«За гробом этой жертвы несчастной дуэли длинной вереницей следовали будущие декабристы, собравшиеся в полном составе, чтобы отдать последний долг сотоварищу, члену общества "Союза Благоденствия"»[1902].
Барон Штейнгель[1903] писал известному литератору Загоскину[1904]: «Ты, я думаю, слышал уже о великолепных похоронах Чернова. Они были в каком-то новом, доселе небывалом духе общественности. Более 200 карет провожало: по этому суди о числе провожавших пешком…»[1905]
Понятно, что таковое происшествие не прошло мимо генерал-губернатора. Но мог ли кто тогда предполагать, что эти похороны фактически станут прологом к Сенатской площади…
…В то же самое время личную драму пережил граф Аракчеев — в сентябре в селе Грузине его крепостными была убита его любовница Настасья Минкина. С этого времени «…он жил в деревне и сбросил с себя служебные обязанности, занимался истреблением дворни и личным влиянием на уголовный суд и новгородского гражданского губернатора Жеребцова, изгнанного после, за лишнюю ему угодливость, из службы. Но предчувствие ли, тайные ли известия, при уверенности, сколько он ненавидим в военном поселении, заставили его переехать в Петербург и запереться так, что не пускал даже к себе военного генерал-губернатора графа Милорадовича…»[1906].
А ведь тем временем обстановка в стране накалялась, о чем власти получали известия беспрерывно.
«Иностранные писатели утверждают, будто бы полиция благовременно доносила Милорадовичу о подозрительных сборищах молодых людей; но он, смеясь над ее опасениями, отвечал: "все вздор; оставьте этих мальчишек в покое читать друг другу свои дрянные стишонки"»[1907].
«Есть свидетельство, что граф Михаил Андреевич, по своей обязанности, доставлял императору Александру получаемые им сведения; но Благословенному не угодно было давать им надлежащий вес. Если это так, то многое его оправдывает»[1908].
Самые верные сведения о готовящемся возмущении были собраны на юге генерал-лейтенантом графом Виттом[1909] и отправлены императору. Тогда же послал свое сообщение государю капитан Вятского пехотного полка Майборода[1910], по самочинному желанию вошедший в доверие к своему полковому командиру[1911] и узнавший все секреты Южного общества.
«Донос Майбороды и письмо Витта получены были государем в одно время. Он никому их не сообщил, но послал Аракчееву, оставшемуся в Петербурге, приказание прибыть в Таганрог, куда велено было явиться и Витту. Ни тот, ни другой не успели исполнить этого повеления. Аракчеев бесновался после убиения его дворовыми людьми жестокой с ними любовницы его Анастасии (известной по всей России под именем Наськи); Витт занемог горячкой и в течение нескольких дней находился при смерти, а вскоре скончался и государь после самой кратковременной болезни»[1912].
«Забыв совсем свой долг перед Россией, Александр в конце своего царствования предоставил все отрасли управления страной известному Аракчееву… Бессилие законов, которые не были собраны и которых никто не мог знать, лихоимство, продажность чиновников — вот печальное зрелище, представляемое Россией»[1913].
«Солдаты роптали на истому ученьями, чисткой, караулами; офицеры — на скудость жалованья и непомерную строгость. Матросы — на черную работу, удвоенную по злоупотреблению, морские офицеры — на бездействие. Люди с дарованиями жаловались, что им заграждают дорогу по службе, требуя лишь безмолвной покорности; ученые — на то, что им не дают учить, молодежь — на препятствия в учении. Словом, во всех углах виделись недовольные лица, на улицах пожимали плечами, везде шептались — все говорили: к чему это приведет? Все элементы были в брожении. Одно лишь правительство беззаботно дремало над вулканом; одни судебные места блаженствовали, ибо только для них Россия была обетованной землей. Лихоимство их взошло до неслыханной степени бесстыдства… В казне, в судах, в комиссариатах, у генерал-губернаторов, везде, где замешался интерес, кто мог, тот грабил, кто не смел, тот крал. Везде честные люди страдали, а ябедники и плуты радовались»[1914].
Кто может утверждать, что всего этого не было? Тогда стоит ли удивляться последующим событиям?
…По мнению современника, подписанный и утаенный Александром I манифест о престолонаследии стал некоей отправной точкой. «С этого события начались разные происшествия, которые причиняли особенную ажитацию в умах. Ссылка Лабзина, победа Фотия[1915] над Библейским обществом, дуэль Чернова с Новосильцевым и в особенном великолепные похороны первого — ответ оскорбленного плебеизма; затем ужасное наводнение, которое напоминало бывшее в год рождения императора… наконец, смерть дочери Марии Антоновны[1916], сборы императора в Крым с больной императрицей; самый отъезд, сопровождаемый разными предзнаменованиями, убийство Настасьи в Грузине, поразившее первого государственного человека, оставленного почти правителем государства, так что он бросил все и уехал из столицы, исполненный мести. Все это было чем-то необыкновенным, зловещим! Можно себе представить, в каком напряжении были умы, когда разнеслось: "Государь болен!"»[1917].
Глава двенадцатая.УБИТ НА СЕНАТСКОЙ ПЛОЩАДИ
Государь был болен, но он пребывал в Таганроге, так что в Петербурге мало кто об этом знал, и все жили более-менее спокойной жизнью.
«Недели за две до 14 декабря у князя Шаховского были в гостях граф М.А. Милорадович и А.И. Якубович. В то же время к князю пришла старушка немка Кирхгоф, мастерица гадать в карты. Сидя с девицами у чайного стола, она по их просьбе гадала… Говор девиц привлек в столовую графа Милорадовича. Он, шутя, припугнул ворожею, сказав, что вышлет ее с жандармами из столицы; потом попросил разложить ему карты, бросив ей на стол 25 рублей ассигнацией. Гадальщица повиновалась и затем объявила, что не смеет сказать графу его будущего из боязни его испугать. Это рассмешило его, и он настойчиво требовал ответа. Тогда ворожея попросила его выйти в другую комнату. Граф исполнил ее желание, она что-то долго говорила ему и возвратилась к нам взволнованная. Немного погодя, когда в столовую вошел граф, мы все приступили к нему, прося, чтобы он нам объявил, что сказала ему ворожея. Он, смеясь, сказал: "Вообразите, mesdames, колдунья сказала мне, что через две недели я буду убит"»[1918].
Знак судьбы или очередная легенда? Даже неизвестно, кто рассказал.
Но вот записи, авторство которых сомнения не вызывает:
«22 (4 декабря). Воскресенье.
…беспокойство за Ангела — он болен… Рюль[1919], матушка очень обеспокоена латинским бюллетенем Виллие[1920], у Ангела желчная желудочная лихорадка; Рюль уходит; говорили; курьер в Таганрог, уходит; говорили… Рюль с переводом бюллетеня, читали, плохих признаков нет, но болезнь тяжела; да сохранит Бог нашего Ангела! Уехал обратно; у детей, Julie ночует у Марии[1922]; у жены, говорили, у себя с нею; уходит, переоделся, ужинали, лег спать»[1923].
Стоит обратить внимание на мелочную подробность всех этих записей: «переоделся, лег спать». Но, может, будущий Николай I уже понимал, что каждая минута этого времени и каждый его шаг принадлежат Истории? Заметим и то, что муштровка войск проводилась ежедневно и неукоснительно…
«23 (5 декабря). Понедельник.
Встал в 9… смотр 2-го батальона Семеновского полка, — великолепно; постоянно беспокойство за Ангела; поехал снова с Деллинсгаузеном[1924] в Инженерный замок, сделал обход… Потапов[1925], новости об Ангеле от Дибича от 12-го — то же… у себя, читал, разделся, лег спать.
25 (7 декабря). Среда.
Встал в 9… смотр 2-го батальона Павловского [полка], — посредственно; провел учения конных пионеров, два эскадрона; недурно…»[1926]
«25 ноября, вечером, часов в 6, я играл с детьми, у которых были гости. Как вдруг пришли мне сказать, что военный генерал-губернатор граф Милорадович ко мне приехал. Я сейчас пошел к нему и застал его в приемной комнате, живо ходящим по комнате, с платком в руке и в слезах; взглянув на него, я ужаснулся и спросил:
— Что это, Михаил Андреевич, что случилось? Он мне отвечал:
— Il у а ипе horrible nouvelle.
Я ввел его в кабинет, и тут он, зарыдав, отдал мне письмо от князя Волконского и Дибича, говоря:
— L'empreur se meurt; il n'y a plus qu'un faible espoir.
У меня ноги подкосились; я сел и прочел письмо, где говорилось, что хотя не потеряна всякая надежда, но что государь очень плох»[1929]