– Может, ей просто приснился плохой сон. А ты на нее набрасываешься!
– Или всё в точности, как я опасалась. – Карин бессильно роняет руку на стол. – Кто-то из этих стервятников решил заночевать перед домом.
– Чушь какая-то. Они разъехались в девять часов, ты же сама слышала звук двигателей. И когда я посмотрел из окна, там уже никого не было. Они поняли, что здесь им ничего не светит.
Карин словно и не слышит меня.
– А стараниями Ханны у них появится еще одна фотография… Я тебе говорила, Маттиас! С самого начала говорила, что не хочу повторения. Не хочу снова каждое утро читать о себе в газетах.
Она поднимается так резко, что стул едва не опрокидывается, успевает ухватиться за спинку и задвигает его обратно под стол.
– Все-таки посмотрю, – говорю я, подхожу к камину и беру кочергу со стойки. – Если там что-то и было, я это выясню. А ты поднимайся к Ханне. Только будь добрее с ней, Карин, прошу тебя.
Снаружи все тихо, только птицы щебечут в рассветных сумерках. Я стою на верхней ступени, с кочергой в руке. Взгляд скользит по палисаднику. Калитка заперта, и нет никаких признаков, что недавно кто-либо ступал на наш участок. И кроме роз, у нас нет других кустарников или деревьев настолько толстых, чтобы можно было укрыться за ними. Небольшой участок хорошо просматривается даже в сумерках, и ничто не тревожит рассветной тишины. Все как я и предполагал: Ханне просто приснился плохой сон.
Не понимаю, что такое нашло на Карин. Все началось еще за завтраком. Ханна ела лишь хлеб с маслом, как и вчера за ужином, – ну и что? Да, Карин думала, что порадует Ханну, когда принесла с кухни банку шоколадной пасты и поставила на стол.
– Насколько я знаю, все дети любят шоколадную пасту, – сказала она и подмигнула Ханне.
Но Ханна изучила состав и отодвинула банку.
– Избыточное употребление сахара и сахаросодержащих продуктов может вызывать следующие симптомы: усталость, апатия, тревожные состояния, проблемы с желудком и кишечником, нервозность, нарушения сна и концентрации, а также порча зубов. Точка.
Карин вымученно улыбнулась, после чего забрала банку, ушла на кухню и поставила в шкаф, к шоколадным батончикам, пакетикам мармеладных мишек и кексам, закупленным, когда стало ясно, что Ханна проведет у нас несколько дней. Я понимаю ее разочарование. Она хотела как лучше. Но разве нельзя было ограничиться тем, чтобы убрать обратно банку?
Нет, теперь Карин всхлипывает, и это хорошо слышно даже в столовой. Я упираюсь ладонями в стол, чтобы встать и проследовать за ней на кухню. Но передумываю. Ханна сидит напротив и смотрит на меня. На тарелке перед ней уже лежит ломтик хлеба. Она так и не прикоснулась к нему с того момента, как Карин ретировалась на кухню.
– Только масло? – спрашиваю я.
Ханна кивает.
Я наклоняюсь через стол и пододвигаю к себе тарелку, чтобы намазать хлеб маслом.
– Спасибо, – произносит Ханна очень учтиво, когда я возвращаю ей тарелку.
– Приступай. А я посмотрю, где там бабушка пропадает.
– Неужели нельзя просто вместе позавтракать?
Я пытаюсь говорить шепотом, чтобы не услышала Ханна, но даже так в голосе проступает резкость, которая удивляет не только Карин, но и меня самого.
– Я так не могу, Маттиас.
Она указывает куда-то вверх, на включенные светильники. По комнате разливается непривычный в такое время холодный белый свет. По всем комнатам, если быть точным, поскольку ставни, как и вчера, опущены по всему дому.
– Карин, их вполовину меньше, чем вчера.
Я имею в виду журналистов, которые бестолково топчутся перед домом. Утром, в половине седьмого, когда я забирал газету из ящика, никого еще не было, и я решил, что все так и останется. Первая машина появилась в начале девятого.
– Конечно. – Карин саркастически смеется. – У них ведь уже есть фото с прошлой ночи.
– Не начинай, пожалуйста. Никого здесь прошлой ночью не было. Ханне приснился плохой сон. И ты сама видела сегодняшнюю газету. Никаких фотографий, только…
Я запинаюсь, как только до меня доходит. Но у меня нет желания обсуждать, насколько оправданна статья «Баварского вестника», в которой обличается текущая работа полиции.
– Послушай, Карин. Мне тоже все это непросто дается. Но сейчас главное – выяснить, кто этот человек и что он сделал с нашей дочерью. – У меня пересыхает в горле. – И где он ее спрятал.
– Для тебя это имеет значение? – В глазах Карин еще поблескивает влага, и вместе с тем что-то чуждое, суровое появилось в ее выражении.
– Естественно. А ты как думала?
– Ты даже не поинтересовался у Марка, виделся ли он с Гердом.
– Я узнал бы это от Герда.
Карин всплескивает руками.
– Ты даже этого не замечаешь!
– Давай потише, – произношу я шепотом и поглядываю через открытый проем на Ханну.
Та смотрит прямо перед собой и размеренно покусывает хлеб с маслом. По счастью, она сидит боком к нам, так что в поле ее зрения попадает только камин в столовой.
– Чего я не замечаю? – Снова перевожу взгляд на Карин.
– Герд больше не заговаривает с тобой без крайней необходимости. И эта статья в сегодняшней газете дает ему повод.
– Герд со мной не заговаривает? Да ну? Значит, у меня, видимо, что-то неладно с памятью. Или мне приснилось, что он позвонил мне в ту же ночь, когда эта фрау Грасс угодила в больницу?
– Он позвонил нам, Маттиас. И наверняка пожалел об этом. Он не хотел, чтобы мы приезжали в больницу. Это ты решил ехать.
– Нет, мы решили! – Я недоуменно трясу головой. – И почему мы вообще затронули Герда? Я спросил, почему ты устроила истерику из-за шоколадной пасты.
У Карин дрожит подбородок.
– Потому что ты утверждаешь, будто Лена имеет для тебя значение. Но это не так. Теперь для тебя имеет значение только Ханна.
Я не верю своим ушам. Не понимаю, как она смеет говорить такое. Моя Лена, моя жизнь… Меня сдерживает только мысль, что передо мной Карин, женщина, с которой я провел в браке почти сорок лет. Герду, Гизнеру или Марку Суттхоффу я бы давно вцепился в горло.
– Ханна – единственное, что у нас осталось, – произношу я вместо этого и торопливо добавляю: – И Йонатан, – чтобы не дать ей очередной повод прицепиться.
Однако Карин, похоже, не намерена оставлять это просто так.
– Откуда тебе знать? – выкрикивает она.
Я снова шиплю:
– Тсс! – и оглядываюсь на Ханну. Но Карин не собирается сбавлять тон.
– Никто так и не нашел тело Лены! Что, если…
– Карин. Мы знаем, что она мертва, – прерываю я жену, убедившись, что Ханна спокойно сидит за столом и жует свой бутерброд.
– Но откуда нам знать? Когда Герд позвонил нам две недели назад, мы не сомневались, что Лена еще жива!
– Карин, прошу тебя…
– И ты ничего не делаешь, чтобы помочь!
– Что?
– Ты бы давно спросил Ханну о ней!
– Я не психолог, Карин. Невозможно угадать, что за этим последует, если…
– Разве не ты говорил, что эти так называемые специалисты ничего не знают? И в то же время ты считаешь себя достаточно подкованным, чтобы забрать ее домой, – заявляет она.
– Карин, хватит. – Я подхожу к ней и беру за плечи. – Обещаю, позже я позвоню Марку. И Герду. А сейчас мы сядем за стол и все вместе позавтракаем, хорошо?
Карин раскрывает рот, но ничего не произносит и лишь слабо кивает. Беру ее за руку и веду за собой в столовую. Однако Ханны за столом уже нет.
– Где она?
– Наверное, в туалете, – предполагает Карин, но я уже сейчас понимаю, что это не так.
– Ханна! – Бегу в прихожую.
– Посмотрю наверху, – говорит Карин и уже взбегает по ступеням.
В гостевом туалете, что в дальнем конце прихожей, никого. Мне достаточно лишь мимолетного взгляда, чтобы убедиться в этом. Нет, время посещения уборной еще не наступило, и Ханна не отправилась бы куда-то, не спросив разрешения. Должно быть, она испугалась, когда заметила, что мы с Карин ссоримся. Я сразу вспоминаю Лену: та тоже терпеть не могла, когда мы ругались. В таких случаях она пряталась, чаще всего в большом шкафу в прихожей. И сидела там, подтянув колени, и ждала, пока мы наконец не найдем ее. Как будто хотела своим исчезновением отвлечь нас от наших ссор. Из-за предметов быта, которые в то время доставались нам с большим трудом, или о моей практике, еще не вполне успешной, или о воспитании, из-за позабытого белья на стирку и еще сотни других мелочей, которые порой разрастаются до немыслимых масштабов…
Я осторожно приближаюсь к старому шкафу под лестницей, где Карин хранит верхнюю одежду по сезону. Воспоминания…
Ах, вот ты где!
Ты волновался за меня, папа?
Еще как!
Это хорошо…
Собираюсь отворить дверцу, но в этот момент Карин кричит со второго этажа:
– Она в комнате!
Сердце мгновенно унимается, и губы растягиваются в улыбке. Я чувствую облегчение и разочарование одновременно. Пожалуй, мне хотелось бы отыскать Ханну в шкафу.
Ты волновался за меня, дедушка?
Еще как, милая…
– Маттиас, не поднимешься? – зовет Карин.
Я уже поставил ногу на первую ступень, но краем глаза ловлю движение за матовым стеклом входной двери. Не раздумываю ни секунды. Подскакиваю к двери и распахиваю. Какая-то женщина поставила у порога оклеенную скотчем коробку.
– Герр Бек… здравствуйте, – произносит она, сбитая с толку не меньше моего, и делает шаг назад.
В ту же секунду оживает небольшое сборище перед нашим палисадником. Фотокамеры щелкают, как клавиши печатной машинки; вопросы летят в меня автоматными очередями.
– Как дела у девочки, герр Бек?
– Что с мальчиком, герр Бек?
– Герр Бек, есть новости о судьбе вашей дочери?
– Это правда, что полиция ничем вам не помогает?
Мой взгляд мечется от серой коробки у меня под ногами к женщине, что неуверенно пятится по лестнице, и орущей толпе перед палисадником.