«Мы посмотрели в глаза друг другу. Посмотрели и увидели то, что каждый хотел…»
Однажды Элла принесла мне приглашение на конференцию в Ницце, с билетами и резервацией в гостинице. Пять дней в начале мая на Лазурном Берегу, с прекрасной и умной дамой были просто невероятны. Мы наслаждались утренним бризом, сидя за завтраком на веранде. Мы гуляли по набережной. Мы мотались в Монако, мы ужинали в Вентемилье, играли в казино в Ментоне. И, конечно же, любовь, любовь, любовь…
Ночью, проснувшись в громадной постели Эллы, я думал: «Интересно, какую цель ты преследуешь, красавица? Я же еще не в той степени маразма, чтобы верить в твою льстивую белиберду. У тебя все нормально, моя прекрасная олигархочка: ты умница, у тебя за плечами Гарвард и МВА, ты красива, успешна, богата (по-настощему богата, а не как я); у тебя муж, дети и куча поклонников. Я, конечно, парень ничего, но все же мы на разных уровнях. Абсолютно.
А может – паранойяльная идейка – ты агентша (ФСБ, ЦРУ, ГРУ, БНД, МОССАД – нужное подчеркнуть) и просто сладкая приманка? Но уничтожить меня при моих командировках проще простого. Компрометировать – так на мне пятна ставить негде. Тогда зачем ты, зачем рядом, зачем эта грубейшая лесть с придыханием… Как говаривал один Великий – НЕ ВЕРЮ!
Возвращаясь в Москву, я вдруг подумал, что это капитальный путь к предательству жены. И подумал, что хватит, пора завязывать. И потом, Исаакович – парень серьезный, да и муж Эллы не простой перец. А то найдут хладное тело мое в одной из подворотен Москвы…
После свиданий на Лазурном Берегу с Эллой мы не виделись месяца два. Нет, перезванивались, болтали в скайпе, но воочию встретиться было все как-то недосуг. Однако перед моим отпуском – а я собирался с женой на машине прокатиться по Скандинавии – она позвонила с просьбой увидеться.
«Десять недель. Я решила рожать».
Тон ее был очень серьезный, и я уже предугадывал тему разговора. Видно, наступила пора прощания: она наверняка поблагодарит меня за прекрасно проведенное время, попросит меня не обижаться, но больше ее не беспокоить. Я изображу горе, в моем взгляде блеснет слезинка, и… мы радостно расстанемся. Все, наш кратковременный роман умер. Да здравствует новый роман!
Элла, как всегда, была безумно красива и изящна. И я уже подумывал, как отыграть ситуацию обратно и продолжить наш роман, но вдруг прозвучало:
– Антон, я беременна, десять недель…
Ревизор, немая сцена.
– Надо полагать, отец – я?
– А кто же еще? Кроме тебя, у меня уже год никого не было.
Так, еще одна вводная. Значит, я стал единственным мужчиной в ее жизни.
– Что будем делать? Ты с кем-нибудь советовалась?
– Ты же понимаешь, что я могу обсуждать это только с тобой. Не с мужем же мне об этом говорить.
Я молчал. Проносились вихрем мысли о разрушенной моей семье и золотой клетке нового брака. В душу закрадывался ужас.
– Ты знаешь, любимый, я решила рожать. Пусть у Сонечки будет брат. Что родится мальчик, я просто уверена. Что касается тебя, то, как ты понимаешь, это полностью мое решение, и оно тебя ни к чему не обязывает. Я буду рожать в Швейцарии. Мой муж готов принять моего ребенка, но я все равно с ним разведусь. Вот так, мой милый. Что же ты молчишь?
Повисла пауза.
– Элла, ты же понимаешь, что это решение должно быть обоюдным. Десять недель – еще не срок. Так что давай подумаем.
– Я твердо решила, что этот ребенок будет жить. Я не позволю его убить.
– Хорошо, тогда дай подумать мне. Я позвоню.
На том и расстались.
Я медленно брел по улице и думал: «Тварь я последняя, что же я натворил?»
И это не было игрой артиста для своего внутреннего театра, это были мысли правдивые и горькие. Наверное, я был так честен с собой в первый раз.
«Доигрался. Как дальше жить? Как перенести все это? Я сам разрушил свой внутренний, гармоничный мир, испепелил его… И теперь – как жить? Господи! Как? Вокруг не останется ни близких, ни друзей… Я всех предал сам, а они еще не знают об этом, они даже не догадываются, что я предал их, что я убил самое дорогое, что было у меня. Как дальше жить в этом грязном, вонючем болоте обмана и подлости, моей подлости? Господи! Скольких людей, которые любят и обожают меня, я предал! Сколько страданий и болей я им принесу… Но самое главное – я убил свою душу, я убил и предал самого себя…»
Я шел и прекрасно понимал: все то, что свершилось, – это безвозвратно и окончательно. То, что я совершил, не имеет сроков давности. Я просто перечеркнул всю свою жизнь. У меня не осталось более ничего. Ничего не осталось.
«Я не представлял жизнь без супруги. Да и Элла продолжала жить с мужем».
Я понимал, что, как настоящий «мэн», я должен взять красотку в жену. И тогда моя жизнь превратится в сказку. Но зачем мне эта сказка, зачем? Денег у меня достаточно. Можно и больше, но только не такой ценой.
Я с ужасом представлял жизнь без моей любимой супруги. Нет, вернее, я не представлял. Оторвать руку без наркоза, пожалуй, было бы менее больно, чем бросить Ленку.
Но ребенок, мой ребенок! С этим как жить? Мой ребенок – иудей… Ибо будет рожден иудейкой. Как же тогда мое православие?
И тогда я решил просто отдаться течению. Пусть будет, как будет. Самое важное – мой ребенок не должен страдать из-за отца-негодяя. В тот же вечер я позвонил Элле и сказал, что принимаю ее решение. И что ни под каким соусом от нашего дитяти не откажусь. На следующий день, сидя в ресторане, мы уже обсуждали имена возможных мальчиков и девочек. Элка была в приподнятом настроении, прекрасна, как мадонна. Она вся светилась изнутри.
С мужем она пока решила не разводиться.
Оставшиеся восемь месяцев пролетели, как пуля. Элла родила Иосифа, Иоську в Цюрихе. Иосифа Эдуардовича Капернаума, по записи в свидетельстве о рождении. Сразу же по возвращении в Москву, через три недели после рождения сына, она пригласила меня к себе в Барвиху. Муж ее был отправлен в Италию по каким-то делам клиники. Так что двое суток я был полностью отцом. Вставал по ночам, перепеленовывал, кормил.
Я просто уже ничего не понимал. Ничего. Элла продолжала жить с мужем. И в то же время я постоянно был рядом. Сын был до неприличия похож на меня, якобы чужого дядю. И уже Михаил Исаакович, дедушка Иосифа, несколько раз как бы внезначай спрашивал Эллу, когда она в последний раз видела прекрасного реаниматолога Коваленко. Хотя наверняка охрана доложила ему уже все про мои визиты. Исаакович спрашивал, но в ситуацию не вмешивался. Пока не вмешивался.
А на днях я узнал, что моя любимая жена уже год как «плотно» дружит с одним из руководителей фирмы, в которой работает. Все. Это конец.
Вот так, Артем. Вот так я и живу. Пока живу. Хотя в этой ситуации для всех, абсолютно для всех было бы лучше, если бы я умер.
Мы выпили по последней и расстались, обменявшись телефонами и клятвами о вечной дружбе…
– Представляешь, Саня, а через месяц после нашей встречи Коваленко не стало. Нелепый случай. По всей видимости, после очередного полета и нескольких бессонных ночей, возвращаясь из аэропорта на своей машине, за рулем заснул и выскочил на встречку.
Знаешь, что я скажу тебе, друг мой, Печорины должны умирать в молодости, и лучше на войне. Погиб бы Антоха тогда в горах, вечно бы помнили его как героя и на каждой встрече поднимали бы за него стаканы. А так, прости меня, Господи, запутался по жизни, затрахался и погиб по ерунде. Жаль, конечно, жаль… Ну да ладно, попилили и хватит, сегодня у нас встреча с премьером, нужно успеть просмотреть материалы.
Убийство священного врача
– Ну вот, ты, рассказывая мне о своей жизни анестезиолога-реаниматолога, полной самопожертвований и страданий, с невероятными победами над смертью, о своих глубоких и искренних переживаниях, горьких минутах отчаяния и ощущения собственного бессилия при гибели больного или раненого, нарисовал образ идеального, безупречного врача, вся жизнь которого была посвящена служению жизни и борьбе со смертью. Но все же, скажи, только честно – проработав столько лет в анестезиологии и реанимации, постоянно видя множество смертей на протяжении тридцати с лишним лет, неужели ты спишь спокойно и тебе не в чем себя упрекнуть?
Если это так, то ты, наверное, действительно идеальный врач и человек. Но как-то не верится мне в человеческую идеальность. Ведь, как бы там ни было, работая на грани между жизнью и смертью, – и эта грань, позволю себе заметить, не твоя, а пациентов, которых ты должен спасать, – нельзя быть безупречным.
Какие бы причины ни приводили к этому, но по твоей вине, или же с твоим невольным участием, умирали люди, которые могли бы выжить. А если это так, то в этом случае ты являешься убийцей.
И пусть до этого и после ты спас множество людей, которые тебе благодарны, но по законам Божьим ты все же нарушил заповедь «Не убий» – даже одна загубленная по твоей вине жизнь перечеркивает всю твою святость и идеальность. Я думаю, что «убийца» в белом халате, которому доверили жизнь, даже страшнее, чем обыкновенные насильники и бандиты. Потому что от насильника или бандита жертва еще может как-то пытаться защититься, а перед врачом она – полностью беззащитна.
Ты, надеюсь, не сомневаешься, что я люблю тебя и восхищаюсь тобой. Но эти вопросы, что я задала, всегда мучили меня, человека далекого от медицины и сугубо гуманитарно-литературного. Мне хотелось понять, что творится в душе человека, который посвятил свою жизнь медицине, спасению людей, после осознания им собственных ошибок, приведших к гибели человека. Как он живет с этим дальше, как продолжает лечить пациентов, понимает ли он, осознает ли, что он убийца. Наверное, это страшно…
Осознание себя преступником, убийцей, несомненно, должно привести или к сумасшествию, или к самоубийству.
Я пыталась найти ответы в мировой литературе, но, знаешь, не нашла ни одного произведения, которое бы мне помогло. Может, фильм «Убийство священного оленя» – («The Killing of a Sacred Deer») Йоргоса Лантимоса вновь заставил меня обратиться к теме «врач и убийство». В этом фильме врач-убийца не сам осознает совершенное им преступление – он вынужденно принял этот факт. П