мое поведение. Я делала какие-то глупости по недоразумению, за что их отец меня и колотил. Вследствие моей собственной глупости.
– Придумал! – воскликнул Йонатан.
В следующий миг он спрыгнул с дивана и скрылся в коридоре. Когда же вернулся, лицо его по-прежнему было заплаканным, но глаза сияли. И он что-то держал за спиной.
– У меня для тебя подарок, – торжественно произнес Йонатан и показал, что у него в руках.
Снежный шар.
Я различила внутри маленький домик с коричневой дверью, красными ставнями и островерхой крышей. Справа и слева от него росли две сосны.
– Посмотри, мама. – Йонатан потряс шар; тысячи крохотных снежинок закружились вихрем, и часть их осела на крыше домика и верхушках сосен, а остальные укрыли землю вокруг. – Посмотри, как пляшут снежинки! А там, внутри, – мы. – Он улыбнулся и показал на маленький домик.
– Можно подержать?
Йонатан протянул мне шар.
– Только аккуратнее. Он из стекла и очень тяжелый.
– Очень тяжелый, – повторила я машинально, и это действительно было так. Снежный шар имел солидный вес. Превосходный вес.
– Откуда он у тебя?
– Папа подарил. Ханне – Фройляйн Тинки, а мне – снежный шар. Это мое самое ценное сокровище.
– Но где же ты его прятал?
– В нашей комнате. Там под кроватью отходит одна доска, и под ней дыра. – Он ухмыльнулся. – Фройляйн Тинки тоже иногда там прячется, если что-нибудь натворит.
Йонатан повернулся к Ханне, но та не отреагировала на его ухмылку.
– В вашей комнате, – повторила я, взвешивая в руке снежный шар.
В комнате, где я бывала тысячу раз, чтобы застелить кровати или рассказать детям историю на ночь.
– Да, – сказал Йонатан и сел на диван рядом со мной. – Но теперь я хочу подарить его тебе.
– Подарить?..
– Да, потому что тебе грустно, мама. – Он взял шар и снова потряс его. Снежинки окутали маленький домик. Йонатан мечтательно улыбнулся. – Это наша хижина. Мы там внутри, и нам так тепло… – Он вновь протянул мне шар. – Видишь, как у нас хорошо?
– Да, милый, и вправду хорошо.
– И когда тебе снова станет грустно, просто потряси его.
– Да, милый, обязательно.
Я крепко прижала к себе Йонатана. В глазах у меня стояли слезы. Чудесный маленький мальчик… Он хотел приободрить меня и подарил свое самое ценное, единственное сокровище.
– Может, все-таки приступим к занятиям? – Ханна, которая до сих пор вела себя на удивление тихо, наконец-то подала голос.
Я поцеловала Йонатана в лоб и сказала:
– Спасибо.
Потом бросила взгляд на часы – без пятнадцати четыре – и поднялась с дивана.
– Так, ладно, дети. Берите тетради и карандаши. Сегодня будем писать диктант…
Стрелка подбиралась к восьми. Я уже не рассчитывала, что он вернется, и собиралась отправлять детей в ванную, чтобы готовились ко сну. Во время занятий снежный шар стоял на обеденном столе. Я то и дело бросала на него взгляд и невольно улыбалась. Йонатан, если замечал это, тоже улыбался. Наверное, он был счастлив и горд, и чувствовал, что совершил в этот день нечто грандиозное. Ведь он излечил маму от депрессии. И понятия не имел, что сотворил.
Наконец снаружи все-таки послышались шаги, тяжелые шаги по доскам – должно быть, по ступеням, что вели к двери. Дети подскочили и встали посреди гостиной, с вытянутыми вперед руками. Я предусмотрительно переставила снежный шар на свой стул, чтобы не сразу бросился в глаза, когда он войдет. Затем встала рядом с детьми и тоже протянула руки. В следующую секунду в замке провернулся ключ.
Я смотрела на его спину, пока он запирал дверь, следила за его рукой, когда он извлек ключ из замка и связка со звоном исчезла в кармане брюк. Все было как обычно. С той лишь разницей, что у меня отчаянно колотилось сердце, и удары отдавались по всему телу. Меня как будто распирало изнутри, пока он проверял мои ногти и подступил так близко, что я ощутила уличную прохладу с его одежды. Он закупил продуктов, чтобы в честь сегодняшнего дня приготовить что-нибудь эдакое. И конечно, не забыл про тест, который и служил всему поводом. Детям даже было позволено задержаться перед сном. Всё ради праздника. Казалось, у него не возникало сомнений в результате теста.
– Всё в порядке, Лена? – спросил он, направляясь к кухонному столу, чтобы положить пакеты с покупками.
– Да, конечно, – ответила я торопливо и встала так, чтобы оказаться между ним и стулом, где стоял снежный шар.
День настал. Я обрету свободу или умру; я чувствовала это, чувствовала с каждым ударом сердца. И тут меня охватил страх, звериный ужас. Он окутал тело, словно в непроницаемый кокон, сковал и обездвижил меня.
С этой секунды все происходило машинально. Клянусь, я не помню тот момент, когда схватила снежный шар. Кажется, он распаковывает покупки? Или ворошит пепел в печке? Я смотрю на него, он стоит ко мне спиной, чуть наклонившись. Я подступаю к нему. Снежный шар в руке весит целую тонну, я едва могу удержать его. И все же мне удается как следует размахнуться.
Что делают в этот момент дети? Это Ханна стоит в метре от меня? У нее вырывается предостерегающий возглас, которого я не слышу, потому что все глушит кокон. Да, я вижу ее краем глаза, но рот у нее закрыт. Ханна молча и безучастно смотрит, как снежный шар по угрожающей траектории рассекает воздух.
А Йонатан? Должно быть, тоже где-то здесь. Возможно, как раз с веселой болтовней забегает за диван. Папа дома, и он рад этому. Папа разожжет огонь в печи, и в хижине станет тепло. Папа приготовит что-нибудь вкусненькое. Какое счастье, что папа снова дома…
В эту секунду твой муж начинает разворачиваться – слишком поздно. Раздается звук памм! – как будто арбуз уронили на пол. Издает ли он какой-то звук? Болезненный стон? А может, даже вскрикивает? Ничего не слышу, только кровь шумит у меня в ушах. И глухое, сокрушительное памм! Я нанесла удар, достаточно сильный, чтобы оглушить, и его тело оседает, словно марионетке подрезали нитки. Этого довольно, он лежит на полу, но я, кажется, не останавливаюсь. Я бью, снова, и снова, и снова, пока снежный шар не раскалывается о его голову. Однако мне и этого мало, и я продолжаю молотить его разбитым шаром; острые осколки рвут ему лицо. Кровь – наверное, она повсюду.
Я пячусь назад с орудием убийства в руке. В поле моего зрения попадают дети; вот они, застыли как вкопанные. Ханна стоит с неподвижным, пустым лицом. Йонатан перепуган. Слезы скатываются по щекам, рот беспомощно приоткрыт. Руки плетьми висят вдоль хрупкого туловища. Его глаза, его взгляд… Снежный шар был его подарком для меня, самым важным его поступком, его гордостью. И этим снежным шаром был убит отец. Он убил отца, потому что подарил снежный шар мне. Его губы сложились в беззвучное:
– Мама…
Роняю шар. Он бьется об пол, и удар отдается в моем сознании. Для меня шар разбит только теперь. Этот звук пробивается сквозь кокон, подстегивает меня. Я опускаюсь на колени рядом с телом и достаю связку ключей из кармана брюк. Господи, он шевельнулся? Этого не может быть, это невозможно, он мертв, как позднее установит полиция. Я снова пячусь. В моей руке звенит связка ключей. Я бросаюсь к двери, дрожащими пальцами поочередно вставляю ключи в замок, пока какой-то из них не подходит. Подходит! Дверь открыта!
– Дети, быстрее! – кричу я. – Бежим!
Однако они не двигаются. Оцепенело стоят у неподвижного тела своего отца.
– Ну же! Надо бежать!
Точно в замедленной съемке, Йонатан опускается на пол рядом с отцом. Его туловище судорожно дергается. Он всхлипывает, тихо, от боли, от любви.
Недоуменно мотаю головой. Смотрю на Ханну. Она так и стоит, не двигаясь, на лице по-прежнему никаких эмоций.
Я задыхаюсь. Ни о чем больше не думаю, в голове лишь одна мысль: «Прочь отсюда!» Ноги сами приходят в движение. Пересекаю узкую веранду, спотыкаюсь, сбегаю по ступеням. Вокруг кромешная тьма и холодный воздух. На мгновение у меня перехватывает дыхание, легкие словно отказываются вбирать этот странный воздух. Настоящий, свежий воздух.
Я бегу. По заросшему травой участку, где стоит хижина, и к деревьям, растущим у самой его границы. Ветки царапают лицо, я почти ничего не вижу в темноте, под ногами хрустит, громко и сухо. Отмахиваюсь от ветвей, иногда хватаю руками пустоту, спотыкаюсь, падаю. Чувствую боль. Снова поднимаюсь – бежать, бежать дальше, прочь отсюда.
Что это? Кажется, позади хрустнула ветка? Он поднялся, гонится за мной?
Бежать, быстрее!
Бегу, спотыкаюсь, поскальзываюсь, врезаюсь в дерево.
Бежать, не останавливаться!
За спиной слышен хруст.
Впереди, в некотором отдалении, между деревьев… мигает свет?
Два огонька, совсем крошечные, но при этом движутся. Фары автомобиля?
Я бегу на свет – бежать! Только не останавливаться! Дорога, это дорога! Размахиваю руками. Машина, там и в самом деле едет машина! Бегу ей навстречу, продолжаю размахивать руками, машина все ближе, и вот… оглушающий удар. В глазах вспыхивают молнии. Веки дрожат, я лежу на жесткой холодной земле. Ужасно холодно. Краем глаза ловлю движение. Человек. Склонился надо мной. Водитель машины. Голос не сочетается с лицом.
– Фрау Грасс? Фрау Грасс! Только не волнуйтесь, фрау Грасс!
Сон никак не идет. При этом хочется поскорее уснуть, чтобы наступило завтра: новый день, лучше этого. Карин лежит рядом, чуть слышно свистит носом во сне, и то и дело беспокойно ворочается. По крайней мере, она спит, счастливая.
Конечно, я ожидал другого. Когда Ханна после нашего приезда сказала: «Но это вовсе не мой дом, дедушка», – мне как будто рассекли грудную клетку топором и заживо извлекли сердце. Должно быть, она решила, что я отвезу ее обратно в хижину. В первый миг у меня даже пропал дар речи, но Карин сумела сымпровизировать.
– Ты права, Ханна, – сказала она, словно все так и должно быть. – Это наш дом, мой и твоего дедушки. Твоя мама долгое время жила здесь с нами. Вот мы и подумали, что тебе захочется побывать здесь. Хочешь посмотреть ее старую комнату?