Пробуждение Потока (пародия-шутка)
1
Граф Толстой Алексей не довел до конца
Свою повесть о храбром Потоке;
Двести лет он заставил проспать молодца
И притом не подумал о сроке.
«Пробужденья его, — он сказал, — подождем,
Что увидит Поток, мы про то и споем».
Но, конечно, Толстой не дождался:
Занемог как-то раз и скончался.
2
На себя я решился ответственность взять
За рассказ о дальнейших событьях,
Но прошу униженно: стихи прочитать
И немедля затем позабыть их,
Ибо я — не поэт, а рассказчик простой,
И, конечно, не так написал бы Толстой,
Он был мастер былинного склада, —
Мне же суть передать только надо.
3
Дело в том, что Поток мог и больше проспать,
Если б всё было мирно и гладко;
Но средь самого сна… как бы это сказать?..
На душе его сделалось гадко,
И нелепый в ушах начался перезвон;
Встал, глаза приоткрыл и прислушался он;
За стеной в барабан ударяли
И на воздух из пушек стреляли!
4
Удивился Поток: «Что за шум за такой?
Побежать посмотреть, что случилось?
Ведь недаром же мне среди ночи глухой
Безобразное что-то приснилось!
Да и спать надоело — суставы хрустят,
Поразмяться могучие плечи хотят;
Отдохнул я порядком, бесспорно.
Днем дремать — оно как-то зазорно!»
5
И на площадь широкую вышел Поток —
Видит, площадь народом покрыта.
Слышны крики: «Япония», «Дальний Восток»,
«Камимура», «Цзинь-Чжоу», «Мутсу-Хито»…
Слышит: люди «ура!» исступленно кричат,
Шапки, зонтики, палки на воздух летят;
Все поют, все на месте толпятся
И порой непечатно бранятся.
6
«Ну, — подумал Поток, — ожидай тут добра,
Видно, разум у всех помутился», —
И к тому, кто кричал всех задорней «ура!»,
Он с вопросом таким обратился:
«Объясни мне, любезный, о чем у вас крик?
Что за новый такой, непонятный язык?
Отчего о порядке не просят?
И кого так нещадно поносят?»
7
«Что ты, что ты, родимый? — он слышит в ответ. —
Постыдись, неужели не знаешь?
Ты, наверное, друг, ежедневных газет
И ночных телеграмм не читаешь?
Мы воюем с японцами, с желтым врагом;
Познакомятся, бестии, с русским штыком,
Не забудут нас долго макаки,
Мы пропишем им мир — в Нагасаки!»
8
«Погоди, — говорит удивленный Поток, —
Погоди, дай мне с духом собраться!
Кто такие японцы? Где Дальний Восток?
И за что мы должны с ними драться?»
— «Я не знаю, — Потоку в ответ патриот, —
Где живет этот самый японский народ,
Слышно, за морем где-то селятся;
Где нам, людям простым, разобраться?
9
А касательно, значит, причины войны,
То причины известны начальству,
Мы же верить родителям нашим должны:
Нас тому обучают сызмальства».
Но Поток, возмутясь, говорит: «Погоди!
Больно просто выходит: пошлют, так иди!
Воевать-то и мы воевали,
Но за что и про что — понимали?»
10
«Виноват! — позади его кто-то сказал
В чрезвычайно ласкательном тоне. —
О причинах войны я подробно писал
В предпоследнем своем фельетоне».
(Это был публицист, как узнали потом,
Из играющих ловко газетным листом,
Помышляющих только о моде
И меняющих цвет по погоде.)
11
«Извиняюсь, — сказал он, — что вас перебью,
Но надеюсь, что вы не в обиде,
Я свой взгляд откровенно сейчас разовью
В популярном, упрошенном виде.
Для меня, как для русского, в деле войны
Все причины понятны и цели ясны,
Пусть шипят государства другие, —
Цель главнейшая: слава России!
12
Как вторую причину, могу указать
На избыток отваги народной,
А как третью — возможность для нас отыскать
Выход в море, прямой и свободный!
За четвертую мы не признать не могли
Перспективу забрать клок соседней земли,
Но при этом, добавлю я в-пятых.
Просветить азиатов проклятых!
13
Дальше… слава России… ах, да! я забыл,
Что об этом уже мы сказали…
Сил народных избыток… и он у нас был…
Выход в море… его мы считали?..»
— «Погоди! — закричал, рассердившись, Поток. —
Ты, я вижу, учен, да в делах не знаток!
Слышишь, бают, на славу России
Поначалу надежды плохие.
14
А по части избытка отваги и сил
Ты соврал: больно всюду недужно!
Насчет выхода в море и пуще смудрил:
Никакого нам моря не нужно!
Нам не по морю плыть, кораблей не водить;
По земле бы сперва научиться ходить!
И земли-то, кажись, нам довольно…
Вот живется не слишком привольно».
15
«Агитатор! — вскричал, побледнев, публицист. —
Пропишу, затравлю, загоняю!»
Но Поток говорит: «Что ж, я совестью чист,
Говорю всё, что вижу и знаю».
Но к нему публицист: «Ты, брат, больно речист,
Посмотрите, ребята, прямой анархист!»
А Поток отвечает: «Не знаю,
Но, конечно, войны не желаю!»
16
Тут все подняли крик, угрожают, шумят,
Наступают густыми рядами;
Слышны крики: «Отечество», «Церковь», «Солдат»
И что кто-то «подкуплен жидами».
Полицейских зовут, намекают на суд,
Кулаками и палками в гневе трясут
И Потока с язвительным тоном
Называют «японским шпионом».
17
Стало тошно Потоку от этих речей,
В голове у него помутилось,
Засверкали огни молодецких очей,
И тревожное сердце забилось…
Мой читатель, я вижу, давно уже ждет,
Что Поток, словно сноп, упадет и заснет, —
Но Поток, рассердись, заявляет,
Что он более спать не желает.
18
Почему не желает он более спать
И каким таким делом займется,
Мы и сами того не сумеем сказать, —
Может быть, в другой раз доведется.
В этом месте, однако, точь-в-точь как Толстой,
Слышу также я оклик внушительный: «Стой!
Стой! он публику только морочит,
Отвертеться, наверное, хочет!
19
Почему он, во-первых, в стихах рассказал
О невеже таком, о Потоке?
И зачем вообще так игриво писал
О событьях на Дальнем Востоке?
Что хотел он сказать? Что он мог доказать?
Как идеи его меж собою связать?
И к чему он приплел публициста?
Повторяем: здесь дело не чисто!»
20
Разумеется, автор ответить бы мог,
Но молчать себя вправе считает:
Вольнодумное слово-де молвил Поток,
Так Поток за него отвечает!..
Впрочем, я пошутил: соглашаюсь вперед,
Что подобный ответ — не ответ, а обход,
И утешу: не так еще поздно, —
Будет время — отвечу серьезно!
Зрителю
(Посвящается «Зрителю»)
Я люблю взглянуть на сцену,
Мне забавны лицедеи.
Уплатив за место цену,
Мирно сел я в галерее.
Созерцаю скромным взором
Театральную обитель,
И твердят лакеи хором:
«Вы здесь зритель, только зритель!»
Час проходит. Очевидно,
Что актеры учат роли,
Мне становится обидно,
Я кричу: «Играйте, что ли!»
Услыхав такое слово,
Благочиния блюститель
Наклоняется сурово,
Говоря: «Вы только зритель».
Дан сигнал. Два-три актера
Декламируют жестоко;
Слово каждое суфлера
Ясно слышно издалека.
Я кричу: «Суфлера к черту!»
Появляется служитель
И, приблизив палец ко рту,
Говорит мне: «Тсс… Вы зритель!»
Узнаю не без досады,
Что смотрел уж эту дрянь я:
Перекрашены наряды,
Переделаны названья…
«Стой! — кричу я. — Невозможно!
Стой! Я хлама не любитель!»
На меня глядят тревожно:
«Тише, зритель! Тише, зритель!»
Сыгран акт последний драмы,
Сняты шлемы, шпаги, ленты;
Подрумяненные дамы
Щедро шлют аплодисменты.
Я смотрю на них с укором…
Появляется служитель:
«Аплодируйте актерам!
Вы же — зритель! Вы же — зритель!»
Из театра выхожу я
И мечтаю громогласно,
Как друзьям своим скажу я,
Что спектакль прошел ужасно.
Но при выходе из зданья
Ждет меня распорядитель:
«Абсолютное молчанье!
Ради бога! Вы лишь зритель!»
С.-Петербург
(Отрывок из краткой географии России)
Чем известна, чем гордится
Развеселая столица?
Как поддержит свой престиж
Русский Лондон и Париж?
Александровской колонной,
Кавалерией салонной,
Медной статуей Петра
И конюшнями двора;
Правоведами в корсетах,
Хулиганами в манжетах,
Петропавловским мешком
И Семеновским полком;
Всей полицией угрюмой,
Государственною думой,
Резиденцией царя
И Девятым января;
Нововременской крамолой,
Заколоченною школой,
Ожиданием «конца»
И решеткой вкруг дворца;
Униженьем человека,
Совещанием Кобека,
Храмом начатым Христа
И актрисой Балета.
Благодарю (романс)
За то, что на войне, играя в прятки,
Храня присягу, данную царю,
Врагу вы дерзко показали пятки,
Благодарю.
За то, что вы нагайкою и пикой
Встречали обновления зарю,
За ваше зверство, за разгул ваш дикий
Благодарю.
За то, что женщин храбро вы рубили,
Что старикам кричали: «Запорю»,
За то, что граждан мирных победили,
Благодарю.
Служите ж верой-правдою до гроба,
О вас молитву к небу я творю;
А за разбой, за наглость вас особо
Благодарю.
Город и деревня (Вольное подражание Верхарну и Метерлинку)
1. Город
О, этот город на берегу реки
И его дома, трижды обысканные!
И эти городовые, стоящие на углах!
Их свирепые лица, непечатная ругань!
О, эти храмы! Они недостроены.
О, терема — без обитателей,
И эти офицеры, стреляющие в штатских,
В безоружных штатских (там, в ресторанах)!
И вы, закрытые двери университета!
И ты, стоящий возле них пристав!
И эти сыщики! Этот цвет гороховый.
И эти казаки! Ах, эти казаки,
Эти ужасно храбрые казаки!
2. Деревня
О деревня, о ты, трижды тихая,
О ты, трижды тихая деревня!
Там пригорки, а здесь ручейки…
И этот толстый помещик! Эти худощавые крестьяне!
Их худощавые лошади и коровы,
И их вилы, их железные вилы,
Их остро наточенные топорики!
Эта школа! (Она не протоплена.)
Это поле! (Оно не засеяно.)
И там, вдалеке, волостное правление
(О, не ходите туда, не ходите!)
И этот старик, сидящий на завалинке…
(Он только что выпорот.)
И эти казаки! Ах, эти казаки,
Эти ужасно храбрые казаки!
«Ой, полна тюрьма пред Думою…»
Ой, полна, полна коробушка…
Некрасов
«Ой, полна тюрьма пред Думою,
Есть эсеры и ка-де!
Что мне делать — не придумаю,
Помогите, граф, в беде.
Тюрьмы строим мы немалые,
Их заводим без числа,
Но итоги небывалые
Конституция дала».
Витте бережно торгуется:
«Нам, мол, денег негде взять…»
Дурново шумит, волнуется,
Предлагает всех сослать.
Знает только жандармерия,
Как поладили они…
Смолкни, голос недоверия,
Графа строго не вини!
Прощание
В этом очерке правдивом
Я намерен рассказать,
Как прощался Фридрих Купфер,
Молодой штеттинский немец,
С огорченною супругой,
Перед тем как совершить
Путешествие в Россию.
Уезжая из Штеттина
По делам торговой фирмы,
Прусский немец Фридрих Купфер
Говорил своей супруге,
Добродетельной Шарлотте:
«Друг бесценный, радость сердца!..
Еду я в страну жандармов,
Губернаторов Курловых,
Адмиралов Чухниных.
Еду я туда, где Витте
Конституцию проводит
И где графу в этом деле
Помогает Дурново.
Друг бесценный, радость сердца!
Еду я в тот край пустынный,
Где медведей и казаков
Можно встретить в городах.
Обними меня, Шарлотта,
Горько плачьте, Фриц и Карльхен!»
Заливаяся слезами,
Кротко мужа умоляла
Златокудрая Шарлотта:
«Радость сердца, добрый Фридрих,
Отложи свою поездку
В незнакомую страну!
Кто жену твою поддержит,
Кто детей твоих прокормит,
Если Мин тебя пристрелит,
Если Грингмут очернит?»
Но, потея от натуги,
Отвечал ей честный немец:
«Дорог мне и Фриц и Карльхен,
Ты дороже их обоих,
Но дела торговой фирмы
Для меня важней всего!»
— «Если так, — сказала кротко
Огорченная Шарлотта, —
Если так, то ты, конечно,
Дашь себя застраховать?»
— «Был я в обществе “Колумбус”, –
Отвечал ей Фридрих Купфер, —
Был я в обществе “Колумбус”,
Всё подробно объяснил.
Надо мною посмеялись
И сказали: “Тех, кто едет
По делам торговой фирмы
На Луну или в Россию,
Мы от смерти и увечья
Не беремся страховать!”
Что поделать? Надо ехать! —
Помолчав, прибавил Фридрих. —
Обними меня, Шарлотта!
Фриц и Карльхен, не реветь!
Из страны медведей бурых
Привезу я вам игрушки:
Две казацкие нагайки,
Полицейских два свистка!
Полно плакать, радость сердца!
Уложи белье в корзину,
Не забудь в дорожный ящик
Больше мыла положить!»
Стихотворная сатира первой русской революции (1905–1907). Л., 1969.
«Вдохновенно преклонив колени…»
Ал. Блоку
Вдохновенно преклонив колени,
Кто предстал в тиши у алтаря?
По чьему лицу живые тени
Разбросала смутная заря?
Я узнал, стыдливый друг молчанья,
Я узнал чарующий твой взгляд!
Эти очи, полные сиянья,
О любви безмолвно говорят…
О любви, родившейся от света,
О любви, пьянящей, как цветы,
О безумстве юного поэта,
Паладина призрачной мечты.
«Русская литература». 1979, № 4.
Эпитафии (на случай кончины)
1. Арцыбашева
Лежу в гробу и женщин не целую…
Прохожий, это — общая судьба!
Зайди ж, как Санин некогда, в пивную
И помяни усопшего раба.
2. А. Каменского
Пофилософствуй, путник-друг,
Как всё превратно в этом мире:
Любить жену, иметь две пары брюк —
И написать рассказ «Четыре»!
3. Кузмина
Горькую банщик запьет, не утешатся Эйленбург с Мольтке…
Шутка ли: нет Кузмина, Гарден же пишет статья
4. Муйжеля
Он для народа сделал больше всех,
Взывая каждою строкою:
Снабдите русского крестьянина землею,
Иль повесть напишу длиннее втрое,
Чем «Грех».
5. Г. Чулкова
Смелой рукою стучись ты
В двери блаженной страны.
О, если бы все анархисты
Были бы так же страшны!..
6. Брешко-Брешковского
Сей писатель умер от удара,
Ибо днем и ночью он строчил,
Отсылая четверть гонорара
В магазин бумаги и чернил.
Moriturus. Литературный некрополь
1. Евг. Замятин
А это писатель без пятен,
Евгений Замятин.
С лица он был чист и приятен,
Фигурою статен,
В сношеньях с людьми аккуратен,
Отменно опрятен.
Язык его свеж, ароматен,
Не чужд отсебятин,
Сюжет неизменно занятен,
С полслова понятен.
Недаром известен и знатен
Евгений Замятин.
2. Борис Пильняк
Лежу, Пильняк. Сквозь гробовую щель:
Россия —
— революция –
— метель:
Печатных, в месяц, добрых три листа,
А то и пять.
Но — сомкнуты уста.
3. Анна Ахматова
Стынут уста в немой улыбке.
Сон или явь? Христос, помоги!
На ногу правую, по ошибке,
Надели туфель с левой ноги!
Милый ушел, усмехнувшись криво,
С поднятым воротником пиджака.
Крикнула: «Стой! Я еще красива!»
А он: «Нельзя. Тороплюсь. Пока!»
4. Виктор Шкловский
Удалой покойник этот
Затрудняться не привык:
Как-то влез на броневик
И, задумавшись на миг,
Изобрел формальный метод.
5. Владимир Маяковский
Вам, когда сдохнете, гнить, вонять,
В землю зарыться носом бы!
А Маяковский, он вызнал способы,
Как производство поднять:
Мясо и кости —
В склад Жиркости,
Волос — в машины
Госщетины,
Куртку и брюки —
Главнауке,
Пару ботинок
Ну — хоть в рынок,
Чтобы не нужен был гроб!
Польза от смерти чтоб!
6. Борис Пастернак
В осколки рта, звенит об зымзу, споря
Со смертью, дождик, крещет гроб вода.
Что, не совсем понятно? Вам — полгоря,
А каково корректору? Беда!
7. Алексей Толстой
Здесь положен Алексей Толстой,
Бывший граф, но человек простой,
Доказавший эту простоту
Тем, что брал сюжеты на лету.
8. Валерий Брюсов
Пусть протянул бессильно ноги я
И тень моя сошла в Аид —
Еще не раз библиология
Мне труд пытливый посвятит.
Зане я мир воспринял наново
И силу пробовал пера
Под псевдонимами Иванова,
Васильева et cetera.
9. Груздев-слесарь
Нам, рабочему классу,
Ныне смерть не страшна:
Страховые в страхкассу
Уплатил я сполна.
Вот одно разоренье:
Панихиды служить.
Надо это явленье
Безусловно изжить.
10. Братская могила
Поделили лавры полюбовно
И облюбовали уголок.
Зощенко лежит здесь, безусловно,
И Иванов, мать честная, лег.
Все земное — трижды тленно. Кстати:
Скоро книга выйдет из печати:
«Наш некролог» или «Сам умри».
Два с полтиной. С пересылкой — три.
Русская стихотворная эпитафия. СПб., 1998.
Сид
H. О. Лернеру
Он сидит, расставив уши, щелкая
По полу восторженным хвостом,
В душу мне зрачок глядится шелковый
В ободке лучисто-золотом.
Знаю, знаю: в этом костенеющем,
В этом гиблом мире есть
То, что будет зваться много дней еще
Опустевшим словом «честь».
Добрый Сид, смиренный пес, поведай нам,
Где пропали честь и чистота?
Вот они — во взоре этом преданном,
В щёлканье вот этого хвоста…
Но туда, где сброд двуногий сходится,
Вход тебе плакатом воспрещен.
За твоими братьями охотится
По утрам разбойничий фургон.
А моя религия высокая
Для тебя и для таких, как ты,
Обрела лишь мелкое, жестокое.
Скаредное «иже и скоты»…
За века бессильного глумления
Чахлых человеческих обид
Именем веков прошу прощения
У тебя, мой светозарный Сид.
А когда темно и неприкаянно
Кончатся земные дни мои,
Заступись за своего хозяина
Перед ликом строгого Судьи.
И о том, чего не скажут ржавые,
Тленом прегражденные уста,
Пусть твоя свидетельствует правая,
Внятная, как небо, немота.
«Простор». Алма-Ата. 1993, № 5 (публ. В. Э. Молодякова).