— Что случилось?
Рентгенолог, милая темнокожая женщина с седыми волосами, находилась в таком шоке, что едва могла говорить:
— Я пришла отвести его на рентген, и увидела, что ему плохо. Он не дышал. Я позвала на помощь.
— Пульс был?
Рентгенолог пожала плечами.
— Сейчас нет, — отозвался Джордж. — Во всяком случае, не прощупывается.
Эмме хотелось закричать от отчаяния. Разрыдаться. Излить наружу переполнявшую ее ярость. Но она сдержалась.
— Адреналин. И налоксон, — только и сказала Эмма.
— Сколько?
— Два кубика.
Препараты ввели. Ничего не изменилось.
— Еще два.
По-прежнему нулевой результат.
После третьей дозы появился пульс. Лицо порозовело. Мальчик начал дышать. Эмма схватила его правую руку, согнула в локте, завела за голову. Раздался щелчок — плечевой сустав встал на место. Паренек открыл глаза.
— Ну и ну, — выдохнул Джордж.
— Не то слово, — кивнула Эми.
— Ага, но что, черт возьми, тут случилось? — спросила Джуди.
Эмма пожала плечами: она не знала ответа на этот вопрос. Одно было ясно: ее дело дрянь. Еще один пациент в отделении чуть не умер, и снова по совершенно непонятной причине. Ее пациент. Никаких внятных объяснений случившегося не было. А ее уже взяли на карандаш. Вот и всё. Ей конец.
Она вздохнула и зашла в базу данных. Вот ее распоряжения. Рентген. Торадол. Фентанил. Все именно так, как она ввела. Так, стоп. Она выписала пятьдесят микрограммов фентанила и проверила два раза. А теперь в таблице стояло пятьсот микрограммов. В десять раз больше прописанной дозы. А рядом ее подпись.
Как, черт подери, это могло случиться? Я что, схожу с ума?
В тот вечер Эмма забрала из кабинета свои вещи, поскольку не сомневалась: завтра ей не придется идти на работу. Она оказалась права. Вечером ей позвонил замдиректора больницы.
— Ты можешь объяснить, что случилось? — спросил он.
Эмма рассказала все как было.
— То есть, если верить таблице, ты выписала пятьсот микрограммов фентанила?
— Да.
— В таком случае извини, Эмма, но я бессилен. Тебе пора передохнуть.
Ее отстраняют от работы. О результатах внутреннего расследования сообщат отдельно.
Эмма повесила трубку и растерянно уставилась на Гиннесс:
— Понятия не имею, как это произошло. Я ведь и правда несколько раз проверила назначения. Во всяком случае, мне так кажется.
Судя по выражению глаз Гиннесс, она прекрасно понимала хозяйку. Более того, была готова помочь. Метнувшись на кухню, овчарка вернулась с поводком.
— Думаешь, мне от этого станет легче? — спросила Эмма.
Гиннесс направилась к двери.
— Я знаю, для чего нужен поводок. Вопрос в другом: неужели ты думаешь, что это поможет?
Гиннесс гавкнула, давая понять: «Небольшая прогулка тебе явно пойдет на пользу. Мне надо проверить свои метки. А еще пора облегчиться».
— Ладно, будь по-твоему. Пожалуй, мне и впрямь надо пройтись, от этого думается легче. А сейчас, похоже, самое время хорошенько пораскинуть мозгами.
Гиннесс склонила голову набок: «Это уж точно».
Глава 77
Карлос открыл глаза и посмотрел в окно. Он едва мог различить очертания осины за стеклом, но, судя по цвету предрассветного неба, с минуты на минуту должно было встать солнце. Последний день в реанимации. Сегодня из него вынут интубационную трубку и переведут отсюда в другое отделение.
Сейчас он уже отчетливо помнил случившееся. По левой щеке сбежала слеза. Он попытался ее отереть, но не смог: руки по-прежнему были связаны. Благодаря достаточно длинным ремням он мог писать в блокноте, лежащем на коленях, но дотянуться до интубационной трубки не удавалось.
Дверь палаты открылась. На пороге стояла Фейт. Она улыбнулась, подошла к койке, наклонилась, поцеловала Карлоса в лоб, после чего придвинула стул и села.
— Как ты себя чувствуешь, солнышко? Я по тебе соскучилась.
Ее палец скользнул по его уху, челюсти, впадинке на горле.
Мне это снится?
Карлос повернул голову. Дверь слева. Окно справа. Попискивает оборудование. У него в горле интубационная трубка. Нет, это не сон. Господь не так жесток, чтобы ниспослать мне сон, в котором я лежу в реанимации и вижу перед собой Фейт. Это происходит на самом деле.
Ему очень захотелось задать Фейт один вопрос. Он вспомнил о блокноте.
«Зачем?» — накорябал он.
— Зачем пришла? — удивилась Фейт. — Я же говорю: соскучилась. И хотела с тобой попрощаться. Помнишь старые добрые времена? Мы ведь любили друг друга. Я была для тебя единственной на всем белом свете. И ты был для меня единственным. А на остальных нам было плевать. — Улыбка исчезла с ее лица, глаза превратились в ледышки. — А потом ты все испортил. Тебе сорвало крышу из-за Дика.
Я? Это я все испортил? Мне сорвало крышу из-за Дика?
— Да, если бы ты не психанул, все было бы в порядке.
Карлос впился в нее глазами.
— А потом, когда у меня заболел отец, я ждала от тебя поддержки, но так ее и не получила. Ты сходил с ума от ревности и даже не понял, насколько мне нужна твоя помощь. Помнишь, как я тебе сказала, что больше не могу? — Девушка отвела взгляд и уставилась на кольцо, которое крутила на пальце.
То самое кольцо, что я ей подарил. Она все еще носит его.
— Это был бесконечный кошмар. Все эти крики, вопли, стоны. День и ночь, день и ночь. Ни поесть, ни поспать. Ни минуты покоя. Только крики, крики, крики… Постоянно. Они сводили меня с ума. Я слышала их во сне. Просыпалась из-за них. У меня кусок в горло не лез. А потом я поняла, что больше не могу терпеть.
Она заправила за уши свои мягкие золотистые волосы и откинулась на спинку стула. Скрестила ноги. Униформа, как всегда, была идеально выглажена. До встречи с Фейт Карлос никогда не видел, чтобы кто-нибудь гладил медицинские костюмы.
— Мне нужно было что-то предпринять! — Фейт воззрилась на него огромными синими глазищами. От этого взгляда у Карлоса пробежал холодок по коже. — Лечащий врач выписал отцу морфин. Но он отказался от лекарства. Хотел показать Богу, что он не боится испытаний. Я попробовала морфин. Он оказался сладким на вкус, и мне в голову пришла мысль испечь папочке пирог. Нет, думаю, пирога он много не съест. Мороженое? Я не умею его готовить. Тогда я сделала желе. Желе с морфином. Пробовал такое? — Она рассмеялась. — Я вот тоже не пробовала. В желе я добавила экстракт миндаля. В итоге оно пахло цианистым калием, но на самом деле там был морфин. Отцу понравилось желе. Я дала ему еще. Он уснул. Остаток препарата я влила ему в рот. Он стал давиться, но уже ничего не мог сделать. — Фейт улыбнулась. — Наконец-то он перестал орать.
Карлоса начала бить дрожь.
— Я пыталась до тебя достучаться, но ты не желал меня слушать. Все ныл о Дике. О том, что я тебя сюда притащила. Да какое это имело значение?! Главное, что отец заткнулся и больше не орал. Благодаря мне. Я ведь помогла этому старому козлу. Какой же он был гадиной со своим Богом, со своим проклятым отношением к жизни. Сдох как собака. Этот сукин сын поломал жизнь и матери, и мне, и самому себе. Сраный фанатик… А что сделал ты, вместо того чтобы выслушать? Бросил меня! — Она всхлипнула. — Я пыталась проявить терпение. Ты злился, твои чувства были задеты. Что ж, я дала тебе время на раздумья.
У Карлоса выступил холодный пот.
— Когда я вернулась к работе, во мне что-то переменилось. Все эти старики и старушки, которые тут мучаются, вызывали у меня душевную боль. Я будто снова и снова переживала один и тот же кошмар с орущим отцом. Это было невыносимо. А потом меня осенило: я же в силах им помочь! После Дика у меня осталось немного фентанила. Я и дала его старушке. Избавила ее от боли. Она радовалась смерти, благодарила меня. Назвала меня ангелом. И все встало на свои места. — Фейт перевела взгляд на Карлоса: — Я была счастлива. Настолько счастлива, что дала тебе второй шанс. Вновь приняла. Пустила к себе в постель. А ты? Ты сбежал. Идиот.
Ее глаза потемнели от гнева.
— Поганый латинос! Если бы ты знал, как я тебя презираю! Ты сам нарвался. Пришлось тебя наказать, убить твоего пациента. Того самого, с болями в спине. Да, это моя работа. Конечно, подумали на тебя. А я смотрела и наблюдала. Было бы занятно увидеть тебя за решеткой. В одной камере с Диком. У вас много общего. Но ты взял и сбежал. Ты снова сбежал, ублюдок! — Фейт улыбнулась. — Впрочем, не так уж и далеко. Я так рада снова тебя видеть, милый. — Она провела пальцами по щеке Карлоса, погладила по волосам. — У тебя всегда была шикарная шевелюра. Хотя сейчас тебе не помешало бы принять душ… Но не беспокойся: тебя помоют. Когда все кончится.
Наклонившись, она поцеловала Карлоса в лоб. Несмотря на трубку в горле, он ощутил аромат ее духов: нотки жасмина, шоколада и меда.
Сладкий дурман.
— Знаешь, с тобой очень приятно болтать, но мне пора. Просто хотела попрощаться.
Карлос уставился на нее широко раскрытыми глазами. Фейт прочла в них немой вопрос и пожала плечами.
— Да я еще сама не знаю, куда подамся. Там будет видно. Но сначала мне нужно забрать своего ребенка.
Она открыла красную сумочку.
Я подарил ей эту сумку на Рождество. Потратил месячную зарплату, но оно того стоило. Подарок пришелся ей по вкусу.
Фейт вынула шприц. У Карлоса замерло сердце.
— Не переживай, будет совсем не больно. Думаю, ты вообще ничего не почувствуешь.
За что?
Он не мог закричать, сбежать… Он не мог двигаться.
Фейт это прекрасно понимала.
Она рассмеялась.
— Издеваешься? Ты и вправду решил, что я оставлю тебя в живых, после того как во всем призналась? Впрочем, я бы в любом случае тебя убрала. Кстати, везде есть свои плюсы. Теперь ты знаешь, что случилось. Ты, небось, мозги себе сломал, пока пытался разобраться. И вот все прояснилось и можно помирать со спокойным сердцем.
Глядя в глаза Карлосу, она ввела содержимое шприца в капельницу, после чего убрала шприц обратно в сумочку.