — пескари… У нас их тоже много… Я видела большого черного рака… пошла к нему, а он пятится… я только что хотела взять его, а он меня клешней за палец хвать!.. У-у, какой противный! Так он мне больно сделал… Я опять ужотко пойду на реку…
— Ах, Боже мой! Милочка… что за выражение — «ужотко»! — воскликнула бабушка.
— А это значит «ужо», «после», у нас так говорят! — пояснила Милочка.
— Мало ли что у вас говорят… Да! Вот еще хотела сказать тебе, душечка… — начала бабушка, собираясь толком поговорить с Милочкой. — Нельзя бегать одной купаться…
— Отчего «нельзя»? Можно! — спокойно возразила ей девочка.
— Нехорошо, милая… — продолжала бабушка. — А где ты купалась? В каком месте?
— А тамотко, — под ветлами…
Бабушка даже руками всплеснула.
— Ах, Боже мой! Милочка… Да разве можно так говорить… «Тамотко»! Что это за «тамотко»? — говорила старушка. — Нужно говорить «там»…
— Ну, хорошо, бабуся!.. «Там-там, там-там!» — запела Милочка и, поцеловав бабушку, побежала знакомиться с цветником и со всеми уголками обширного Ивановского сада.
По своей привычке рассуждать с самой собой, бабушка, оставшись одна, с чулком в руках, принялась шептать про себя:
«Вот так воспитание!.. Одна бегает купаться, в окна лазает… а говорит-то как! «Ужотко»… «тамотко»… Отличное воспитание, — нечего сказать!.. О, Боже, Боже мой! И что хотят сделать из этой несчастной девочки! Я уж, право, не понимаю… Нужно бы прибрать ее к рукам… Вот, если бы она пожила у меня с полгода или год, я бы забрала ее в ежовые рукавицы… Да!»
И бабушка внушительно покачала головой, смотря поверх очков в пустой угол и мысленно представляя себе, как она «прибирает» к рукам своевольную, необузданную девицу, пожаловавшую к ней в гости…
IVУжасное происшествие, окончившееся, впрочем, очень приятно
На другой же день в барском Ивановском доме, по словам прислуги, «вышла большая неприятность».
Дело началось с самого, по-видимому, незначительного и невинного разговора.
— У вас в комнате, бабуся, ужасно спертый, тяжелый воздух… — говорила Милочка за утренним чаем. — Отчего у вас окна не выставлены?
— Давно уж, душечка, не выставляю… так уж привыкла… спокойнее! — ответила ей бабушка.
— Но ведь спать в таком воздухе очень нездорово! — рассуждала внучка. — Я слышала, как доктор говорил мамаше, что для здоровья главное — чистый воздух, что от испорченного воздуха люди могут даже умереть… Вон вы, милая бабуся, какая бледная… Вы, может быть, оттого и бледная, что спите в душном воздухе!
— Нет, Милочка, — ничего! Я уж привыкла, — нахмурив брови, отозвалась старуха.
Она, обыкновенно, сердилась, когда с нею заговаривали о том, почему она не выставляет у себя в комнате зимних рам.
— И без того иногда плохо спится… а тут с одними-то рамами еще хуже будет!
— Напротив, бабуся, — лучше станет… Вы будете крепче спать, — настаивала Милочка.
— Ну, уж нет, — благодарю покорно! — твердила бабушка.
На том разговор и кончился.
Милочка на минуту задумалась, как бы что-то соображая, и затем ушла в сад.
Она в то утро опять одна сбегала на речку купаться, и бабушка опять стала ворчать на нее.
— А вы, бабуся, не купаетесь? — спросила ее девочка.
— Нет, Милочка! Я уж давно не купалась… — ответила ей Евдокия Александровна.
— Так вот ужо после обеда, — перед чаем, — и пойдем вместе!
— Мегси, моя милая! Я уж лет пятнадцать как в воде не была…
— Так давно? — удивилась внучка. — Так вот, бабуся, оттого-то вам и надо сходить покупаться…
— Стара я, матушка, стала…
— Так вы бы далеко не плавали, а у берега бы побулькались немножко… все-таки бы освежились! — уговаривала внучка Евдокию Александровну.
— Чего ж мне освежаться? Мне и без того не жарко… — говорила бабушка. — Старая-то кровь плохо греет.
— А мамаша, вон, купается почти каждый день… — продолжала Милочка. — Она говорит, что «как выкупаешься, так точно десять лет с плеч долой!»…
— Твоя мамаша еще женщина молодая… Сравнила со мной! — возражала бабушка.
— Вот и вы, бабуся, если бы покупались, десять лет с плеч сбросили бы, — настаивала Милочка.
— Нет, душечка! Я уж откупалась…
— Ну, бабуська, какая вы упрямая! Вы совсем меня не слушаетесь! — сказала в заключение Милочка.
Бабушка усмехнулась, а барышня, вскочив на подоконник, проворно спустилась в сад, карабкаясь по стене. Бабушка не успела и рта раскрыть, чтобы остановить Милочку от такого неприличного поступка и сделать ей надлежащее внушение, как Милочки уже и след простыл.
— Вот оно — воспитание!.. Ужас! Ужас! — брюзжала старушка, смотря поверх очков на то место окна, где за минуту перед тем ей в последний раз мелькнуло Милочкино личико, веселое, смеющееся, залитое румянцем и солнечным светом.
— Нет! Надо будет заняться ею хорошенько… быть с нею построже! — продолжала бабушка.
Но после того она уж не заговаривала с Милочкой о купанье — для того, чтобы та опять не пристала к ней с просьбой идти с ней купаться.
За обедом Евдокия Александровна опять имела случай убедиться, как плохо воспитана эта «несчастная» девочка.
— Я, бабуся, была в деревне Терентьевке… знаете тамотко, за мельницей, под горой… — рассказывала Милочка, кушая суп и с аппетитом набивая себе за обе щеки вкусные клёцки. — Я там познакомилась с Анюткой, с Фроськой, с Митькой, с Филькой…
— Господи помилуй! — вскричала бабушка, в отчаянии опуская ложку на стол. — Ты одна ходила в Терентьевку?
— Да с кем же? Разумеется, одна, — просто и совершенно спокойно ответила Милочка, ловя у себя на тарелке клёцку за клёцкой. — Ведь я же — не слепая. Водят ведь только слепых, да маленьких ребят… Какая вы, бабуся, смешная!
— Отлично! Прекрасно! Вот так барышня!.. Одна по деревням бегает, — насмешливо заметила бабушка.
— Фроська — такая славная, и Филька тоже. Я звала их к себе в гости! — болтала Милочка, не слушая свою «бабусю». — Они как-нибудь ужотко все придут ко мне… Вот-то будет весело!
— Этого еще не доставало! — с ужасом восклицала бабушка. — Ты целую ораву, пожалуй, наведешь.
— Да, да, бабуся! Я их всех звала сюда… — успокаивала ее внучка. — И Гришку, и Липку звала, и маленького Ванюшку… Он, бабуся, такой смешной… Ему три года, но они его зовут Иваном Иванычем оттого, что он такой серьезный… Но, знаете, бабуся, — какая жалость! — у него ножки кривые… Вот вы увидите, — он придет!
— Да вы тут такой шум, гвалт поднимете, что мне придется из дому бежать! — ворчала бабушка.
— Зачем же, бабуся, вам убегать от нас? Вам же будет веселее, — уговаривала ее Милочка. — Мы будем бегать, играть…
— Это с Анюткой-то, да с Филькой? — перебила ее бабушка.
— Нет, и с Митькой, и с Гришкой, и с Фроськой! — возражала внучка.
— Вот так воспитание! Признаюсь… Я просто не понимаю, — как можно так вести девочку! — шептала бабушка, с сокрушением поглядывая на свою гостью.
— Милочка! Зачем ты под столом ногами болтаешь? — немного погодя, спросила бабушка.
— А у меня уж такая привычка, — ответила ей внучка. — Когда на меня ворчат, я всегда ногами болтаю…
— Дурная привычка! — рассудительно заметила бабушка. — От дурных привычек надо отвыкать. Ты теперь, душечка, в таком возрасте, что…