«Граф любил театр и посещал его постоянно, в особенности балеты. Бывая часто у князя Шаховского, он ознакомился и с внутренним хозяйством Петербургского театра, которое было тогда, по справедливости сказать, не в удовлетворительном состоянии и в особенности Театральная школа; в ней были большие недостатки и запущения… Граф Милорадович, как ревнитель строгой справедливости, вскипел негодованием, когда до него дошла горькая истина о худом содержании школы, что подтвердили ему самые воспитанницы, которых он видал у князя Шаховского. "Бог мой! — говорил граф, — это ни на что не похоже, надобно этому положить конец!" — и он доложил обо всем государю, вследствие чего высочайше возложено было на него, графа Милорадовича, и на князя Петра Михайловича Волконского привести в известность все беспорядки и запущения по Театральной школе»[1743].
«Оба они прибыли на другое утро, в 8 часов, в Театральную школу. Дети только что встали: в дортуарах царствовал величайший беспорядок; простыни, одеяла были грязные, старые, в заплатах; белье на детях тоже; комнаты не чищены, не метены; везде пыль, грязь и духота. Завтрак детей был самый бедный. Отправились на кухню, где готовили обед для школы. Там тоже все было грязно, а запасов чрезвычайно недостаточно для продовольствия ста человек; одним словом, все было найдено в самом дурном виде, и оба ревизовавшие лица сделали об этом самое верное представление государю»[1744].
В результате произошла смена директора императорских театров. «После князя Тюфякина[1745] назначен был директором Аполлон Александрович Майков[1746]». Однако, с сожалением, следует уточнить, что «под управлением Майкова положение артиста было крайне незавидное. Произвол царил над его личностью безгранично»[1747]. Как говорится, «из огня да в полымя…».
«В это же время Милорадович был назначен президентом Театрального комитета… Этому комитету поручено было преобразовать театральную дирекцию, и участь моя зависела уже от Милорадовича.
Он позвал меня и спросил, почему я хочу оставить службу при театре.
Я откровенно сознался, что, бывши секретарем князя Тюфякина, я, конечно, встречу везде неблаговоление.
— Напрасно вы это думаете, — сказал граф (он со всеми говорил вы). — Вы очень нужны и полезны для театра. Вы уже много и написали для него. Я бы очень желал, чтоб вы остались у меня. Предлагаю вам прибавку по 600 рублей.
…Я поклонился и хотел уйти, но граф еще удержал меня, взяв за медаль 1812 года.
— Я читал ваш формуляр. Знаю, что вы получили 10 ран, так мне бы очень было приятно сохранить при себе такого ветерана», — вспоминал Рафаил Зотов[1748], ополченский офицер 1812 года и автор мемуаров на эту тему[1749].
«Разумеется, с самых первых дней существования комитета оказалось, что он весь сосредоточен в лице графа Милорадовича и что директор театра вполне в его распоряжении. Все действия по управлению представлялись комитету, но решал их один граф и в случае каких-либо возражений или замечаний прочих членов объявлял высочайшую волю как генерал-губернатор, облеченный доверенностью монарха. Впрочем, подобные возражения редко и случались…
Я, как солдат 1812—1814 годов, невольно привлечен был к графу Милорадовичу военной его славой. Теперь же, увидев из ежедневных опытов всё благородное прямодушие этого рыцаря без страха и упрека, вполне покорился этому влиянию»[1750].
Но разве и тут можно обойтись без противоположного мнения?
«Милорадович, который столько тешился всем театральным и так презирал его, с правителя канцелярии своей Хмельницкого взял клятвенное обещание не писать более комедий; лучше запретил бы он ему воровать. Когда уличенный в лихоимстве Хмельницкий был с бесчестием отставлен, то нарушил клятву и снова принялся авторствовать»[1751].
Уточним, что «в лихоимстве» Хмельницкий был обвинен уже после смерти графа, однако полностью оправдан и награжден орденом Святого Владимира 2-й степени. Хотя было бы наивно считать, что в театральной жизни тогда всё было прекрасно.
«Однажды был спектакль в Театральной школе, и Каратыгин[1752] во время антракта сидел в другой зале на лавке, разговаривая и болтая ногами. В эту минуту пришел директор Майков, все встали, один Каратыгин остался в прежнем положении. Майков оскорбился этим неуважением, подошел к нему и спросил: почему он не встал по примеру других? "Потому что я здесь не по службе и не на службе, — отвечал Каратыгин, — я приглашенный гость". Майков рассказал это графу Милорадовичу, и тот отправил Каратыгина под арест»[1753].
«Все начали советоваться, как поступить в таком случае, и решили, чтобы матушка наша лично просила графа Милорадовича о помиловании. Катенин[1754] тут же написал прекрасную просьбу, и матушка вместе с Колосовой[1755] поехали к Милорадовичу.
Этот храбрый генерал, герой 1812 года, русский Баярд, как его называли, имел репутацию доброго человека. Хорошенькие девушки и миловидные женщины пользовались постоянно его благосклонностью, перед ними русский Баярд готов был преклонить колено с рыцарской любезностью…
Матушка наша, поддерживаемая Колосовой, едва могла войти в приемную графа. Он вышел; мать бросилась к его ногам и, рыдая, подала ему просьбу. Русский Баярд грозно закричал ей:
— Меня слезы не трогают, я видел кровь!
Эта неуместная фраза была сказана со строгим выражением лица и с полным убеждением, что он сказал очень умно. Что он видел кровь, в этом, конечно, никто не сомневался, но какое же это имело отношение к слезам отчаянной матери, пришедшей умолять о пощаде своего сына? Такую фразу приличнее было бы слышать от глупого цирюльника, чем от генерал-губернатора.
Он начал читать просьбу и еще более обнаружил негодования, ударил рукой по бумаге и сказал:
— Вот за это одно слово его надо отдать в солдаты!..
Русский Баярд на этот раз сказал решительную нелепость. Мать подает просьбу о помиловании сына. Что бы ни было написано в этой просьбе, ее сын ни в каком случае не может быть тут ответчиком, но и французские рыцари были люди безграмотные, мудрено ли, что и наш русский Баярд не сумел понять смысла поданной ему просьбы.
Мать наша от слез и душевного страдания ничего не могла говорить; Колосова упрашивала Милорадовича, и наконец Баярд умилостивился, начал успокаивать матушку и, посадив ее, тут же прибавил, что этот урок был нужен молодому либералу, который набрался вольного духу от своего учителя Катенина, и что нынешний же день он велит его освободить. Матушка воротилась несколько успокоенная обещанием графа.
К вечеру другого дня брат воротился из крепости»[1756].
Наверное, именно так и было. А может, не так, ибо всё это обе актрисы рассказали Петру Андреевичу Каратыгину[1757], который и описал произошедшее. Актеры — люди впечатлительные. Мало ли, кто что забыл, кто чего добавил или нафантазировал…
Но вот еще один конфликт, теперь уже с самой Колосовой, первой актрисой русской труппы. В 1824 году она задержалась на гастролях в Москве, за что получила строжайший выговор от директора императорских театров. Тогда она потребовала достойную ее роль и отказалась участвовать в назначенном ей спектакле…
«На другой день полицмейстер Чихачев приехал ко мне на квартиру и, застав дома одну матушку, объявил ей, что граф Милорадович приказал ему взять меня под арест. Испуганная матушка сказала ему, что она сама съездит за мной и через час привезет меня домой. Вместо того, не теряя времени, наняла экипаж и отправила меня в Царское Село с наскоро написанной просьбой на собственное его императорского величества имя». Однако и заступничество Александра I не помогло — если действительно таковое было, ибо государь мог просто пообещать… «3 января (1825 года) прислана мне была бумага об отставке меня от театра за неуместную жалобу государю императору с приказанием явиться в театральную контору под арест на одни сутки»[1758].
Господа, всё ж актриса — не прапорщик, чтоб ее на гауптвахту!
«Молодая Колосова принята паки на сцену: помирилась с Милорадовичем, попросив прощение. Так, по крайней мере, говорят театральные»[1759].
Оригинально управлял театрами наш граф Михаил Андреевич.
В круг обязанностей генерал-губернатора входило и наблюдение за разного рода сектами. Задача сложнейшая: во-первых, граф в этом ничего не смыслил — впрочем, как и во многих иных доверенных ему делах, во-вторых, многие из сект пользовались тогда высочайшим покровительством.
«Источником мистицизма сделалась сама верховная власть, и он усиливался разлиться по всему лицу земли русской»[1760].
Еще «…в 1817 году в Михайловском замке был открыт тайной полицией в квартире жены полковника Татаринова[1761], урожденной Буксгевден, "хлыстовский корабль". К этому хлыстовскому обществу принадлежали князь А.Н. Голицын[1762]