Она выходит наружу, растерянная и смущенная, слезы стоят комом в горле. После сумрачной комнаты волосы Урсы особенно ярко блестят на солнце.
– Она придет?
– Да, придет, – говорит Марен, потому что так проще, и Урса светлеет лицом.
В ту ночь Марен не слышит ни звука, хотя спит на своей старой кровати, вернее, не спит, а лежит в темноте, прижавшись ухом к стене. Наверное, Дийна передумала уходить. Утром Марен сразу же бежит к ней.
Дверь не заперта и открывается сразу, стоит только ее толкнуть. В комнате пусто, только башмаки Эрика одиноко стоят у остывшего очага. Постель аккуратно застелена. Марен подходит к окну. Она хочет сорвать одеяло, которое Дийна использовала вместо шторы: впустить воздух и свет в эту комнату, так долго пребывавшую в темноте. Хочет, но почему-то не может.
Она тяжело опускается на кровать, садится на самый краешек. Здесь спал ее брат, здесь был зачат ее племянник. Она прижимает ладони к деревянной раме, призывая воспоминания о брате, о Дийне, о малыше Эрике. Ей вдруг становится одиноко и страшно, как тогда, на мысе, когда она потеряла Эрика в тумане. Только теперь туман не рассеется. Никто не выйдет к ней из серой мглы. Ни ее молчаливый брат с его густыми бровями и тихим смехом. Ни папа, ни мама. Да, даже мама.
Слезы встают комом в горле, острые, как рыболовные крючки. Марен прикасается к тому месту на лбу, куда прижимала большой палец Дийна, создавая невидимую нить, которая свяжет их сквозь пространство. Но что-то в ней знает, что эта нить уже оборвалась, как и та, которая связывала ее с братом.
31
На следующий день Авессалом никуда не уходит, весь день сидит дома и что-то сосредоточенно пишет. Его присутствие тяготит Урсу. Она пытается что-то делать по дому, но все валится из рук. Их поездка в Вардёхюс была в равной степени познавательной и ужасающей, и теперь Урса знает, что уже никогда не испытает приязни к этому человеку, не говоря уж о том, чтобы его полюбить.
Он ее не замечает, полностью поглощенный своими делами. Перед ним на столе лежат два письма со сломанными печатями – эти письма дал ему губернатор, – и перечень жителей Вардё, составленный в первое воскресенье, когда они были в церкви. Постоянно сверяясь с перечнем, Авессалом что-то пишет на огромном листе пергамента мелким, петляющим почерком.
– Над чем ты работаешь, Авессалом?
– Это список.
Он весь взвинченный, возбужденный. Урса вспоминает, что таким же он был и за ужином у губернатора, и ей становится страшно. Ей хочется сбежать из дома, пойти к Марен, но не хочется привлекать внимание мужа к их близкой дружбе, особенно в свете того, что было сказано о Дийне. У нее ощущение, что они все балансируют на краю пропасти, и ее муж уже приготовился их подтолкнуть.
– Список?
– Для губернатора. Скоро ты все узнаешь.
В ту ночь он требует, чтобы она была полностью обнажена, хотя в комнате холодно, как в могиле. Он стремительно входит в нее и хватает за плечи, водит пальцами по ее коже. Ей неприятно. Словно он прикасается к открытой ране. Наверное, он пытается быть с нею нежным, но Урса не может открыться ему навстречу, ему приходится пробивать себе путь, отчего все сжимается еще сильнее.
Слава Богу, все закончилось быстро. Муж наблюдает, как Урса надевает ночную рубашку. Он не засыпает, как это бывает всегда. Он берет ее за руку и глядит в потолок. Урса не пытается вырвать руку. Она лежит неподвижно, чувствуя, как между ног разливается липкая влага.
– Когда уже у тебя будет ребенок? – Он по-прежнему тяжело дышит. – На корабле. В ночном горшке. Ты тогда потеряла ребенка? Ты такая же, как твоя мать?
– Надеюсь, что нет, муж, – говорит Урса.
– Я тоже надеюсь, Урсула. Я хочу сыновей, пятерых сыновей. Нас было пятеро у отца, пятеро братьев. Уж мы задали жару, держали в страхе весь городок. У меня было хорошее детство.
– Здесь мы не вырастим пятерых сыновей, – говорит она слабым голосом.
– Все устроится в лучшем виде, уже совсем скоро. – Ей не понравилось, как он это сказал. Словно у него есть какая-то тайна. – Были еще и другие?
– Другие?
– Другие потери.
У нее горят щеки. Ей не хочется обсуждать такие вещи, и особенно с ним.
– Нет.
– Надеюсь, ты каждый день молишься, чтобы Бог дал нам сыновей.
– Да, – говорит она, хотя точно не стала бы молиться о пятерых сыновьях. Она вовсе не возражает против одного, главное, чтобы он был не из тех, кто держит в страхе весь город. Но если по правде, ей хочется дочку. Девочку с нежной улыбкой Агнете и совсем не похожую на отца. Хотя к девочкам мир жесток, Урсе хочется, чтобы рядом с нею была родная душа, которая будет ее понимать, как понимала Агнете, и любить ее так же, как сама Урса любила маму.
– Давай помолимся вместе.
Авессалом переворачивается на бок, лицом к ней. По-прежнему держа ее за руку, он закрывает глаза, шепчет молитву одними губами. Она наблюдает за ним. Сейчас, во время молитвы, его жесткое лицо кажется почти нежным, умиротворенным. Она повторяет за ним:
– Аминь.
Он открывает глаза, улыбается Урсе и говорит:
– Мы оставим достойное наследие, и наши дети будут гордиться деяниями отца. Скоро я напишу в Берген от твоего имени. Хочешь, чтобы я упомянул в письме что-то конкретное?
– Я целиком доверяюсь тебе.
– Хорошо, – говорит он и целует ее в лоб.
Он отпускает ее руку и переворачивается на другой бок. Она потихонечку нажимает двумя руками себе на живот, чтобы выдавить из себя все его семя.
Когда Урса просыпается, мужа нет дома. Комната залита солнечным светом, на столе стоит грязная чашка. Урса невольно поеживается при мысли, что Авессалом наблюдал за нею, пока она спала.
Котелок еще не остыл. Урса наливает горячую воду в свой умывальный таз, берет чистую тряпку и трет у себя между ног, пока кожа не начинает саднить. Ей хочется смыть с себя все, что осталось на ней от мужа. Потом она принимается одеваться. Она собирается зайти к Марен, убедиться, что Дийна вняла ее словам. Но тут снаружи доносится крик. Кричат где-то поблизости. Урса мгновенно срывается с места и выбегает из дома.
Крик раздается снова. Здесь, на улице, он звучит громче, но непонятно, с какой стороны. Какая-то женщина – Урса не помнит, как ее зовут: Эдне, Эббе? – мчится по улице, подняв юбки чуть ли не до колен. Она бежит к дому Марен, и Урса, обмирая от ужаса, чуть было не срывается следом за ней. Но следующий крик уже явно доносится откуда-то сзади.
Дверь дома фру Олафсдоттер распахнута настежь. С того места, где стоит Урса, ей не видно, что происходит внутри. Пока она размышляет, стоит ли подойти ближе, какой-то мужчина, которого она не знает – худой и высокий, – появляется в дверном проеме и закрывает дверь. Перед домом уже собралась небольшая толпа. Женщины стоят молча, сбившись в тесный кружок. Издалека Урсе не видно их лиц, но видно, что некоторые из женщин зажимают себе рты руками.
Соседки из ближайших домов тоже повыходили на улицу. Кто-то стоит у себя на крыльце, кто-то бежит к дому фру Олафсдоттер: так лесные животные собираются на звук беды. Урсе хочется спрятаться в доме, и она поднимается на крыльцо. Ноги сделались ватными, ей приходится прислониться к двери, чтобы не упасть.
Урса все-таки заставляет себя сделать шаг. Потом второй, третий. При ее приближении женщины расступаются, смущенно глядя себе под ноги, но Торил идет ей навстречу, больно хватает за плечи и говорит, задыхаясь от восторга:
– Он наконец взялся за дело! Госпожа Корнет, сегодня поистине благословенный день.
Урса сбрасывает ее руки, передернув плечами.
– Взялся за дело? Что происходит?
– Разве он вам не сказал? – Торил даже не потрудилась скрыть торжествующую улыбку. – Госпожа Корнет, он сейчас там, с фру Олафсдоттер. Берет ее под арест.
У Урсы так сильно колотится сердце, что больно в груди.
– Под арест? В чем ее преступление?
– Мы точно не знаем. – Зигфрид подходит, встает рядом с Торил. Она очень бледная, ее глаза не горят торжеством, как у Торил, но она тоже почти задыхается от возбуждения. – Но, без сомнения, ее преступления многочисленны и тяжелы. Стоит открыться лишь одному, и ниточка потянется дальше.
Торил сжимает плечо Зигфрид.
– Теперь нам будет спокойнее.
Урса смотрит на других женщин. Она почти их не знает. Одна из них – кажется, Герда – всегда приходит на встречи по средам, но в основном сидит молча. Все остальные, наверное, церковные кумушки, как их называет Кирстен.
Дверь опять открывается, наружу выходит фру Олафсдоттер со связанными руками. Рядом с нею – высокий худой незнакомец. На белом переднике фру Олафсдоттер расплывается пятно крови, хотя она сама выглядит невредимой. Следом за нею выходит Авессалом, прижимая к груди свой пергамент со списком. Взгляд у него суровый, сосредоточенный. Уголки губ подрагивают от возбуждения. Он видит Урсу – она замечает, как он резко втянул в себя воздух, – но проходит мимо, не говоря ей ни слова.
– Муж, – окликает она. – Авессалом. Куда вы ее повели?
– В Вардёхюс. – Он обращается не только к ней, а ко всем, кто собрался на улице. – В ведьмину яму.
– Она не ведьма, – говорит Урса с отчаянием в голосе, вспоминая жуткое здание тюрьмы, где держали лапландских шаманов. – Я часто бывала у нее в доме, мы вместе молились…
– Я так и знала, – говорит Торил. Капельки пота блестят над ее верхней губой. Она буквально дрожит от горячего возбуждения. – Я знала, что она ведьма. Ее большой дом… Как она управлялась с хозяйством одна? Тут явно не обошлось без сатанинских помощников. И эти фигурки…
– И отметины у меня на руке, – говорит Зигфрид. – Дюжина крошечных черных точек, как следы от звериных зубов.
Урса изумленно глядит на нее. Эта женщина сумасшедшая, не иначе. Но Авессалом угрюмо кивает и протягивает к ним руки, словно благословляя.
– Вас вызовут для свидетельства на суде, – говорит он.