екрасно понимал, что, если бы не «крыша» профессора Исаева, меня бы давно «сожрала» местная администрация. Но Исаева администрация боялась, ненавидела, но терпела. Еще бы, он спас дочь самого богатого и влиятельного человека России и проводил теперь с этим человеком все праздники. Но даже этот человек не мог сделать Исаева главным врачом и руководителем нашей богадельни, что было мне абсолютно непонятно. Но ты-то, Артем, как опытный царедворец, это можешь понять?
Будь ты хоть самым распрекрасным специалистом, классным хирургом или терапевтом, но если ты чем-то не подходишь администрации, то жизнь твоя превратится в ад.
Я не стал объяснять Антохе все превратности административных каверз и тонкостей, он бы все равно их не понял. Как, впрочем, и многие нормальные люди. Коваленко продолжал:
– Ты знаешь, вдруг жизнь, при всей своей напряженности и тяжести, заиграла новыми красками. Конечно, деньги играли в этом не последнюю роль. Ну, во-первых, я построил дом в пятнадцати километрах от Москвы по Новой Риге – не дом, а сказка, проект жены, каждая мелочь интерьера радовала мою душу. У каждого в семье по машине. Я давно перестал заглядывать в карман своим пациентам и их родственникам. Шок и неуверенность после увольнения из армии к пятому году гражданской жизни постепенно прошли. Но, представляешь, Артем, не было того ощущения полета и свободы, правильности жизни, что ли, как во время офицерства. Не хватало четких приказов и чувства своей абсолютной нужности. В гражданской медицине ценность каждого отдельного специалиста, врача, определяется его лояльностью к руководству клиники. Будь ты хоть самым распрекрасным специалистом, классным хирургом или терапевтом, но если ты чем-то не подходишь администрации, то жизнь твоя превратится в ад. Тебя по любому ничтожному поводу (например, опоздал на пять минут на обход главного врача) могут отстранить от операций на три месяца, а в это время к тебе выстроится очередь – именно к тебе, а не главному врачу или его замам – на целых полгода. В конце концов, ты, понимая, что, оставшись без работы, просто умрешь, идешь на компромиссы через унижение собственного достоинства, преломляя и ломая себя.
Ты прекрасно понимаешь, что такие ситуации возникают не только в твоей больнице; что большинство руководящих постов в медицине занимает банда чиновников-мизантропов. Им абсолютно не нужны профессионалы и Люди с большой буквы. Ибо тогда им придется отвечать за античеловеческую организацию медицины, умерить свои воровские утехи и, в конечном счете, уйти с поста или сесть в тюрьму. Поэтому они будут биться за свои интересы, мелькать на экранах телевизоров и создавать легенду о величии и славе ведомой ими медицины.
В гражданской медицине ценность специалиста определяется его лояльностью к руководству клиники.
Про оснащение гражданских больниц я уже говорил, оно плачевное, – продолжал Антон. – Впрочем, основная масса людей, имеющих деньги, давно уже облюбовала себе западные клиники, где и поправляет свое здоровье. Самое печальное, что во время командировок мне постоянно приходится видеть, как можно нормально и классно работать, что и делают наши коллеги из Европы…
Вот так, дружище, внутренний конфликт все растет, адаптация к ситуации у нормального врача, да и просто человека просто невозможна, и тогда приходит время депрессии – постоянной, со спадами и подъемами, но непреходящей. Все бросить и послать куда подальше? Но нормальный врач ведь, кроме как врачевать, и делать-то ничего больше не сумеет. Да, я уже финансово и морально подошел к этой черте. По сути дела, моя зарплата в клинике – всего лишь малая толика от того, что я зарабатываю в своем деле. Но как представлю, что все, что сделал за эти годы, рухнет…
И вот, посмотри, Артем – вроде уважаемый человек, прекрасная должность, свое дело, хороший достаток, и в то же время – непроходящее чувство тоски и неразрешенности ситуации. Жена в это время абсолютно тебя не понимает. Года два-три назад я вдруг перестал делиться с женой происшедшими событиями на работе. Да, дети стали жить отдельно, дом громадный, и мы вдруг перестали разговаривать. Как-то в постели я пытался приобнять родную – она интуитивно и, мне показалось, с некоторой брезгливостью отдернулась от меня. Я все понял, и больше не пытался повторять… С тех пор мы спим вместе, но раздельно.
Мы махнули по очередной стопке. Я смотрел на Антоху и думал, что нужно срочно заканчивать этот разговор. Какого лешего я нарушил свои принципы? Чаще будешь встречаться с такими неудачниками, скоро окажешься среди них. Но Антоха продолжал. И я понял, что он уже не столько со мной, сколько сам с собой разговаривал.
– Несколько месяцев назад, в воскресенье, я сидел в кабинете, печатал годовой отчет. Дело в том, что последние субботы были заняты командировками, и времени на текучку просто не оставалось. И наконец – свободные выходные. Я приклеился к компьютеру и доделывал недоделанное. Жена несколько раз молча заглядывала в кабинет, а затем пошла во двор и начала очищать от снега стоянку, дорожки. Так же демонстративно оделась теща и начала помогать ей. Я выскочил на веранду и заорал что-то непристойное и злое… Крышу сорвало полностью. Вечером состоялся разговор. Короче, развод. Представляешь, это мне – развод?! Мне, который жил ради жены и детей, развод! Я всю жизнь, как специально выведенная порода собак, жил для семьи. Понимаешь, в основе моего несносного характера лежит профессиональная деформация. Тридцать лет войны со смертью, находясь в постоянном стрессе, – вот и деформировался. А мои близкие видели только приятное от моих профессиональных достижений, и никто из них не подумал, что надо быть ко мне хоть чуть-чуть снисходительнее. И если женщина, прожившая с тобой 30 лет, не поняла этого… – Антон горько вздохнул. – После последней командировки в Карабек вообще чуть с ума не сошел. Вот так.
– А что было в Карабеке?
– В маленькой кавказской больничке лежал раненый – после нашего приезда, при перестановке трахеостомы, мы получили глубочайшую гипоксию с брадикардией, практически клиническую смерть. Местные лекари, которые безуспешно лечили больного до нашего приезда двое суток, не заметили самого главного – что проводимая ими искуственная вентиляция легких не эффективна по причине негерметичности трахеостомической трубки, и через час-два они похоронили бы его. Готовя раненого к перелету в Москву, я взялся переставлять трахеостому и чуть не получил остановку сердца. Все удалось, но какой ценой. Вокруг стояла толпа, и я знал, что, если сейчас этот пациент умрет, мне конец. Я так остро это почувствовал. И ты понимаешь – ни один из членов моей семьи ни разу не сказал «хватит, не уезжай». Я, конечно, не послушался бы и полетел, но сам факт…
– А может, они были не в курсе, что все так рискованно?
– Да, да, не в курсе… Все и все знают. Ведь поездки в Чечню и Ингушетию, Дагестан – это как слетать на Лазурный Берег, – усмехнулся Антон. – Понимаешь, раньше всегда сдерживали дети, а сейчас детям наплевать. А раз так, то тогда кому я на фиг нужен?..
Мы молча махнули по очередной рюмке. После небольшой паузы Антоха продолжал:
– Это еще не весь ужас. Представляешь, при всей моей любвеобильности, воистину я любил только свою жену. Я не знаю, как это сочеталось друг с другом, но это именно так. Короче, некоторое время назад мы сотрудничали с одной из крупнейших частных медицинских корпораций. Мы выполнили несколько труднейших транспортировок тяжелейших больных – кого из регионов в Москву, кого в Германию. Одна из пациенток с геморрагическим инсультом оказалась матерью хозяина корпорации. Мы забирали ее из маленького городка на Урале. Она была в коме, на искусственной вентиляции легких. Сын, прекрасно зная уровень отечественных клиник, сразу же поставил нам задачу: довезти матушку в целости и сохранности в Швейцарию, в Цюрих. Мы решили эту задачу, решили быстро и профессионально. Нам заплатили вдвое больше от выставленного счета.
Чем чаще встречаешься с неудачниками, тем скорее окажешься среди них.
Хозяин, и он же сын, которого звали Михаил Исаакович, пригласил нас на обед в ресторан. Нас – это меня и моего компаньона Никиту. В означенное время мы подъехали к ресторану. Место было весьма помпезное: с плавающими рыбками под стеклянным полом и услужливыми до приторности официантами, одетыми под матросов. Войдя в камерный зал, я увидел за столом Михаила, благодетеля нашего, Исааковича и очень симпатичную брюнетку лет тридцати двух с пронзительно голубыми глазами, в стильном, дорогом, но не пошлом черном костюме и белой блузке. Серьги и колье ее явно тянули на пол моего дома – по цене.
«Да, Исаакович моих лет, а красотку оторвал обалденную, наверное, моложе его детей», – подумал я.
– Элла, – представил Исаакович девушку. – Моя дочь и руководитель клиники эстетической медицины, что на Старом Арбате.
Это было уже интереснее. Обед протекал сдержанно, произносились дежурные фразы о благодарности и о профессионализме. Видно, Исаакович очень сильно любил матушку и решил выйти из рамок обычного финансового протокола. Я оценил его поступок. Мне всегда было приятно, когда за нашей классной работой заказчики видели не только коммерческий интерес, но и медицинскую, профессиональную составляющую. Во время обеда я невольно останавливал свой взгляд на Элле, и уже в мыслях прокручивал различные варианты. Однако во время обеда выяснилось, что Элла в браке, у нее дочь и прекрасный муж – пластический хирург.
«Хе-хе, – подумал я, – здесь, старина, тебе ничего не светит, – так что расслабься и получай удовольствие от созерцание красотки, и не более».
Обед закончился, при прощании я поцеловал ручку Элле, и вдруг почувствовал какую-то волну, какой-то импульс. Мы посмотрели в глаза друг другу. Мы посмотрели и увидели то, что каждый хотел…
Элла была крайне сдержанна в эмоциях, но отдавалась мне всегда самозабвенно, как в последний раз. Наши встречи были не так часты и абсолютно не тяготили меня и мою совесть. Но потихоньку процесс стал набирать обороты.