Я пытался исправить ситуацию. Я удалил тампон из ротовой полости и с помощью ларингоскопа попытался провести зонд в пищевод. Смена зондов, попытки провести зонд с помощью длинного карцанга и с помощью ларингоскопа оказались безуспешными. Все это сопровождалось потоком мата в сторону Семенчихина, а потом и в мою. Володя был в ярости. Он обзывал нас жопорукими, Алексею грозил изнасилованием в извращенной форме, но это не помогало. Алексей заинтубировал трахею трубкой десятого размера, которая сдавливала пищевод и не давала зонду пройти в желудок. Сейчас бы эта проблема решилась в течение нескольких минут с помощью фиброгастроскопа. Но тогда, в 1984 году, мы и не слышали о подобной технике.
В то время каноны анестезиологии были прописаны с учетом максимального предотвращения различных осложнений. Выполнение этих правил позволяло избегать множества опасностей.
Сейчас, в нашей ситуации, было нарушено основное правило. Надо было что-то предпринимать.
– Владимир Васильевич, я не смогу провести зонд в желудок, – сказал я. – Интубационная трубка десятого размера, и она перекрывает частично пищевод. Может быть, вы войдете в брюшную полость, осторожно вскроете желудок через небольшой разрез и выпустите воздух? После этого вы спокойно продолжите операцию.
– А может быть, ты, Артем, не будешь меня учить? Ты своим куриным мозгом подумай, что через этот разрез выйдет не воздух, а польется все дерьмо – в брюшную полость. Тогда парню точно лечиться от перитонита. Но самое главное – мы не знаем, что у него в животе. Может быть, уже сейчас развивается катастрофа.
– Владимир Васильевич, судя по показателям, в брюшной полости ничего катастрофического не происходит.
– Вызывай Славика, – скомандовал Башлыков. – Он точно во всем разберется. А вы… валите оба в рентгенологи. Мне с такими… работать нет никакой радости.
Я тихо спросил Алексея:
– Ты точно опорожнял желудок перед операцией?
– Ну конечно, я перед вводным наркозом заставил его проглотить зонд, желудок был пуст.
Я думал о том, что если приедет Слава, то он меня смешает со всей грязью Хакасии и Горной Шории и потом еще растрезвонит на всю область, какой я осел. Обязательно расскажет на кафедре и подтвердит правильность решения не оставлять меня в Кемерово. Нет, надо было самому выходить из ситуации и принимать решение.
Анестезистке Надежде и Семенчихину я тихо сказал приготовиться к переинтубации. Все было готово. Я увеличил кислород до ста процентов, пять минут повентилировал и начал экстубацию. Но как только я вытащил интубационную трубку, из трахеи и из желудка фонтаном хлынул поток застойного, зловонного содержимого, полностью заполнив ротовую полость. Отсос не справлялся с таким количеством рвотных масс, пациент начал синеть. Времени уже точно не было. Я с первой попытки провел зонд в желудок, заинтубировал трахею. Провентилировав несколько минут чистым кислородом, мы начали санацию и лаваж легких[7] раствором соды. Естественно, живот опал. Володя спокойно начал ревизию брюшной полости. Мы не следили за ходом операции и были полностью поглощены попыткой предотвратить развитие одного из самых страшных осложнений в анестезиологии, а именно синдрома Мендельсона. Ситуации, когда кислое содержимое желудка попадает в щелочную среду трахеи и бронхов и вызывает спазм капилляров и более крупных сосудов легких. При этом кислород прекращает поступать в организм, а углекислый газ накапливается и не выводится. Человек умирает от недостатка кислорода на фоне блока легких. Попытки размыть легкие раствором соды, введение больших доз гидрокортизона и преднизолона несколько выровняли ситуацию.
Настроение Башлыкова стало абсолютно спокойным, он уже по-доброму шутил, обещал не насиловать Алексея, хотя и продолжал обзывать всякими словами. Меня хвалил и говорил, что упоминание Славика действует на меня магическим образом и что теперь он знает, как вдохновлять меня на подвиги: он будет постоянно носить с собой портрет Славы, и как только ему что-то не понравится в моем поведении, он будет совать эту карточку мне в лицо.
В животе ничего не обнаружили. Володя еще раз промыл брюшную полость и начал послойно ушивать.
– Артем, у вас все нормально? Кровь в ране темновата.
У нас было все плохо. Несмотря на промывание легких, развивался синдром Мендельсона[8]. Стало снижаться давление, появился тотальный цианоз. Подключили адреналин, повысили дозу гормонов… Остановилась моча – начали отказывать почки. Артериальное давление продолжало снижаться.
– Ребята, у парня, наверно, была какая-то спайка, но мы ее не обнаружили, – сообщил Башлыков. – Видно, при входе в брюшную полость мы ее ликвидировали. Так что парень через десять дней после снятия швов вернется в часть. Повезло.
У нас все плохо, парень сейчас в критическом состоянии.
На нас не было лица. Я прекрасно понимал, что наш несчастный солдатик погибает.
– Владимир Васильевич, у нас все плохо. Мы получили аспирацию желудочного содержимого в легкие при переинтубации. Развился синдром Мендельсона с блоком легких. Парень сейчас в критическом состоянии, и мы пока не справляемся с ситуацией.
Башлыков стал сразу серьезным.
– Моя помощь вам нужна? Что мы можем сделать?
– Делаем все, что можем. Но пока все безрезультатно.
– Так, хорошо. Вы сможете снять его со стола и перевести в реанимацию?
– Да, сможем.
– Если что нужно из медикаментов, говорите. Я сегодня дежурю с вами. Сейчас найду Лешковского, он вам поможет.
Мы перевели солдатика в реанимацию. На аппарате искусственной вентиляции ему не становилось лучше. На предельных дозах адреналина систолическое артериальное давление выше 60 не поднималось. Почки не работали, моча не выделялась. Кожные покровы были резко цианотичные. Тахикардия постепенно перешла в брадикардию.
Через два часа после операции наступила первая остановка сердца. Через 20 минут реанимационных мероприятий сердце удалось завести.
Я не отходил от солдатика и прекрасно понимал, что моя ошибка привела, как теперь выясняется, практически здорового парня к смерти.
Это был первый случай моей фатальной ошибки. Весь ужас был в том, что я просто убил его. Стоя над ним, я молил Бога, чтобы он взял мою жизнь, а парня оставил в живых. Но видно, мои молитвы не доходили до Бога.
За ночь было еще пять остановок сердца, и в четыре утра произошла последняя, шестая. Закрытый массаж сердца, атропин, адреналин не возымели никакого эффекта. Я ничего не видел перед собой и продолжал исступленно закрытый массаж сердца. Я уже был вне этого мира, и казалось, что вместе с моим несчастным сам сейчас поднимусь в небеса. Я хотел только одного: чтобы он выжил, а если и умер, то только со мной.
Кто-то тронул меня за плечо.
– Артем, прекращай, ты уже час проводишь реанимацию. Парень умер. Оставь его.
Башлыков смотрел на меня сострадательно и без намека на упрек.
Мы зашли в ординаторскую, закурили. Уже расцвело, было начало шестого.
Хотелось выть от безысходности и понимания своего преступления.
– Артем, ты знаешь, я не нашел Славика. Он умотал к кому-то в гости. Я понимаю, как тебе тяжело. Но пойми, это наша жизнь, и такие страшные случаи встречаются в жизни каждого врача. Это надо пережить.
Но от его слов утешения мне становилось только хуже. Мне не было страшно отвечать за свою ошибку, мне было страшно ощущать себя убийцей. Как бы меня ни утешали, я осознавал, что по моей вине погиб молодой парень.
Такое случается в жизни каждого врача. Это надо пережить.
Утром я, Лешковский и Башлыков сидели в кабинете Ады Тихоновны. Владимир Васильевич рассказал о произошедшем. Все были серьезны и сосредоточены.
– Я понимаю, что Семенчихин полный идиот, и он совершил непростительную ошибку, пошел на наркоз без зонда, не очистил желудок. Но ты, ты как мог сделать такую глупость? От тебя, если честно, я не ожидал.
Я не стал оправдываться и объяснять всем, что мерзавец Семенчихин просто нагло меня обманул. Он, как потом я выяснил у анестезистки, не вставлял зонд в желудок перед началом анестезии. Если бы он действительно очистил желудок перед операцией, то ничего бы не произошло. Аспирация бы не случилась, и парень сейчас был бы жив. Но это был бы разговор в пользу бедных, и ни в коей мере не умалял степени моей вины. Мне не нужны были оправдания. Мои амбиции и самонадеянность, мой гонор, страх стать посмешищем для коллег привели меня к этому роковому для несчастного бойца шагу.
Ада Тиховна, наша мудрая мама, сидящая с непроницаемым лицом, начала спокойно говорить.
Она сказала, что сейчас мы сообщим в воинскую часть о случившемся, но стоял вопрос об официальной причине смерти. Слово взял Лешковский.
– Ада Тихоновна, гадать много не надо. На вскрытии мы увидим легкие в стадии печеночного окоченения, что типично для синдрома Мендельсона. Но, думаю, патологоанатомы не найдут следов желудочного содержимого в легких. Артем провел тщательнейшую санацию и очистил легкие полностью. Поэтому мы все будем трактовать смерть как выраженную аллергическую реакцию на один из введенных препаратов. Тем более проводимая Артемом терапия полностью идентична терапии анафилактического шока. Это будет наша точка зрения – и, поверьте, никто не сможет ее опровергнуть или доказать обратное. Что касается Семенчихина, то его я заткну так, что он даже теще родной не расскажет. А расскажет – я первый его обвиню в преступной халатности.
На том и порешили. Никто за время нашего совещания ни в чем не упрекнул меня. Наоборот, на меня все смотрели с жалостью и сочувствием. Я ждал от Славы дальнейшего разноса, но он больше ничего не сказал. Мы сидели с ним в его кабинете, курили и пили крепкий чай.
– Артем, ты только не вздумай в петлю прыгнуть. А то, глядя на тебя, не поймешь, кто умер: солдат или ты. Это твой первый случай, но, скорее всего, и не последний, и ты должен понять, что иногда мы совершаем ошибки. Конечно, лучше без них, но вряд ли так у кого-то получается. Ты можешь стать хорошим анестезиологом, и я понимаю, что это было не преступление, а ошибка, именно досадная ошибка и отсутствие опыта. Ты, конечно же, был должен послать Башлыкова куда подальше, и пусть бы он входил в брюшную полость без твоих импровизаций. Я уверен, ты в тот момент думал не о больном, а о своих амбициях. Вот и получил труп молодого парня. Запомни на всю свою жизнь: в некоторых моментах мы стоим по разные стороны баррикад с хирургами, и тебе нужно отстаивать свое мнение. Большинство хирургов, как дети, и, кроме ножа, ничего не видят. Сразу скажу, к Башлыкову это не относится, он умничка. И если бы ты объяснил ему всю опасность переинтубации, я уверен, он бы все понял. А так – ты захотел быть и великим и добрым.