Мама, ты мерзнешь?
– Я не могу спросить его о том же, потому что он мертв. Я даже имени его не знаю.
– Полиция это выяснит.
– Знаешь, сколько времени полиция уже расследует это дело? И что бы они там ни выяснили, это так и останется предположением. Он мертв. Ты не понимаешь, Кирстен? Она была его изначальной жертвой, его причиной, его мотивом.
– Ясси…
– Как мне смириться с этим, если я даже не знаю причины всему этому?
Кирстен кивает в сторону стены.
– И ты полагаешь, в репортажах найдется ответ?
– Не знаю. Кажется, я просто хочу выяснить, кем она была.
Кирстен смеется. При этом я не упомянула, какое странное утешение я ощущаю в окружении твоих фотографий. Как они помогают переносить одиночество, потому что среди них я как будто не одинока. Ты пережила то же, что и я, нас двое. Ты меня понимаешь, Лена.
– Половина из этого все равно чушь. Подумай сама, Ясси. Про тебя пишут, что ты жила на привязи и ела из собачьей миски. И ты всерьез полагаешь, что прочтешь десяток статей о Лене Бек и будешь знать больше полиции?
– Вероятно, нет.
Кирстен обводит рукой комнату.
– Ты с тем же успехом могла бы расклеить заметки о своем деле, но не делаешь этого! Потому что знаешь, сколько там бреда.
– Да.
Кирстен качает головой и делает шаг к стене.
– Не надо! – вскрикиваю я, когда она выдергивает первую кнопку. – Пожалуйста, Кирстен. Они мне помогают.
– Нет, Ясси, от них только хуже. Тебе не выкарабкаться, если первое, что ты видишь по утрам, – вот это.
– Пожалуйста, – повторяю я.
Кирстен снова вздыхает и втыкает кнопку обратно.
– Ты регулярно посещаешь психотерапевта?
– Завтра позвоню ей, обещаю.
Кирстен опускает взгляд и потирает лоб. Затем вскидывает голову, словно вспомнила что-то важное.
– Ты сказала – комод. Второй ящик.
Вместо Герда у порога стоит Марк Суттхофф. Все происходит очень быстро. Я пытаюсь захлопнуть дверь, его нога вклинивается в брешь. За спиной кричит Карин:
– Маттиас!
Суттхофф в моем доме.
Суттхофф обнимает мою жену. Мою жену обнимает Суттхофф. Я стою в прихожей, словно в оцепенении.
– Что тебе нужно?
– Маттиас, прошу тебя, – снова Карин.
– Прошу прощения, что так поздно и без предупреждения, но я несколько раз пытался дозвониться, и никто не ответил.
– Мы отключили телефон, – объясняет жена, кладет руку ему на спину и ведет в мою гостиную. – Эти журналисты. Телефон звонил без умолку, просто невыносимо. Ты давно в Германии, Марк?
Я следую за ними, как неприкаянный пес.
– Только прилетел. В аэропорту взял машину напрокат и сразу к вам.
Марк Суттхофф снимает пиджак и бросает на спинку моего дивана, как будто у себя дома. Садится на мой диван, рука на подлокотнике, ноги небрежно скрещены. Отвечает моей жене, что выпьет воды, но и от чая не откажется, конечно, если это не создаст лишних хлопот. Моя жена – ах, Марк, да какие хлопоты – семенит на кухню, поставить чайник. Я стискиваю зубы.
– Мы давно собирались тебе позвонить, – кричит она с кухни.
– Но потом решили, что в этом нет надобности, – добавляю я, когда Карин открывает кран, и скрещиваю руки на груди.
– Да садись уже, Маттиас.
Суттхофф невозмутимо улыбается. Его темные волосы теперь короче, лицо чуть округлилось, да и вообще он выглядит полнее, чем в нашу последнюю встречу в полицейском управлении. В то время он был тощим и костлявым, отчего распухший, перепачканный кровью нос выдавался еще сильнее. Тогда в присутствии Герда он сказал, что не собирается выдвигать обвинений против меня, уверял, что понимает, в каком нелегком положении я оказался. Мне больше всего хотелось харкнуть ему в лицо, и заодно Герду, на которого это жалкое актерство произвело впечатление. В конечном счете Марк Суттхофф заработал на своем представлении семь тысяч евро.
– Спасибо, постою, – ворчу я.
– Как ты вообще поживаешь, Марк? – спрашивает Карин, возвращаясь с подносом.
Три чашки, мои чашки. Я всегда подозревал, что Карин поддерживала с ним связь, но ни разу не спрашивал об этом. В ответ она лишь принялась бы перечислять, сколько раз ей приходилось обращаться к фармацевту по моей милости, за опипрамолом и другими успокоительными.
– Да, Марк, – я улыбаюсь, – как твоя торговля машинами?
Мне давно известно из интернета, что по переезде во Францию он открыл школу актерского мастерства. Которая, впрочем, разорилась через несколько месяцев.
Марк улыбается в ответ.
– Мы перебрались из Парижа в глубинку. Марнеталь, чудесное место, сказочная природа. Выращиваем виноград, делаем вино. Я как-нибудь пошлю тебе ящик, Маттиас.
– Очень любезно.
Карин садится рядом с ним на диван и убирает чайные пакетики на отдельное блюдце.
– Вот, – она пододвигает Марку чашку. – А как поживают жена и дочь?
Так у Марка есть дочь… Сначала это была моя дочь, теперь у него есть своя собственная. У меня начинает пульсировать в правом виске.
– Все хорошо, – отвечает Марк, прихлебывая чай.
– Сколько уже девочке? – спрашивает Карин.
– Девять. Время летит незаметно.
– Да. – Карин печально улыбается. – Иногда.
– Известно что-нибудь новое о Лене?
Когда он произносит ее имя, биение в правом виске усиливается.
– С каких пор тебя это интересует?
Марк резко отставляет чашку и смотрит на меня. Если б я не знал его, то решил бы, что он глубоко оскорблен. Отличный, тонко выверенный ход. Уголки губ ползут вниз, и кажется даже, что подрагивает нижняя челюсть.
– Всегда интересовало, и ты прекрасно это знаешь.
Карин похлопывает его по колену, и он берет ее за руку. Суттхофф и моя жена держатся за ручки. Мне представляется, что вытворяли эти руки с моей дочерью. Как они хватали ее, душили, рыли ей могилу…
– У него есть алиби, – сообщил мне тогда Герд.
Я затряс головой.
– Алиби, что оно значит? Люди лгут ради алиби.
– Маттиас, когда Лена исчезла, Суттхоффа неделю не было в городе. – Я снова замотал головой, и Герд всплеснул руками. – Господи, Маттиас, его и в стране-то не было! Он был во Франции. У нас есть билеты, бронь в отеле, свидетельства персонала отеля и его спутницы.
– Какой спутницы?
Мгновение Герд смотрел на меня.
– Женщины.
– Женщины?
– Герр Суттхофф сказал, что они с Леной уже несколько недель как расстались. В его телефоне сохранились сообщения, которые это подтверждают. Однако они поддерживали контакт и планировали встретиться по его возвращении. Наверное, хотели попытаться еще раз.
Я отвожу взгляд.
– Маттиас, я знаю, что в прошлом у нас было не все гладко, – доносится до меня голос Марка.
Слабо киваю. Прошлое оживает. Мои руки держат его за ворот, он привалился спиной к стене, лицо налито кровью. Отвечай, скотина, где она?
– Но я, как и ты, всегда жаждал, чтобы судьба Лены наконец прояснилась. Так и не смог забыть ее. – Я слышу его смех, и в нем как будто сквозит горечь. – Спроси мою жену: она уже устала слушать истории о Лене. Но что я могу поделать? Первая большая любовь с тобой навсегда.
Карин восхищенно вздыхает.
– Поэтому, – продолжает Марк, – когда со мной связалась полиция, я вылетел ближайшим рейсом.
Биение в правом виске резко прекращается.
– Полиция?
Марк усердно кивает.
– Да-да. Вчера мне позвонил этот Бернд Брюлинг. Сказал, что им нужна моя помощь.
– Герд Брюлинг, – поправляю я машинально, в то время как разум пытается постичь значение сказанного. – Твоя помощь? В чем?
– Подробностей я и сам пока не знаю. Но, – тут он глубоко вздыхает, – думаю, очевидно, что я сделаю все от меня зависящее, если это поможет найти Лену.
Карин выглядит тронутой, и он поворачивается к ней.
– У меня ведь у самого дочь. Не представляю, как я продержался бы, окажись на вашем месте. – Он снова переводит взгляд на меня. – Пожалуй, сошел бы с ума.
Я игнорирую его многозначительный взгляд.
– Но что-то ведь Герд Брюлинг сказал тебе по телефону.
Марк пожимает плечами.
– Лишь о том, что я, возможно, сумею помочь. Теперь, когда объявилась другая женщина и у них появился новый след. Как там дети? Мальчик и девочка, так ведь? Господи, – он задумчиво улыбается, – чтобы моя Лена – и мама… немыслимо.
– Твоя Лена…
– Детям непросто в этих обстоятельствах, – торопливо вставляет Карин. – Конечно, нельзя сказать, что они в порядке. Йонатан глубоко травмирован, у Ханны подозревают легкую форму… Дорогой, как там называется этот синдром?
– Аспергера, – выговариваю я сквозь зубы.
– Точно, синдром Аспергера. Это такая форма аутизма, при которой у людей возникают трудности во взаимодействии с окружающими. Они склонны воспринимать вещи буквально и поэтому не в состоянии устанавливать взаимосвязи…
– Да, но это нормально, если человек всю жизнь провел в изоляции, разве нет? Как им взаимодействовать с окружающими? Они этого просто не умеют.
– А я что говорю! – восклицаю я и вскидываю палец кверху. – В точности мои слова, Марк! Нельзя считать это нарушением! Ты бы знал, какая Ханна смышленая!
– Но, Маттиас, фрау Хамштедт тебе ведь объясняла, – напоминает Карин. – У многих пациентов с синдромом Аспергера интеллект развит выше среднего. Речь скорее о том, как они воспринимают мир…
Марк качает головой.
– Может, девочке надо просто привыкнуть ко всему.
– Мои слова, – повторяю я и хлопаю в ладоши.
Карин вздыхает.
– Посмотрим, как пойдут дела. Так или иначе, в Регенсбурге о них позаботятся. Психотерапевт знает свое дело.
– Хотя Карин может лишь предполагать, – замечаю я, обращаясь к Марку. – Ведь она не ездит со мной навещать детей.
– Да ну? – Марк с удивлением смотрит на Карин. Та опускает глаза.
– Наверное, мне тоже нужно ко всем привыкнуть, – произносит она тихим голосом.
– Все будет хорошо. – Марк снова берет ее за руку.