росил у меня адрес Ясмин Грасс, чтобы отправить ей открытку. Конечно, дать ему адрес я не мог, но сама по себе просьба показывает, что это за человек.
– Но если…
– Именно если, – подчеркивает Герд. – В таком случае либо убитый в хижине не тот человек, либо преступник не один.
– Одним из которых может быть Марк.
У меня снова начинает невыносимо пульсировать в правом виске, как и позавчера, когда к нам заявился Марк.
– Скоро мы это узнаем. Но… – Герд запинается.
– Но?..
– Послушай, Маттиас, пусть Карин подойдет к телефону.
– Не выйдет, она у подруги.
– Ладно, тогда позвони ей, хорошо? Скажи, чтобы приезжала домой. Не хочу, чтобы тебя перемкнуло и ты вытворил что-нибудь, о чем мы все потом пожалеем. Ты поклялся мне здоровьем своей внучки…
Герд продолжает наставлять меня – не делать глупостей, дождаться Карин. Я смотрю прямо перед собой, его слова сливаются в монотонный гул. Хоть сижу спиной к прихожей, но чувствую, ловлю обстановку краем глаза. По коридору в направлении входной двери скользит тень.
Какая-то часть меня отгородилась, съежилась в тесной комнате с толстыми, непроницаемыми стенами, в то время как другая часть по-прежнему сидит в гостиной, вместе с Кирстен и Гизнером. Которым я солгала. На распечатке вместо моего похитителя изображен водитель сбившей меня машины. И смысл увиденного медленно, по капле просачивается в сознание.
– Я хотел бы еще кое-что уточнить, фрау Грасс, – говорит Гизнер и щелкает ручкой.
Секунду назад он зафиксировал в присутствии другого полицейского, что я безошибочно опознала своего похитителя.
Своего похитителя, который еще жив…
Теперь мне ясно: все обстояло именно так, как я думала, когда попала в больницу. Я ударила его лишь единожды, вопреки заключению полиции, и ударила так, что снежный шар раскололся с первого раза. Один-единственный, никчемный удар.
– Минутку, – вмешивается Кирстен. – При всем уважении, герр Гизнер, мне кажется, на сегодня Ясмин выполнила свою часть работы. Теперь ей необходимо отдохнуть.
Снежный шар раскололся, только когда я выронила его после удара.
Бежим, ну! За мной!
– Все нормально, Кирстен.
– Ты уверена?
Да, теперь я уверена. Я слышала хруст веток, когда бежала по лесу. Он догнал меня, убил водителя и оставил его тело в хижине вместо себя. Вот как было на самом деле. Затем он изуродовал его лицо до неузнаваемости, в то время как Ханна поехала со мной в больницу.
– Да, уверена.
И вновь у меня возникает странное чувство. Это же чувство я испытала еще в машине «Скорой помощи», когда услышала голос Ханны. Ханны, которой там быть просто не должно было. И я спрашиваю себя почему. Почему он допустил, чтобы меня увезли на «Скорой»? Почему не убил меня, как водителя машины? В его глазах, после нападения и бегства, я более чем заслуживала этого…
– Хорошо, фрау Грасс.
Но нет, он не оттащил меня обратно в хижину или в лес, чтобы оставить там умирать. Напротив, даже отправил вместе со мной Ханну…
– Просто скажите, если вам потребуется пауза.
Я рассеянно киваю.
Почему? Почему он просто не прихватил детей и не скрылся? Он должен был понимать, что полиция начнет расследование, независимо от того, скончаюсь я от полученных травм или выживу и дам показания. Должен был понимать, что полиция обнаружит хижину. Конечно, он это понимал, иначе не оставлял бы вместо себя тело водителя. Так почему? Для чего?
– Хорошо, тогда продолжим, фрау Грасс. Мы почти закончили. – Кажется, Кам улыбается, но я не могу улыбнуться в ответ: лицо словно онемело. – Имя Сара вам о чем-нибудь говорит?
Значит, у него уже была Сара. Третий ребенок, которого всегда хотелось твоему мужу. Ты давно родила его, Лена. Предполагается, что он мертв. Он хотел заменить своего третьего, мертвого ребенка, как заменил тебя. Часть меня, что съежилась в черной, тесной комнате, лихорадочно перебирает мысли. Другая, что сидит вместе с Камом и Кирстен, представляет собой лишь пустую оболочку, тупой манекен; монотонно отвечает на вопросы, не в силах сказать все как есть. Разумеется, я знаю почему. В действительности все не так сложно. Твой муж жив. Твой муж оставил в живых меня. У твоего мужа есть план. Кам начинает рассказывать о результатах последнего анализа ДНК, которые позволяют безошибочно определить, что это не тот человек. Только они не могут понять, в чем дело. И не поймут, потому что я продолжаю молчать. Кам готов даже принять версию о загрязнении в лаборатории, которое привело к ошибочному результату. Его речь, словно паутина, обвивает меня, с каждой секундой сжимается все плотнее. Я дышу часто и прерывисто, все чаще и чаще, как если бы могла просто выдохнуть это страшное осознание. На какое-то мгновение мне это даже удается. Но затем меня снова обдает жаром. Этот невыносимый, обжигающий жар… Я задыхаюсь.
«Ты должна сказать. Просто скажи. Полиция может тебе помочь».
Никто тебе не поможет. У тебя остались только мы.
Навсегда-навсегда.
Твой муж жив. Твой муж оставил в живых меня. У твоего мужа есть план. И он придет за мной. В этот момент манекен в моем кресле заваливается набок.
Папа! У мамы опять припадок!
Тень скользит по коридору в направлении входной двери.
Точно в замедленной съемке, я поворачиваю голову, но в следующий миг уже слышу, как дверь захлопывается. Телефон выскальзывает из моей руки, глухо ударяется о ковер. Я вскакиваю с дивана, ноги меня не слушаются. Осознание. Мое сердце. Моя рука хватается за дверную ручку. Я распахиваю дверь. На улице уже стемнело, и только фонари очерчивают пятна света на черном асфальте. Я лихорадочно озираюсь, успеваю заметить ее. Ханна примерно в трехстах метрах садится в машину. И высокая, темная фигура захлопывает за ней пассажирскую дверцу. Словно в оцепенении, я смотрю, как темная фигура перебегает к водительскому месту.
– Ханна, – я сам едва себя слышу.
Заводится мотор. Машина трогается с места и уезжает прочь. Только теперь с меня спадает оцепенение. Я сбегаю по ступеням, выбегаю через распахнутую калитку на дорогу и реву:
– Марк! Нет!
Но о Марке и Ханне напоминают лишь два красных огонька задних фонарей.
В спальне слишком темно. После возвращения из больницы я всегда оставляю где-нибудь свет. Кирстен знает об этом. В темноте я снова ощущаю себя в кладовой, чувствую боль в плечах и запястьях, привязанных к сливной трубе. Тьма окутывает меня непроницаемой сферой, и моим мыслям не за что уцепиться. И остается лишь в ужасе ждать, когда он вернется и убьет меня. Я несколько раз моргаю, но в спальне по-прежнему темно. Пытаюсь вспомнить, что произошло. Приходил Кам, показать мне изображение с реконструкции лица. Я солгала, опознав не того человека. Кам сказал, что ДНК детей не совпадает с ДНК убитого, найденного в хижине, и спрашивал, могу ли я это объяснить. Конечно, я могла объяснить. Только не ему. Я боялась, что он сочтет меня сумасшедшей. Боялась, что после всех этих событий так оно и окажется. И как бы отреагировала Кирстен, если б я выдала очередную драматическую историю? Сколько еще можно терзать ее? Вероятно, я потеряла сознание, что-то во мне перемкнуло и нашло самый простой выход в непродолжительном обмороке. Как прежде, в хижине. Сколько раз потолок заваливался набок, и комната начинала вращаться, стоило мне потерять выдержку? С каким облегчением проваливалась я в благословенное небытие… Как была рада этим, как их называла Ханна, припадкам…
Я натыкаюсь на подушку. Должно быть, когда я потеряла сознание, Кирстен перенесла меня на кровать. Вот так далеко все зашло, и это действительно о многом говорит. Никому не пришло в голову вызвать врача, не говоря уже о «Скорой». Потому что никто не воспринимает это всерьез. Никто не видит в этом отклонений. В крайнем случае для них это просто истерика. Я представляю, как Кирстен, кряхтя от натуги, поднимает меня с пола и заверяет Кама, что причин для беспокойства нет. Я просто переволновалась. В конце концов, я два дня оттягивала этот момент, когда пришлось бы взглянуть на своего истязателя. Кроме того, сказывается недостаток сна и отдыха. Она пока не вполне здорова, знаете ли, недавно даже обмочила постель. Я вижу реакцию Кама. И он считает своим долгом напомнить о том, как важно регулярно посещать психотерапевта. Универсальное средство в ситуации вроде моей.
И я снова этим занимаюсь, разве нет? В который раз ищу спасения в своих мыслях, размышляю над тем, что подумают обо мне другие. Пытаюсь противиться тому, что происходит в настоящий момент, стараюсь не замечать, как меня охватывает паника, как пугает темнота вокруг.
Я снова моргаю. Вокруг по-прежнему черно. Непроницаемый, абсолютный мрак. Протягиваю руку в поисках выключателя прикроватного светильника. Нахожу, включаю. Раздается щелчок, но в спальне все еще темно. Из горла вырывается странный, сдавленный звук. Позабытый в панике вдох, легкие требуют воздуха. Я сажусь в постели. Смотрю в том направлении, где сквозь щель приподнятых жалюзи должен проникать свет фонарей с улицы. Никакого просвета, только чернота кругом, и сердце колотится в груди.
– Кирстен? – зову я и прислушиваюсь в ожидании отклика.
Ответа не следует. Я снова прислушиваюсь, пытаясь уловить хоть малейший звук. Ничего. Тишина, мрак и стук сердца. Тогда я понимаю, что сплю. Да, мне это снится. И все-таки я не могу успокоиться. Свыкнуться с этой гнетущей тьмой, ощущением полной дезориентации. Это напоминает мне о кладовой в хижине, тот первый день после похищения. Прежде всего я снова откидываюсь на подушку, закрываю глаза и вдыхаю знакомые запахи. Это моя квартира, подушка еще хранит аромат духов Кирстен. Это всего лишь сон, я справлюсь…
Не выходит. Я в надежде открываю глаза. Тщетно. В спальне по-прежнему темно. Снова сажусь. Ищу край матраса, выставляю руку и ползком пробираюсь к двери. Осторожно поднимаюсь, нашариваю дверную ручку, поворачиваю. Ручка скрипит, всё как всегда. Поворачиваю снова и снова, несколько раз с короткими интервалами. Наконец до меня доходит, что дверь не открывается. Я заперта. Нашариваю выключатель сбоку от двери. Щелчок – в спальне по-прежнему темно. Я нажимаю еще раз – с тем же результатом. Я бью кулаком в дверь и кричу: