– Дети скучали по тебе, вам многое следует наверстать.
– Но… это невозможно. – Собственный голос казался мне искаженным и чуждым.
– Вот твои дети. Я твой муж. У нас счастливая семья.
– Это не мои дети, – проскулил чужой голос.
– У нас счастливая семья. Я твой муж, – снова и снова. – Я твой муж, вот твои дети. Кроме нас, у тебя никого нет. Будет лучше, если ты осознаешь это.
Я затрясла головой. Вообще-то хотелось покачать ею, но я как будто забыла, как это делается. Его рука метнулась ко мне, сомкнулась на челюсти, сдавила щеки. У него сверкнули зрачки, желваки заиграли. Хищник, охотник, монстр – и отныне мой супруг. Мой муж не шутил – и в тот момент, очевидно, хотел напомнить мне об этом.
– Знаешь, какой бывает звук, если проломить кому-то череп, Лена? Как будто арбуз разбивают об пол. Памм!
Я вздрогнула.
– Именно так – памм! Интересный звук.
Полицейские молчат. Кажется, им просто нечего сказать, и по их лицам ничего невозможно прочесть. Меня вдруг охватывает страх, словно я сказала что-то не то. Затем к страху примешивается нечто другое. Что-то холодное, тянущее. Вина. Меня гложет чувство вины, Лена, потому что я ношу твой шрам.
– Он похитил меня, чтобы дать своим детям новую мать, – заключаю я и без сил откидываюсь на подушку. В том числе, вероятно, чтобы избегнуть их взглядов. Смотрю в потолок. – Какое сегодня число?
Сестра Рут заново заварила чай и теперь намазывает мне хлеб маслом. Должно быть, кто-то забыл запереть ящик стола, откуда она достала нож. Я сказала ей, что еще не время принимать пищу, но сестра Рут, вероятно, испугалась, поскольку у меня громко заурчало в животе. Будучи медсестрой, она должна знать, что это всего лишь воздух у меня в желудке, и моему здоровью ничто не угрожает. Только она, кажется, и не слушала меня толком, когда я пыталась объяснить ей, почему урчит в животе и что это означает. Вместо этого она принялась извиняться, потому что только теперь догадалась что-нибудь предложить мне, хотя прошло уже столько времени.
– Вот, – говорит сестра Рут и ставит передо мной тарелку, прямо на рисунок с моей семьей. Только папина голова с красным пятном сбоку выглядывает из-под тарелки, потому что он самый высокий из нас. – В семь открывается кафетерий, можно будет раздобыть что-нибудь другое. По средам у них подают чудесные яблочные пироги. Тебе обязательно стоит попробовать.
Я говорю «спасибо». Всегда нужно быть вежливым.
– Ну же, угощайся, Ханна, – говорит сестра Рут.
Беру намазанный маслом хлеб и кусаю по-мышиному. Папа тоже приносит хлеб, когда возвращается с покупками, но только одну упаковку, потому что хлеб быстро плесневеет, а плесень вредна для здоровья.
Сестра Рут стоит у стола и наблюдает, как я ем.
– Когда поешь, тебе не помешает прилечь. – Она кивает на кровать, стоящую слева, возле металлического шкафа. – У тебя выдалась долгая ночь. Отдых пойдет тебе на пользу.
– Но я думала, мы пойдем к маме. – Я откладываю хлеб на тарелку.
– Конечно, пойдем. Но перед этим я хочу переговорить с полицейским.
– По поводу дедушки?
Сестра Рут подбирает хлеб с тарелки и снова сует его мне обратно в руку.
– В том числе. Прошу, Ханна, поешь еще хоть немного. Знаю, трудно себя заставить, но попробуй сделать хотя бы пару укусов, ладно?
Я делаю пять, потому что пять кажется мне хорошим числом. По одному за каждого в семье. За маму, за папу, за Фройляйн Тинки, за себя и за Йонатана самый большой, потому что ему пришлось вычищать ковер.
– Больше не сможешь? – спрашивает сестра Рут.
Я мотаю головой. Обкусанный бутерброд теперь имеет контуры Африки. После Азии это второй по величине континент. Там обитают львы, зебры и черные шакалы.
– Ну тогда пойдем, – говорит сестра Рут и выдвигает мой стул, держась за спинку, чтобы я могла встать.
Кровать в комнате отдыха довольно жесткая, а из постельных принадлежностей на ней только простыня. Сестра Рут достает из шкафа подушку и свернутое одеяло и закутывает меня. У меня закрываются глаза, хоть я и не хочу засыпать, чтобы не пропустить момент, когда можно будет проведать маму. Сестра Рут садится на край кровати и начинает гладить меня по волосам. Я представляю, как будто меня гладит мама.
– Рассказать тебе что-нибудь перед сном? – спрашивает ее голос.
Я киваю.
– О чем тебе хочется послушать?
– Мне нравится, когда мама рассказывает про звезды, – отвечаю я шепотом.
Это никакой не секрет, и мне незачем шептать, но голос тоже вдруг ослаб.
– Звезды. Так, ладно, – произносит сестра Рут. – Дай-ка подумать… да, я знаю. Моя дочь услышала эту историю в детском саду, и мне потом частенько приходилось пересказывать ее дома. Особенно если ей бывало грустно и я хотела приободрить ее.
– Нина, сладкоежка, – шепчу я усталым голосом.
– Да. – Сестра Рут смеется. – Нина, сладкоежка. Итак: жили как-то две звезды. Большая, ослепительно-красная, и маленькая, чей свет был еще не так ярок. Они были лучшими друзьями. Днем звезды спали, чтобы к ночи набраться сил, а с наступлением темноты резвились на небе. Маленькая звезда восхищалась ярким сиянием своей старшей подруги и старалась испускать такой же красивый свет. Как-то вечером, когда день уже клонился к закату, а ночь только подбиралась, маленькую звезду разбудил громкий хлопок. Она испуганно огляделась, но не могла разгадать причину такого оглушительного шума. Тогда рядом послышался спокойный голос старшей звезды: «Все хорошо, звездочка. Не пугайся и поспи еще немного. Обещаю, этой ночью я буду светить особенно ярко, для тебя одной».
Так оно и случилось: той ночью старшая звезда светила ярче, чем когда-либо прежде, ярче всех звезд во всей галактике, и младшая звездочка еще больше восхищалась ею. И в последующие ночи старшая звезда озаряла небосклон. И вот однажды маленькая звезда проснулась и не увидела своей старшей подруги. Сколько она ни озиралась в панике, большой звезды нигде не было. Звездочка испугалась, и ей стало еще страшнее, когда обнаружилось, что ее окутывает зловещая серая дымка. Бедняжка стала звать свою подругу, но не получала ответа. И она горько заплакала, потому что почувствовала себя такой одинокой без старшей звезды. Другие звезды были слишком далеко, чтобы найти среди них новых друзей, и ни одна из них не могла бы заменить ей любимую, яркую подругу. В отчаянии звездочка воззвала к Богу, самой могучей силе, какую знала. И Бог действительно явился ей и выслушал ее жалобы. О том, что ее подруга пропала, и ей теперь так одиноко, об ужасном тумане, что окутывал и пугал ее…
– Я не про то хотела слушать!
Я и в самом деле старалась прослушать как можно дольше, но теперь должна прервать сестру Рут. Хоть это и невежливо. Однако если кто-то допускает ошибки, об этом всегда нужно говорить.
– Хотела, чтобы вы рассказали мне про настоящие звезды, а не сказку.
– О, – восклицает сестра Рут и чешет затылок. – Так ты говоришь про созвездия и все такое?
Киваю.
– Хм… прости, Ханна, в этом я совершенно не разбираюсь. Но, может, все-таки дашь моей истории шанс? Она и в самом деле красивая, только дослушай.
Я мотаю головой и переворачиваюсь на бок, лицом от сестры Рут.
– Не хочу, чтобы в историю впутывали Бога. Мама говорит, что Бог – чудовище.
Сегодня шестнадцатое сентября, отвечает мне Кам.
Получается, четыре месяца.
Четыре месяца, Лена, твой муж держал меня в плену. Возможно, для тебя это сущая ерунда. Ты держалась годами. Родила ему детей и играла с ним в семью.
Я помню, как в тот первый вечер сидела рядом с ним на диване, парализованная шоком. Как поглядывала на него краем глаза и невольно восхищалась его обманчивым обликом. Он даже специально переоделся в этот особенный вечер. Никаких джинсов и выцветшей футболки – теперь на нем были темные брюки и голубая рубашка. Он выглядел так, словно только вернулся с работы или собрался на свидание. Это не был зловонный, неухоженный монстр с рябым лицом и пустыми черными глазами, как в каком-нибудь фильме ужасов. Я помню, как смотрела на твоих детей, и они выглядели совершенно нормально. Хотя ничего нормального в этом не было. Как они могли сидеть перед печкой в своих пижамах, греть руки и непринужденно болтать? Даже девочка. Еще недавно эта Ханна недоверчиво взирала на меня, стоя в дверном проеме, а теперь задорно смеялась, глядя, как ее кошка охотится за голыми ступнями брата.
– Кусай его, Фройляйн Тинки! – выкрикивала девочка.
А я повторяла про себя, раз за разом: это не по-настоящему, такого не может быть, это неправда.
Я помню, как в тот вечер оплакивала тебя, Лена. Ту женщину, чьи ботинки теперь носила. Несчастную женщину из хижины, которая жила здесь до меня. Которая, как я понимала, была теперь мертва. Памм! С таким звуком разбивается череп. Твои ботинки стали для меня самым убедительным предупреждением. И все же я с самого начала знала, что не буду участвовать в его безумной, извращенной игре. Я должна была собраться с силами, оправиться от побоев и найти способ выбраться оттуда. Он или я. Кто-то один – вероятно, уже в тот первый вечер я сознавала неизбежность такого конца.
Я уже знала, где выход. Это была деревянная дверь с двумя замками. Когда он двигался, у него в кармане что-то позвякивало. Из этого следовало, что он постоянно носил при себе ключи. Дверь располагалась слева, в нескольких метрах от дивана. Там не было коридора или отдельной прихожей – сразу за дверью открывалась эта комната, совмещавшая в себе гостиную и кухню. По другую сторону, за дверным проемом, угадывался коридор, вероятно, ведший к спальням и в кладовую, где я впервые очнулась. Я предполагала также, что где-то была ванная или хотя бы туалет. С одной стороны, я не могла дождаться, когда он покажет мне остальные комнаты, и я смогла бы лучше сориентироваться и увидеть другие возможности выбраться. С другой стороны, я догадывалась, что последует, когда он завершит вечер и мы отправимся в кровать. Какое-то мгновение я даже питала дурацкую надежду, что он просто отведет меня в кладовую и на ночь снова привяжет к раковине.