В свое время мне как инженеру приходилось сталкиваться со строительством гидростанций. Я помню примитивность некоторых наших расчетов, помню, как равнодушны и невнимательны мы были при этом к земле, к воде. И признаюсь, с тех пор я испытываю неприязнь к равнинным гидростанциям за тот ущерб, который они нанесли рыбе, лесу, климату. Я привел в пример свое чувство, поскольку через него я понимаю некоторые подобные же настроения в общественном мнении.
Есть немало «болевых точек» в последние десятилетия, когда ученые оказались недальновидными, непредусмотрительными по отношению к природе. Иногда это происходило потому, что всего рассчитать было нельзя, а иногда потому, что не хотели. Экологические проблемы за последние годы быстро изменили умонастроения людей, особенно в нашем, советском обществе. И это — благо. Человек становится ответственным за природу. От психологически унаследованного состояния завоевателя природы, когда человек ее одолевал, боролся с ней — и в этом была своя романтика, — человек приходит к новому состоянию защитника природы, ее хозяина, даже зачастую соседа, когда природа выступает как друг, как собрат, часто более слабый, нуждающийся в покровительстве, требующий внимательного изучения. Этот переход на новые моральные категории, в новое душевное состояние непрост. Ведь поколения воспитывались как покорители — поколения, освоившие Сибирь, строившие великие сооружения нашей эпохи, поколения полярников, мелиораторов. Но несомненно, что новое состояние — состояние более высокого нравственного уровня. Человек, который стал таким сильным, что может опекать животных, природу, сохранить их, помочь им, человек спасающий вызывает в душе своей чувства добрые и отзывчивые, становится более человеком, он не выделяется из природы, а через эту заботливость приобщается к ней.
Здесь есть одна принципиально важная сторона проблемы. Чувства неприязни и обвинения, о которых говорилось, распространились сейчас, но в том счете, который предъявляют сегодня науке, ученым, справедливая часть должна быть отделена от несправедливой. Пафос защиты природы, благородный и правильный, особый отклик нашел среди наших литераторов и журналистов. Однако нам в первую очередь следует понимать, что в современных условиях природная среда с ее реками, озерами, растительностью, животными может быть спасена и сохранена только с помощью той же науки и техники. Только они, а не благие наши призывы и святой гнев, только наука и мощные средства современной техники могут создать нормальные условия, в которых сохранится зеленое и живое чудо нашей планеты.
На XXV съезде КПСС было сказано: «…Можно и нужно, товарищи, облагораживать природу, помогать природе полнее раскрывать ее жизненные силы. Есть такое простое, известное всем выражение „цветущий край“. Так называют земли, где знания, опыт людей, их привязанность, их любовь к природе поистине творят чудеса. Это наш, социалистический путь».
Известно, сколько сил положили ученые, в частности Сибирского отделения Академии наук СССР, защищая Байкал. Работы их продолжаются. Они направлены на то, чтобы не только сохранить уникальные богатства озера, но и приумножить их. Я видел на Дальнем Востоке, как ученые-ихтиологи, биологи на Курильских островах изучали лососевые стада, чтобы разводить и акклиматизировать рыб.
Научный, умный, комплексный подход к использованию богатств Сибири и ее возможностей ложится сегодня прежде всего на плечи ученых.
В этом смысле как никогда велика их нравственная ответственность перед народом, перед будущим. Человек и природа взаимосоотносятся через труд, и через труд человек прикасается к природе как к общечеловеческой ценности. В любви или нелюбви к природе проявляет и раскрывает себя личность, духовная ее культура, социальная зрелость. Нельзя не отметить той страсти и защитительного пафоса, каким пронизаны многие произведения нашей литературы, воспевающие любовь к природе. Возьмите книги Бориса Васильева, Виктора Астафьева, Николая Сладкова, Элигия Ставского, направленные на прямую защиту природы работы Василия Пескова.
Забота об охране природы — забота всечеловеческая. Через нее возникает интернациональное отношение к народам, к земному шару, понимание всеобщих наших богатств и всеобщего беспокойства об ограниченности этих богатств. Мы живем в эпоху перестройки общественного и личного сознания. Природа предстает перед человеком во множестве связей, где рыба связана с лесом, леса — со здоровьем, химия — с пчелами, где насекомые, птицы, слоны, рыбы, мхи и болота соединились в семью, переплетенную и «деловыми», и «родственными» отношениями. Это новое экологическое сознание — заслуга науки. Оно приводит к острым противоречиям, неожиданным, непривычным, поскольку наше народное хозяйство требует активного вмешательства в природные явления. Как бы мы ни противились, но условия существования животных, и трав, и тайги меняются и будут меняться и наше соседство с природой будет приводить к взаимным потерям и неудобствам. Нужны новые посевные площади, нужна вода для орошения, нужно менять режим рек, приходится теснить природу. Но все дело в том, что надо осознавать эти потери как наши печали, а не как торжество, как потери в наших отношениях с природой, а не как победу в борьбе с ней.
Когда речь идет о том, какую личность воспитывать, когда мы размышляем о конкретном наполнении и понимании нравственной личности, сюда обязательно входит вопрос об отношении к природе. На этом вырастает нравственное сознание человека. Воспитывать любовь к природе с детства — значит формировать гуманность человека, делать его лучше. Проблема отношения к природе может стать могучим способом нравственного воспитания людей.
Существует ли взаимодействие между НТР и искусством, в частности литературой? Вопрос этот неоднократно дискутировался и, как всякая жизненная проблема, не получил законченного решения. Несомненно следующее: НТР породила новые искусства — например, художественную фотографию, дизайн, электронную музыку, телевидение, оформительское искусство. НТР необычайно способствовала доступности искусства, позволила его тиражировать. Люди повсюду через телевидение имеют возможность видеть постановки лучших театров, встречаться с лучшими артистами. Это, несомненно, содействует пониманию явлений искусства, развивает вкус, повышает культуру. Возник новый жанр литературы — научная фантастика.
Успехи НТР породили у ее творцов чувство превосходства перед искусством. Тем более что искусство подобного прогресса не имеет, в сравнении с триумфом НТР оно кажется традиционным, малоподвижным, к тому же оно, это искусство, сегодня во многом зависит от техники. Да оно и впрямь вроде бы не меняется. В нем та постоянность, которая смущает и в то же время радует. Не в этом ли великая ценность и сила искусства, что нас все так же волнуют и трогают строки, написанные почти полтораста лет тому назад:
Выхожу один я на дорогу;
Сквозь туман кремнистый путь блестит…
Разумеется, искусство жадно вбирает в себя явления современности. Чаплин первый отразил в «Новых временах» всю фантасмагорию машинного мира, человека, попавшего между колес огромной машины, — это был бой, который Чаплин повел в защиту человека. Чаплин не умилялся этой машиной, он умилялся человеком и тревожился о нем.
Зачем же оно нужно, искусство, в этом бурном техническом процессе? Не отвлекает ли оно, не излишество ли оно, не дань ли оно сентиментальным пережиткам прошлого? И так ли уж оно необходимо, современное искусство, не проще ли пользоваться накопленным богатством и оставить его только для развлечения и отдыха? Когда Пушкин писал: «И славен буду я, доколь в подлунном мире жив будет хоть один пиит», — думается, он высказал чрезвычайно глубокую мысль о том, что прошлая поэзия будет существовать до тех пор, пока будет существовать живая, современная поэзия.
Искусство, тот же театр, где нас по-прежнему волнуют Софокл и Островский, та же неизменная литература, нужны человеку для того, чтобы осознать себя, свою личность, свой внутренний мир, нужны для понимания других людей, для преодоления своей ограниченности. Человеку надо становиться все более человеком. Новые силы и новые знания требуют человечности. Человечность не обретается массово, она добывается индивидуально. В дискуссии, проведенной журналом «Вопросы философии», Д. С. Данин заметил, что вместе с проблемой охраны внешней среды возникает проблема охраны внутреннего мира человека. Так же как в первом случае неоценима роль науки, так во втором случае неоценима роль искусства.
НТР увеличивает меру материального довольства, искусство увеличивает меру внутренних потребностей человека. Литература, очевидно, должна не расцвечивать НТР, не преклоняться перед ней, а помочь осознать ее лишь как средство, показать пределы ее, ее опасности, дополнить ее.
НТР может создавать человека ограниченного, самодовольного, уверенного, что знания заменяют культуру, что многообразие мира — лишь предмет для научных исследований. Возьмем, допустим, музейный взрыв, который произошел за последние годы. В Ленинграде в Эрмитаж с каждым годом приходит все больше людей. Стоит неубывающая очередь. Однако стоит понаблюдать, как смотрят картины, как происходит потребление искусства. Довольно часто действует схема приобретения знаний: обойти, увидеть столько-то залов, побывать там-то и там-то. Искусство не успевают прочувствовать, пережить. Человек прочитает книгу, которая вроде бы должна взволновать, заставить задуматься о жизни, однако, захлопнув ее, он спешит к телевизору, где его ждет новая постановка, оттуда — в кино, затем он садится в машину, чтобы мчаться на футбол… Он не успевает ничего освоить. Прочитанная книга, даже хорошая, остается в его сознании как информация, она не перерабатывается душевным, умственным организмом в его убеждения, в сомнения и чувства. Она обогащает ум, а не душу, не эмоциональный мир.
Один мой знакомый, довольно крупный ученый, считает, как и многие другие, что ученому весьма полезно потреблять искусство. В этом его убеждают и многие наши литературоведы и исследователи, которые с гордостью отмечают, как помогала Эйнштейну игра на скрипке или чтение Достоевского, сводя эту полезность примерно в разряд рекомендаций бегать по утрам по системе Купера, есть рыбу и употреблять поливитамины. Но в данном случае заставляет задуматься не этот утилитарный, примитивный подход. Мне было интересно, откуда он происходит. Может быть, от веры этого человека в могущество научного подхода к любым явлениям жизни. Он считает, что все можно вычислить, что нет неразрешимых противоречий и непонятных явлений. Ему все ясно или все может быть выяснено. Он считает, что рано или поздно все явления искусства можно будет проанализировать, взвесить, разложить, оценить величину любого таланта. Для него книга или фильм ценны своей информацией. Много информации — хорошая книга, мало — плохая, все очень просто. Он ставит меня в тупик тем, что он живо интересуется всем, что он не узкий специалист, в нем нет ограниченности, односторонности, он преуспевает как ученый, и, самое печальное, я чувствую, что в нем эти взгляды укрепляются не только потому, что они удобны, но и потому, что среди окружающих людей циркулируют те же идеи. Я не знаю, придет ли он когда-нибудь к тому горькому выводу, к которому пришел Дарвин в конце жизни, почувствовав свой уход от искусства как утрату эстетического вкуса. Дарвин писал, что это было равносильно утрате счастья и вредно отражалось на нравственных качествах, так как ослабляло эмоциональную сторону человеческой природы…