Их подводят к столбу. Фру Олафсдоттер вся обмякшая, квелая, как тряпичная кукла. Пока один стражник привязывает ее за талию к столбу, второму приходится ее держать. Как только ее отпускают, она повисает на веревках, согнувшись чуть ли не пополам. Но Кирстен стоит прямо, держит плечи расправленными. Не прячет взгляд, смотрит в упор на беснующуюся толпу. Сейчас она снова похожа на себя прежнюю, гордую и непокорную Кирстен, которой никто не указ. Урса глядит на нее, и слезы встают комом в горле.
Ногти Марен впиваются ей в руку. Урса кусает губу и прокусывает до крови. Кирстен их видит, и хотя они не кивают друг другу, напряженный взгляд Кирстен немного смягчается, и она поднимает глаза к небу.
– Мы правильно сделали, что пришли, – шепчет Марен, обращаясь не столько к Урсе, сколько к самой себе. – Мы правильно сделали, что пришли.
Она повторяет эти слова, как заклинание. К пригорку подходит стражник с горящим факелом. Осужденным не предлагают сказать последнее слово, пастор Куртсон не читает над ними молитву. Ветер не задувает огонь, не в силах отменить происходящее, и факел подносят к растопке. Как завороженная, Урса смотрит на тонкую змейку пламени, вьющуюся среди хвороста, уложенного вокруг кучи дров.
Огонь разгорается быстро, расходится по широкому кругу под ногами у женщин, привязанных к столбу в центре помоста. Языки пламени пляшут, дрожат на ветру. Кирстен переминается с ноги на ногу и трясет головой в пелене дыма, который уже поднимается над костром. Урса не хочет на это смотреть, но не может отвести взгляд. Толпа умолкает, словно все враз онемели. Фру Олафсдоттер даже не шелохнулась с тех пор, как ее привязали. Она безвольно висит на веревках и не шевелится даже тогда, когда у нее загораются волосы. Урса надеется, что она не очнется и задохнется от дыма прежде, чем боль от огня вырвет ее из беспамятства.
Зато Кирстен как будто проснулась. Ее губы чуть приоткрыты, наверное, она стонет, но стонов не слышно из-за шума ветра и рева пламени. Огонь уже подобрался к помосту. Кирстен приподнимает ноги. Сначала одну, потом вторую.
– Дыши глубже!
Голос доносится откуда-то сзади. Урса не знает, кто это крикнул, но кричали достаточно громко, и Кирстен услышала. Она оборачивается на звук, смотрит широко распахнутыми глазами, в которых застыл нечеловеческий ужас.
– Дыши глубже! – вновь раздается крик из толпы. Урса оборачивается в ту сторону и видит сбившихся в тесную стайку церковных кумушек Вардё. Неужели кричал кто-то из них? Это не может быть Зигфрид, которая буквально позавчера с такой радостью слушала приговор, вынесенный Кирстен… Но Зигфрид кричит снова, и Урса видит, как слезы текут у нее по щекам. Торил тоже кричит: «Дыши глубже!» – и толпа подхватывает ее крик, повторяя всю ту же фразу нарастающим хором из множества голосов. Урса помнит, как она говорила Агнете те же самые слова, когда та дышала парами целебного масла. Но Агнете дышала, чтобы очистить легкие. А Кирстен надо дышать, чтобы забить легкие дымом и успеть умереть до того, как пламя спалит ее заживо. Урса тоже кричит. Теперь кричат все: все желают Кирстен легкой смерти, даже те, кто ее обвинял.
Грудь Кирстен судорожно поднимается и опадает, у нее над головой клубится дым, по лицу текут слезы и струи пота. Она что-то говорит, но слов не слышно, и Урса задыхается, словно это ее грудь сейчас заполняется едким горячим дымом, и ногти Марен протыкают ей кожу, и Кирстен издает хриплый сдавленный крик, и дышит, дышит, дышит.
Теперь по ветру разносится запах: запах горящего дерева, горящей плоти и горящих волос, – Кирстен дергается всем телом и наконец замирает. Над столбом кружат птицы. В едином порыве толпа подается вперед. Марен отпускает руку Урсы, и та чуть не падает без поддержки, а потом оборачивается к Марен, но той уже нет рядом. Зрители из задних рядов рвутся вперед, и Урса идет против потока, пробивая себе дорогу локтями, все-таки вырывается из толпы, и видит Марен, которая со всех ног бежит прочь.
37
Их никто не преследует. Урса пытается догнать Марен, но пышная юбка путается в ногах, и Урса спотыкается на каждом шагу, а Марен бежит быстро и вскоре скрывается из виду, затерявшись среди домов Вардё.
Что-то подсказывает Урсе, куда надо бежать: мимо дома фру Олафсдоттер, мимо малого лодочного сарая, мимо руин разрушенного дома – на мыс. Марен стоит на вершине утеса, наклонившись над краем обрыва, и кричит во весь голос. Вены на ее тонкой шее вздулись от напряжения. Когда Урса подходит, Марен сгибается пополам, и ее рвет прямо в море, плещущееся внизу, а потом она снова кричит.
Урса берет ее за руку и отводит от края обрыва. Она тоже кричит. Ветер уносит прочь их голоса, тот самый ветер, который раздувал пламя костра, поднимал черный дым и не дал им услышать последние слова Кирстен.
Наконец Марен умолкает. Она еле держится на ногах, и Урса уводит ее еще дальше.
– Пойдем домой, Марен.
Урса ведет Марен обратно в деревню. Там по-прежнему пусто, как на погосте. В небе над Вардёхюсом клубится черный дым, словно стая птиц, растревоженных перед бурей. Урса идет в малый лодочный сарай, хотя в доме фру Олафсдоттер гораздо теплее.
Она сажает Марен на стул, разбивает спекшуюся корку золы в очаге, разводит огонь. Жар пламени бьет Урсе прямо в лицо, заставляя ее отшатнуться. Марен сидит, сгорбившись, ее бьет озноб. Урса бежит в дом фру Олафсдоттер, собирает все одеяла, которые может унести, возвращается к Марен и расстилает их на полу, где раньше стояла кровать. Достает из кармана мешочек с последними зернышками аниса и протягивает его Марен.
– Приляг, Марен. Тебе надо лечь.
У Марен стучат зубы, она пытается что-то сказать. Урса наклоняется ближе.
– От меня пахнет ею, – шепчет Марен. – Она на мне.
Да, так и есть. На улице, на ветру, это было незаметно, но теперь Урса чует: они обе пропахли дымом, едкой гарью с тошнотворным сладковатым оттенком. Этот запах повсюду. На волосах Марен, на ее собственной коже.
– Жди меня здесь, – говорит Урса, и Марен пытается схватить ее за руку. – Вот, возьми. – Она кладет зернышко аниса в рот Марен, словно та малый ребенок, которому дают лекарство. – Я скоро вернусь.
Деревянная лохань для купания очень большая и очень тяжелая – не поднять. Урса тащит ее по земле, оставляя глубокие борозды на коротком участке между двумя домами. Ей приходится четыре раза бегать к колодцу, чтобы наполнить эту лохань хотя бы наполовину. Каждый раз, когда она возвращается в лодочный сарай, Марен так и сидит, где сидела, и смотрит застывшим, затравленным взглядом. Урса греет воду, выливает в лохань кипяток. Потом снова мчится в дом фру Олафсдоттер, открывает свой сундучок и достает флакон с мамиными духами с ароматом сирени. Флакон такой хрупкий, что Урса боится, что он расколется прямо у нее в руке, когда она будет вынимать пробку. Но он все-таки уцелел, и она выливает духи в лохань, все до последней капли.
– Давай быстрее, пока вода не остыла. – Она говорит тихо и хрипло, будто собственный голос дерет ей горло.
Марен скрещивает руки на коленях.
– Я не могу.
– Ты стесняешься? Меня не надо стесняться, – улыбается Урса. – У меня есть сестра.
– Я тебе не сестра, – произносит Марен как-то уж слишком резко.
– Но я люблю тебя, как сестру.
Урса подходит ближе, кладет руки на плечи Марен. На лице Марен застыла боль, и когда Урса гладит ее по плечу, она вздрагивает и пытается отстраниться.
Урса вздыхает.
– Я могу выйти.
– Не надо, – говорит Марен. – Просто отвернись.
Урса отворачивается, смотрит в стену. Слышит шорох сброшенной одежды, краем глаза улавливает тень движения. Потом раздается тихий плеск воды – это Марен забралась в лохань.
– Уже можно, – говорит Марен, и Урса оборачивается к ней.
Марен сидит съежившись, подтянув колени к груди. Она распустила волосы: длинные и густые, они накрывают ее, словно темное покрывало. На спине беззащитно торчат острые позвонки.
– На, держи, – говорит Урса, передавая ей кусок мыла, и Марен тянется, чтобы его взять. – Если хочешь, я намылю тебе спину.
Марен кивает, и Урса сдвигает в сторону ее волосы и начинает намыливать ей спину, от затылка до поясницы. Марен делает глубокий вдох, медленно выдыхает, еще ниже склоняет голову и горбится еще сильнее. Урса чувствует запах аниса, втирая мыло в волосы Марен. Она моет ей голову дважды, пока запах гари не исчезает совсем, перебитый ароматом сирени.
– Ну, вот. – Урса встает и протягивает мыло Марен. Та по-прежнему сидит неподвижно, низко наклонив голову. Длинные мокрые волосы льнут к ее тонкому, хрупкому телу. Она обхватила колени так крепко, что грудь буквально вжимается в ноги, и Урсе вдруг хочется прикоснуться к ее груди, почувствовать под рукою ее дыхание.
– Марен?
Марен медленно поднимает голову. В ее глазах – жгучий, гложущий голод. Такого Урса не видела никогда или, может быть, просто не замечала. Она по-прежнему протягивает Марен мыло, и та наконец расплетает руки и тянется его взять.
Но вместо мыла она берет руку Урсы, обхватив пальцами ее запястье так нежно и бережно, что Урса видит, что происходит, но почти не чувствует прикосновения. Марен подносит ее руку к губам и целует. Она смотрит на Урсу, которая замерла, словно в оцепенении, и затаила дыхание. Марен встает на колени в воде.
Урса никогда в жизни не видела такого тела: тонкого, крепкого и мускулистого. Острые кости на бедрах торчат, туго натянув кожу, волосы между ног и под мышками темные, груди маленькие и блестят от воды. Урса чувствует, как внизу живота разливается странный тягучий жар. Как сбивается ее дыхание. Глаза Марен горят неприкрытым желанием, и Урса знает, что такому желанию невозможно не уступить. Не то же ли самое ощущала она сама в эти последние несколько месяцев, когда они с Марен так сильно сблизились? Урса не знала, как назвать это чувство, и теперь тоже не знает, потому что, наверное, для него даже не существует названия. Марен по-прежнему смотрит ей прямо в глаза, а потом берет ее за руки и принимается целовать ей запястья легкими, невесомыми поцелуями. Урса роняет мыло.