Ей не приходится долго ждать Кристин. На ней темно-лиловое платье, по контрасту с которым желтое платье Урсы кажется еще ярче.
– Какие жесткие здесь сиденья, – говорит Кристин вместо приветствия, усаживаясь на скамью рядом с Урсой. – Надо было принести подушку.
От необходимости вести беседу Урсу спасает прибытие еще двух женщин, фру Могенсдоттер, жены комиссара Даниилсона из Киркенеса, и фру Эдисдоттер, жены комиссара Андерсона из Кунеса. Они обе старше Кристин, уже почти пожилые. Их представляют друг другу, но Урса им явно неинтересна. Фру Могенсдоттер очень бледна, и поначалу Урса решает, что, возможно, нашла человека, потрясенного происходящим не меньше ее самой, но потом выясняется, что ее попросту укачало на море.
– Мне одно непонятно: почему губернаторскую резиденцию надо устраивать на каком-то далеком, Богом забытом острове? – Она картинно передергивает плечами. – Даже не представляю, как вы здесь выдерживаете, Кристин.
Кристин отвечает, беспечно взмахнув рукой:
– Мы приехали для одной цели, и когда все закончится, снова уедем. Я стараюсь не выходить из Вардёхюса без особой надобности. И потом, ко всему можно привыкнуть.
Внизу, у губернаторского возвышения, собираются комиссары. Авессалом самый высокий из всех. И самый молодой. Кристин указывает на него и говорит, обращаясь к фру Могенсдоттер и фру Эдисдоттер:
– Это комиссар Корнет, он вел досудебное разбирательство. Весьма одаренный молодой человек. Не удивлюсь, если окажется, что мой муж уже выбрал себе преемника.
Женщины выразительно переглядываются, и Урсе хочется провалиться сквозь землю.
Снаружи доносится гул голосов, он все громче и громче. Ровно в десять часов двери зала суда открываются. Толпа вливается внутрь, как река в половодье. Зал заполняется почти мгновенно. В основном здесь только женщины, но есть и несколько мужчин – их провожают к первым рядам. На скамьях в нижнем зале уже не осталось ни одного свободного места, верхняя галерея переполнена до отказа. От шума у Урсы звенит в ушах. Мужчины в первых рядах трещат как сороки, склонившись друг к другу.
Марен нигде не видать. Возможно, она не сумела пробиться внутрь. Судя по шуму, доносящемуся снаружи, места в зале хватило далеко не всем. У Урсы начинает болеть голова, боль прячется в черепе точно между бровями и пульсирует в такт учащенному сердцебиению. Платье врезается в ребра.
– Вы хорошо себя чувствуете? – спрашивает Кристин, но, кажется, больше из любопытства, чем из искреннего участия. Урса вдруг осознает, как тяжело она дышит. Она слабо кивает и ерзает на скамье.
– Здесь душно.
– Я велю принести вам воды. – Кристин поднимает руку, чтобы позвать стражника, стоящего на входе в их галерею, но Урса качает головой.
– Спасибо, не надо.
Двери вновь открываются, шум снаружи врывается в зал. Урсе кажется, что она слышала, как кто-то выкрикнул имя: «Кирстен», – и уже в следующую секунду входят двое мужчин и чуть ли не волоком тащат Кирстен за собой.
Все даже хуже, чем Урса себе представляла. Это грязное, сломленное, дрожащее существо совсем не похоже на Кирстен. Толпа в зале шипит, как змея с сотней голов, подсудимая смотрит себе под ноги, и Урса не видит ее лица. Видит лишь грязные, спутанные волосы и связанные руки, вцепившиеся в деревянные перила. Кирстен с трудом держится на ногах, и Урса, забывшись, шепчет на ухо Кристин:
– Ей не дадут табурет?
Кристин хмурится и качает головой.
– Смотрите, это ваш муж, – говорит фру Эдисдоттер, обращаясь к Кристин.
Урса вздрагивает при виде губернатора в длинной черной мантии. Он идет по центральному проходу, за ним едва поспевает тщедушный помощник с большой книгой под мышкой. В зале суда воцаряется гулкая тишина. Губернатор садится на отведенное ему место, обводит взглядом зал, кивает в сторону их галереи. Кристин машет ему рукой, а Урса сидит, стиснув зубы и не сводя взгляда с Кирстен на дощатом помосте. Губернатор встает и обращается с речью к собравшимся:
– Я, Джон Каннингем, назначенный губернатором Вардёхюса и провинции Финнмарк по велению короля Кристиана Четвертого, объявляю судебное заседание открытым. Сегодня, двадцать девятого марта тысяча шестьсот двадцатого года от Рождества Христова, мы собрались в этом зале, дабы в присутствии Господа нашего и комиссаров Финнмарка огласить приговор фру Кирстен Сёренсдоттер из Вардё…
При упоминании имени Кирстен зал взрывается криками и шипеньем, шум в ушах у Урсы делается еще громче, а губернатор Каннингем продолжает:
– …за все преступления, совершенные ею за трехлетний период, в частности, двадцать четвертого декабря тысяча шестьсот семнадцатого года, но и в другие дни тоже, как до, так и после указанной даты. Все эти богопротивные деяния подпадают под действие королевского Закона против колдовства и волшбы, оглашенного в Финнмарке пятого января тысяча шестьсот двадцатого года. Комиссар Корнет арестовал фру Сёренсдоттер восемнадцатого октября прошлого года. Ей было сказано, что ее милосердно избавят от положенной процедуры дознания, если она сознается сразу, но поскольку она продолжала упорствовать и твердить о своей невиновности, дознавателям пришлось провести испытание и, согласно регламенту, окунуть ее в воду. Испытание состоялось восьмого января сего года и подтвердило ее ведьмовскую суть. После чего фру Сёренсдоттер созналась во многих колдовских деяниях. Комиссар Корнет, будьте любезны, зачитайте нам список признательных показаний.
Кто-то глухо и жалобно стонет, как обессиленный раненый зверь. Урса смотрит по сторонам и только потом понимает, что это стонет она сама. Она снова ищет глазами Марен и опять не находит.
Авессалом встает, расправляет плечи, берет лист пергамента и начинает читать своим низким, хорошо поставленным голосом. По-норвежски, но с сильным акцентом.
– Девятого января сего года обвиняемая по делу о колдовстве фру Кирстен Сёренсдоттер признала свою вину во вменяемых ей преступлениях. Обвинения против нее выдвигали: пастор Нильс Куртсон, Торил Кнудсдоттер, Магда Фарсдоттер, Герда Фёльнсдоттер, Зигфрид Йонсдоттер и Эдне Хансдоттер.
Он делает вдох и продолжает зачитывать имена, перечисляя практически всех женщин Вардё. Урса слышит имя матери Марен и даже фру Олафсдоттер, и гадает, спасло ли это предательское обвинение их соседку. Наконец список имен завершен, и Авессалом берет новый лист пергамента.
– Фру Сёренсдоттер созналась, что дьявол явился к ней, когда ей было двадцать два года, и она ухаживала за новорожденным теленком. Она спросила, кто он такой, и он открыл ей свою дьявольскую природу. Сказал, что если она поклонится ему, и поцелует его нечистую руку, и отречется от Господа нашего, он, Сатана, даст ей власть над ветрами и силу, как у мужчины. И она поклонилась ему, и облобызала поганую длань, и, возрадовавшись своему богохульству, дунула на теленка, и тот издох.
Он продолжает зачитывать обвинения, настолько нелепые, что Урса с трудом сдерживает нервный смех. Какие-то глупые женские сплетни, от опрокинутых стоек для сушки рыбы до чтения «Отче наш» задом наперед. Но все сидящие в зале – все как один – с осуждением глядят на поникшую женщину на дощатом помосте и не кричат ей проклятия лишь потому, что губернатор велел соблюдать тишину. Урса не раз замечает, как кто-то из зрителей тянет руку сквозь прутья перил и щипает Кирстен, но та почти не реагирует на щипки. Она словно спит, ее глаза полузакрыты, рот безвольно дрожит. Что они с нею сделали? Как сумели сломить ее гордый, непокорный дух?
Авессалом кладет пергамент на стол, берет другой лист.
– Она также призналась, что в канун Рождества тысяча шестьсот семнадцатого года летала на ведьмину гору у Балвёллена, где в компании еще пяти ведьм завязала узлы на тряпице и вызвала шторм, погубивший четыре десятка рыбаков, в том числе ее мужа…
Возмущенные крики разносятся по всему залу, и хотя губернатор призывает к порядку, ему приходится отправить к помосту десяток стражников, чтобы те оттеснили толпу, норовящую снести ограждение и растерзать подсудимую на месте. Урса закрывает лицо руками. Кристин легонько похлопывает ее по колену.
– Смотрите, Урсула. Она улыбается.
Но Урса видит только гримасу боли на белом, как мел, лице Кирстен.
– Пусть назовет имена! – кричит кто-то с верхней галереи. – Имена сообщниц!
Губернатор встает, поднимает руки.
– Прошу тишины! Иначе я буду требовать, чтобы все посторонние покинули зал суда!
Толпа нехотя умолкает.
Авессалом продолжает:
– Если уж речь зашла об именах, господин губернатор… – Он опять обращается к залу. – Мы пытались вызнать имена, но она говорит, что не видела лиц за густой пеленой дыма. И все же мы установили, что одной из сообщниц была фру Олафсдоттер, и заставили ее сознаться, и продолжаем дознание. – Он обводит толпу суровым взглядом, и Урсу пробирает озноб. – Они вызвали шторм, чтобы завладеть собственностью и землей их мужей. Также фру Кирстен Сёренсдоттер незаконно присвоила себе стадо, принадлежавшее Мадсу Питерсону, числом в пять десятков оленьих голов, и, околдовав фру Хансдоттер, принудила ее сесть на весла и выйти в море в рыбацкой лодке вместе с ней и еще восьмерыми особами женского пола, и в море они не бросали сети. Фру Сёренсдоттер призвала рыбу своим колдовством, и та сама прыгнула в лодку. Она носила мужскую одежду, чтобы иметь силу мужчины, и угрожала фру Кнудсдоттер, и однажды по злобе дунула на фру Йонсдоттер, и та слегла с тяжкой болезнью, от которой у нее раздуло живот.
Урса смотрит на набожных женщин. На их лицах читается восхищенное благоговение. Они глядят на ее мужа, как на чудо, ниспосланное им свыше.
Авессалом сворачивает пергамент.
– Таковы преступления фру Сёренсдоттер, в которых она созналась сама. И это лишь малая часть ее нечестивых ведьминских деяний. Фру Сёренсдоттер была ознакомлена с полным списком и поставила крест вместо подписи на протоколе допроса, который я передаю в суд.
С легким поклоном он отдает губернатору лист пергамента и возвращается на свое место. Со скамьи, где сидят комиссары, доносятся жидкие аплодисменты, расходящиеся по залу, как рябь по воде.